Дочка людоеда, или приключения Недобежкина - Михаил Гуськов

— Хорошо, — согласился Недобежкин, — ты, Витя, сохранишь свой костюмчик, а я сожгу.

— Аркадий, это сатанизм, сатанизм, и ничего больше! — возмутился Петушков. Ришаров радостно бросился готовить кремационную печь в третьей комнате, где друзья еще не были.

— Это очень правильное решение! Каждый принял наиболее мудрое для него решение! — заворковал чародей готового платья.

— Давайте ваш пакет. Открываем дверцу. Брюки, пиджак, пардон, белье и придавим туфельками, а сверху — носочки, как флаг. Не боитесь, что придется исходить тридевять земель, чтобы вернуть себе сожженную кожу? Семь железных посохов сточить и семь железных сапог износить нужно, чтобы вернуть сожженное. Не раскаетесь? — искушал Вольдемар Францевич аспирант-адмирала.

— Кочегары! К топке! Капитан, полный вперед!

— Слушаюсь! — откликнулся Вольдемар Францевич и включил ток.

Тигельная кремационная печь загудела. Сквозь огнеупорное окно было видно, как по краям вспыхнули брюки и костюм, окрасившись рубиновым цветом, потом и туфли начали пылать зеленоватым огнем. В стекло стали биться языки пламени, и Недобежкину показалось, что он услышал плач и мольбы любимых и дорогих ему людей, которые просили пощадить и спасти их.

— Ну, вот и все! Прошу получить пепел! — Вольдемар Францевич протянул Недобежкину небольшую пластмассовую коробочку.

— Языческий обряд! Как хотите, но это язычество чистой воды и не по-хозяйски. Вещи надо утилизовать. Башмаки были еще вполне сносные, а за костюм на Минаевском рынке дали бы сорок рублей, не меньше, — обрел дар речи Петушков.

— Вот это агрегат! Куда же дым девается? Наверное, японский — восхитился Шелковников, оглядывая помещение для кремации изношенных костюмов. — И музыка мне понравилась. Это что, полонез Огинского прозвучал? Очень торжественно.

Получив коробочку с пеплом, Недобежкин сунул ее в наружный карман, кивнул хозяину и повел своих друзей к выходу. Пора было ехать на конкурс. Друзья вышли в прихожую.

— Гая! Смотри, какие принцы! — раздался восхищенный голос Леночки Шершневой, она даже артистично прослезилась от восторга. — А мы с тобой — золушки. Нас не возьмут с тобой на бал. Там музыка, танцы, мороженое и шампанское, но это не для нас.

— Возьмут! Я беру вас! Я знаю, что такое быть принцем и нищим. Капитан, приготовить корвет! — приказал адмирал-аспирант.

— Есть! — с восторгом воскликнул шут гороховый, вот что значат золотые адмиральские шевроны на обшлагах. Тебя уже называют капитаном. Эх, если бы не пакостный Дюков! Если бы не он! Оказывается, и в медовой бочке Витиных восторгов была ложка милицейского дегтя. Он знал, что от Дюкова никуда не денешься, одна надежда была, что Недобежкин окажется могущественнее участкового.

Глава 19

ПЛЕМЯННИК ВОДЯНОГО

Маркелыч все еще мучился вопросом, докладывать Дюкову о своем столкновении с ведьмой или нет. Доложить было бы надо, но Маркелыч слишком дорожил своей репутацией, чтобы на старости лет стать посмешищем таких горе-милиционеров, как Волохия, который мог только заражать своим сомнением молодые умы. Молодыми умами Маркелыч называл всех милиционеров, только что вышедших на пенсию или уволенных из органов МВД по служебному несоответствию. Конечно, только тех из них, кто вступил в ГРОМ, чтобы продолжать вести борьбу с преступностью.

Так и не решив эту проблему, Маркелыч привстал со своего раскладного табурета и прислушался. Шаги на лестнице принадлежали человеку легкомысленному, хотя с потугами на основательность, пятка ставилась на ступеньку четко с милицейским притопом, но носок шаркал с вороватым оттенком. Правой ногой шагающий по лестнице ступал уверенно, а левой с сомнением.

— Так и есть! Волохин? Как ему Дюков доверяет такой важный пост? — с неудовольствием расшифровал Побожий шаги своего коллеги по ГРОМу.

Независимо помахивая газетками, свернутыми в трубочку, на лестничной площадке перед чердаком появился юный пенсионер Александр Михайлович Волохнн.

— Что, старина, спишь? А храпеть-то зачем? — начал втравливать старика в склоку Волохи.

