Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Но факт остается фактом: он настаивал на необходимости «народного правосудия». «Звон набата, который раздается, – грохотал Дантон с трибуны, – это не сигнал тревоги, а призыв к борьбе с врагами отечества. Чтобы победить их, нужна смелость, смелость и еще раз смелость, и тогда Франция будет спасена!»

Жирондисты поверили или сделали вид, что поверили: именно Марат, Дантон, Робеспьер наиболее виновны в убийствах. «Сентябрист!» – кричат Дантону в Конвенте. Примирение не состоялось.

Итак, звездный час Дантона, его огромная популярность как «человека 10 августа» и лидера революции была куплена недешевой ценой. Ссора с жирондистами, имевшая впоследствии самые печальные последствия, только одна из потерь. Второй была должность министра, недолго ему довелось быть главой правительства.

Дело в том, что Франция по-прежнему боится сделать министров депутатами. И вот проходят выборы в Конвент. Дантон очень популярен, он проходит в депутаты от Парижа – правда, вторым (первым был избран Робеспьер, но Робеспьер получил «за» 338 голосов, а Дантон – 638), и становится одним из лидеров Конвента. Это значит, что ему, как и министру внутренних дел Ролану, приходится выбирать: быть министром или депутатом?

Каждый из них выбрал сообразно своим талантам. Ролан, честный и посредственный чиновник, отказался от мандата. Дантон, этот великолепный оратор и демагог, – от портфеля.

Впрочем, эта потеря как раз была наименее важной, министерство вскоре потеряло всякое значение. Незамеченной, но гораздо более важной была третья потеря: он ушел из клуба кордельеров, точнее – бросил его, как ненужное орудие. Отныне в нем правят другие: Эбер, Шометт, Моморо, Ронсен – те, кого потом назовут «эбертистами».

Клубы – прежде всего клуб якобинцев и клуб кордельеров – становятся главными деятелями революции. Сила Робеспьера была в том, что он был кумиром якобинцев, оторвавшись от кордельеров, Дантон утратил источник своей силы. Но пока что это как будто бы значения не имеет.

4

Идет суд над бывшим королем. Дантон верен себе: он произносит грозные речи, но исподтишка пытается спасти короля. По крайней мере, вот что рассказал об этом впоследствии Ламет.

Выше это имя уже упоминалось – в Учредительном собрании братья Ламет считались «опасно левыми», были в числе лидеров его левого крыла. Три года спустя они – «правые», враги народа, вынуждены эмигрировать в Гамбург, где открыли довольно успешный торговый дом. И вот один из братьев, Теодор Ламет, тайно возвращается в Париж и идет в дом к Дантону.

Дантон был казнен через полтора года после этой встречи и своих мемуаров о ней не оставил. Поэтому придется принять на веру версию Ламета, не забывая, конечно, о том, что он мог быть неточен, мог добросовестно заблуждаться, Дантон мог случайно или намеренно ввести его в заблуждение, преувеличить в беседе с ним свой роялизм и т. д. Итак, вот что рассказывает Ламет: «Когда меня ввели к Дантону, он спросил: „Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас ищут как врага народа?“ – „Дантон, – ответил я, – я знаю, что на вашей совести много преступлений, но знаю, что есть преступления, на которые вы неспособны: например, выдать доверившегося вам человека“. После этого у нас завязался довольно мирный разговор. – Вы, конечно, приехали, чтобы спасти короля? – спросил он. – Это можно будет сделать, если вы раздобудете миллион. Понадобится подкупить некоторых депутатов. Я не вижу никакой пользы для Республики от смерти короля и хотел бы его спасти, но предупреждаю: если это будет невозможно, я буду голосовать за казнь. Я хочу спасти короля, но не собираюсь жертвовать своей головой».

Заметим, что одновременно Дантон говорил сыну герцога Орлеанского, юному герцогу Шартрскому о том, как он организовывал сентябрьские убийства: «…Я хотел, чтобы юные парижане пришли в Шампань покрытые кровью, которая поручится нам за их лояльность, я хотел пролить реку крови между ними и эмигрантами». А в Конвенте, когда шел спор о том, публиковать ли обвинительные материалы против короля – Дантон гремел с трибуны: «Нужно напечатать доклад: вы должны оправдать перед миром и потомством тот приговор, который вы вынесете королю – клятвопреступнику и тирану!»

Дантон вел двойную игру, как и всякий политик. Ламет уехал. Раздобыть в срок миллион он не сумел, и Дантон, как и предупреждал, голосовал за казнь короля.

