В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

1825 года, 14 декабря, назначена была присяга новому императору Николаю Павловичу. Батюшка поехал во дворец, не зная ничего о происшедшем. Дворец был полон приехавших к присяге. Отец мой подошел к окну комнаты пред кабинетом, где стоял Николай Михайлович Карамзин, и тут увидел, что Государь стоит в воротах и читает манифест войску. Он спросил у Карамзина, что это значит. Тот объяснил ему, в чем дело. Скоро в эту комнату вошла императрица Мария Федоровна, держа за руку наследника престола, нынешнего Государя, и в сопровождении императрицы Александры Федоровны. «Следуй за нами, Сергей Ильич», — сказала она моему отцу.

Здесь я должна исправить ошибку, вкравшуюся в записке графа Комаровского (напечатанной в «Архиве»), который говорит, что Карамзин был в это время в кабинете с императорской фамилией. Я полагаю, что ошибка гр. Комаровского произошла от того, что отец мой имел сходство с Карамзиным в росте. И он, и отец мой неоднократно входили в ту комнату, где находились обе Императрицы с Государем Наследником. В кабинете, куда удалилась Императрица с семейством, остался с ними только мой отец и генерал Мердер, воспитатель Великого Князя. Сначала императрица Александра Федоровна была очень расстроена и очень много плакала. Вдовствующая Императрица утешала ее, как могла. Время длилось, было уже поздно. Государю Наследнику захотелось кушать, и он начал жаловаться на голод. Батюшка принес ему с кухни котлетку, усадил за стол, снял с него гусарский ментик и хотел взять с него саблю, чтобы ему покойнее было сидеть, но он ударил по эфесу и сказал: «Этого я никому не отдам». Между тем приходили разные вестники с площади. Наконец, явился посланный от Государя объявить императрице Марии Федоровне, что, истощив все средства кротости и убеждения, он должен будет приказать палить из пушек, но что он надеется, что достаточно будет одного или двух выстрелов. Это так ее поразило, что батюшка думал, что с нею сделается апоплексический удар. Она всплеснула руками и вскричала: «Боже мой, до чего я дожила! Сын мой входит с пушками на престол!» Тут уже императрица Александра Федоровна стала за нею ухаживать. Между тем Наследник, — ему было тогда только семь лет с половиною, — стоявший на окне, закричал: «Я вижу, папа едет!» Вскоре прибыл Государь, и произошла самая трогательная сцена. Все бросились друг к другу в объятья и потом пошли в церковь служить благодарственный молебен, который весь простояли на коленях, в слезах. После чего уже последовали присяги.

Когда государь Николай Павлович приехал на коронацию, он говорил с батюшкой о печальном происшествии 14 декабря и о том, как должно воспитывать детей в таких правилах, чтобы не могло чего-либо подобного случиться. Батюшка говорил: «Позвольте заметить вашему величеству, что большая часть молодых людей, замешанных в этой истории, — ваши воспитанники, а не наши». Так он оставался всегда верен своему откровенному характеру.

Раз, когда Александр Павлович стал шутить с батюшкой в довольно нескромных словах, отец мой сказал ему: «Это с вашей стороны тем хуже, что я не могу требовать от вас удовлетворения, как бы поступил с частным человеком. Это несообразно с обычною деликатностью вашего характера». Так люди того века, привязанные всем сердцем к царскому семейству, умели со всем тем держать себя не подобострастно, но с достоинством. Отца моего любила царственная семья, может быть, еще и потому, что уважала его и остерегалась его чем-нибудь обидеть, зная между тем, что он душою был ей предан. Конечно, и тогда было много льстецов и людей подобострастных, но все-таки обхождение с царями и их семейством было свободнее и благороднее. Краткое царствование Павла Петровича не успело испортить духа, влитого в нацию Екатериною.

Когда Государь Александр Павлович кончил жизнь, отец мой поехал в Петербург поздравить Николая Павловича с восшествием на престол.

Императрица Мария Федоровна спросила его об Аракчееве. Отец мой стал говорить искренне, что он думал о нем. Тогда она сказала: «Ах! пожалуйста, не говорите о нем дурного, это был друг императора Александра». Тут вошел великий князь Николай Павлович и увел моего отца к себе в кабинет. «Не говори матушке об Аракчееве, ты ее расстроишь», — сказал он. «А вам могу я говорить?» — «Мне, конечно, ты можешь все говорить». — «Ну так я вам скажу, что пока вы здесь церемонитесь с вашим братом в том, кто должен взойти на престол, Аракчеев занят тем, чтобы разыскать убийц своей любезной. Все тюрьмы новгородские полны, и у него множество царских бланков, так что он может ссылать в Сибирь кого угодно». — «Хорошо, что ты мне это сказал, — ответил Великий Князь, — я сам ничего не могу сделать, но сего же дня соберу Государственный Совет, который немедленно пошлет курьера взять бланки. Я не могу тотчас удалить Аракчеева, так как он был дружен с моим братом, но ты можешь всем сказать, что при мне он не будет иметь той силы, которую имел». Так и было исполнено.

Через несколько дней Аракчеев приехал в Петербург и представился императрице Марии Федоровне. После чего она рассказала батюшке, как он ее тронул, как он распростерся у ее ног. «Ну, что же ты ничего не говоришь, Сергей Ильич?» — спросила она. «Да вы запретили мне говорить». «Теперь я требую, чтобы ты сказал, что думаешь», — говорила Императрица. «Я думаю, — отвечал отец мой, — что Аракчеев совсем не так расстроен, как вы воображаете, и в доказательство и приведу вам то, что после смерти своей скверной женщины, которую он любил, он был так расстроен, что не мог приехать в Государственный Совет 6 недель, а теперь приехал и занял свое место, чтобы его не потерять». «Я вижу, что ты его не любишь», — сказала Императрица.

После, когда императрица Мария Федоровна ехала на коронацию в Москву, Государь поручил батюшке сопровождать ее.

Эти две услуги послужили поводом для Государя дать моему отцу Андреевскую ленту в день коронации.

Правда, служба его стоила этой награды, но все-таки она была беспримерною в отношении к человеку, жившему уже на покое.

Анна Тютчева

Мне было 23 года, когда я была назначена фрейлиной двора великой княгини цесаревны, супруги наследника русского престола. Это было в 1853 году. Я в то время жила в деревне, в Орловской губернии. Цесаревна никогда меня не видела и согласилась приблизить к себе лишь по просьбе великой княгини Марии Николаевны, которая была очень расположена к моему отцу. Наша семья находилась в то время в обстоятельствах, довольно стесненных. Сестры мои только что вышли из Смольного. Нас было дома три взрослые барышни, кроме того, мачеха имела еще девочку и двух маленьких сыновей. Семья наша, таким образом, была большая, состояние же незначительное, и моей мачехе, иностранке по происхождению, с трудом удавалось при наших ограниченных средствах удовлетворять требованиям петербургской жизни в той среде, к которой мы принадлежали по связям моего отца, но отнюдь не по положению и не по состоянию.