5

Казнь Людовика XVI окончательно подводит черту, я бы даже сказал – перечеркивает первый, конституционалистский и условно гуманный период революции. Все европейские монархии до предела возмущены казнью, даже такие страны, которые ранее держались относительного нейтралитета, как Англия или Испания, переходят, активно или пассивно, в лагерь антифранцузской коалиции.

В общем, это и было целью цареубийц: «война народов против королей». Но они сильно переоценили республиканские симпатии Европы. Те, кто по-прежнему симпатизирует революции, вынуждены притаиться; общественное мнение Европы слишком явно против них.

Правда, победы Дюмурье на время отбили атаку коалиции, Франция получила передышку. Но в стране по-прежнему вакуум власти. Министерство недостаточно авторитетно, чтобы управлять страной; Конвент, в составе 700 человек, управлять, естественно, не может. И вот создается заменитель министерства – Комитет общественного спасения. Дантон становится одним из его членов. Номинально считалось, что председателей там нет, все члены равноправны; но фактически с апреля по сентябрь 1793 года это и было министерство Дантона, управлявшее Францией при номинальном Кабинете министров.

Как ни странно, в большинстве его биографий именно этот, самый важный период его деятельности описывается очень кратко. Может быть, по той причине, что трудно назвать важные достижения этого министерства. А между тем достижение было, и огромное – Франция была, пусть с грехом пополам, управляемой. Шесть лет революции (считая с конца 1786 года) предельно расшатали страну, власть почти исчезла. Власть Комитета летом 1793 года тоже не была особенно прочной; но как-никак это была власть, и это уже было благом. Восстановить управляемость Комитету (уже без Дантона) удастся только в следующем, 1794 году, но цена этого восстановления будет чудовищной, и Дантон станет одной из жертв этого восстановления.

Пока же начинается смертельная схватка между монтаньярами и жирондистами. Дантон не мог в ней не участвовать, по воле обстоятельств он оказался в лагере монтаньяров; но он, в общем, был настроен примирительно. «Сотню раз, – говорил Дантон впоследствии, – сотню раз я предлагал им мир – они отказывались, чтобы сохранить право меня уничтожить. Это они бросили нас в объятья санкюлотизма, который пожрал их, пожрет нас и себя самое».

А вот Демулен ринулся в борьбу монтаньяров против жирондистов с азартом, характерным для журналистов (особенно талантливых). Памфлеты Демулена, вроде «Разоблаченного Бриссо», расхватывали, как горячие пирожки. Этот журналист, как молодой петушок, готов был наскочить на любого. В начале революции стал популярен Талейран – и Демулен пишет о том, что молодой епископ на днях выиграл в карты 500 тысяч, что не слишком соответствует образу безупречного представителя народа. Талейран, впрочем, в подобных случаях никогда не терялся, он хладнокровно ответил, что выиграл он не 500, а только 30 тысяч (чем посеял сомнения в точности любой будущей публикации Демулена), что, впрочем, он признает: страсть к картам не является добродетелью – «я порицаю себя как частное лицо, и еще более как законодателя…»

Несколькими годами позже, поссорившись с Сен-Жюстом, Демулен иронически пишет: «Он так полон самомнения, что носит свою голову на плечах, будто Святые Дары…» – «Ах, так?! – сказал Сен-Жюст, услышав об этом. – Ну, так я его заставлю носить свою голову, как носил святой Дени – под мышкой».

Но возвратимся к жирондистам, Демулен требовал суда над ними, что называется, с пеной у рта. Но когда оказался в зале суда и понял, что их ждет смерть, то в отчаянии вскричал: «Ах, ведь это я виноват – это мой „Разоблаченный Бриссо“ их убивает!» – и выбежал из зала.

Впрочем, он несколько переоценивал свою роль. Решающее значение в разгроме и гибели жирондистов имела деятельность не его, а Марата. 31 мая – 2 июня 1793 года народ Парижа, подстрекаемый Маратом и Коммуной, потребовал исключения 22 жирондистских лидеров из Конвента. Как дальше развивались драматические события – описано в очерке о жирондистах, здесь только констатируем: хотя никто из голосовавших за исключение этого не хотел – но оно, это исключение, привело сначала к гибели большинства жирондистов, а затем – и многих из числа голосовавших за суд над ними.

Дантон в это время отошел от дел. Осенью 1793 года он вышел из Комитета общественного спасения (возможно, рассчитывал, что без него все равно не обойдутся), на время покинул столицу и жил в своем имении, приобретенном, вероятно, на деньги не слишком чистые. Но когда ему принесли известие о суде над бывшими противниками, он сказал соседу по имению: «Дурак, и ты считаешь это доброй вестью?»