— Как тебя Михайло Палыч в ГРОМе держит — позорище одно! Ты что же, сюда газетки пришел читать? Страмота, как ты до капитана дослужился?

— Газетки надо читать, Маркелыч, иначе шерстью, как ты, обрастешь. Надо быть политически грамотным. Это ты ничего, кроме "Красней звезды" да "Мурзилки", не читаешь, с тобой и поговорить интеллигентно нельзя. Продукт ты, Маркелыч, одним словом.

— Какой еще такой "продукт"? — насторожился Побожий, боявшийся непонятных слов, отдававших обвинением в политическом уклоне.

— Сталинско-бериевский!

— Тьфу, трепло! — плюнул Маркелыч, глядя на часы. — Так, заступай на пост. Докладываю, в квартиру пытались проникнуть двое неизвестных, но напуганные чем-то внутри квартиры, резко бросились вниз. Догнать их я не успел. Второе, в квартиру проникло лицо женского пола неопределенного возраста, — Маркелыч нарочно не стал указывать, что это была старушка, — которое пыталось вывести из квартиры собаку и кота. Попытку похищения животных я пресек. Задержать означенное лицо не удалось, так как оно по чердакам спаслось бегством. Более никаких происшествий не случилось.

— Эх, ты! "Означенное лицо"! Вот и ставь таких академиков в засаду. Тебе, Маркелыч, только в президиуме ГРОМа теперь заседать, а не в засаде. Пора тебе, Побожий, в комитет ветеранов подаваться или кружок в Доме пионеров вести, там будешь свою клюку пионерам преподавать.

Маркелыч сложил свой стульчик и, опираясь на палку, пошел с чердака, крыть ему было нечем. На прощание он сказал самонадеянному молодому пенсионеру:

— Ты, Волохин, того. Я тебе всего не сказал, потому что ты, как есть, болтун. Помяни мое слово, не доживешь ты до моих лет, если сегодня газетки читать будешь. Я пойду проведаю свою жену Лукерью Тимофеевну, поужинаю, посмотрю программу "Время' и, так и быть, приду тебя подстраховать. Чует мое сердце недоброе.

— Иди, иди, хватит каркать! Я знаешь в каких переплетах бывал. Уж лицо женского пола, тем более неопределенного возраста, от меня на чердак не убежит. — Волохин, нарушая конспирацию, радостно заржал.

— Кобель ты глупый, Волохин! — в сердцах сказал Маркелыч, уходя с чердака. — Пропадешь ты не за понюх табака.

Оставшись один, Волохин обошел чердак, внимательно изучая все сомнительные места, особенно двери и слуховые окна, прикидывая, откуда могут появиться и куда могут скрыться злоумышленники против его персоны. Пропадать не за понюх табака, как его предупреждал Маркелыч, вольнодумцу не хотелось. В отличие от Маркелыча и Дюкова, он больше полагался не на клюку или веревку, а на пистолет "ТТ, хотя украдкой тренировался вязать узлы и дома, надоедая своим внукам и жене, часами размахивал клюкой, мечтая, как только Маркелыч переселится в мир мной, сразу же занять в ГРОМе его место наставника молодежи по части клюки. Он уже давно понял, насколько эффективное оружие стариковская клюка, но обзавестись ею Волохину не позволяла гордость. Он не желал Маркелычу скорой смерти, наоборот, он даже хотел бы, чтобы тот пожил подольше. Чем дольше проживет Маркелыч и чем больше совершит подвигов с помощью сшей клюки, тем больше славы получит он, Волохин, вещая будущим поколениям ГРОМа примерно в таком духе:

— Побожий — это был гений сыска, гений клюки. Мы, тогда еще совсем юные пенсионеры, свысока относились к его приемам ведения следствия. Маркелыч убеждал нас взяться за клюку, начать готовиться к роли стариков, пока молоды, но мы не ценили умных советов. Мы все молодились. Я первый понял правоту ветерана и стал его любимым учеником, которому великий Побожий передал все секреты своего мастерства! И я шучу вас этим приемам!

Тут Волохин смахивал слезу, купаясь в лучах Маркелычевой славы. Как все наследники гениев, говоря о гении, Александр Михайлович намеревался говорить лишь о себе, благородно и незаметно для слушателей совершая подмену. Вот почему все соприкасавшиеся с великими так любят говорить о них после их смерти.

А пока, проверю обойму в своем пистолете "ТТ', который он держал на законных основаниях аде с 1947 года как почетный ворошиловский стрелок, Волохин приготовился к наблюдению за квартирой девяносто один. Дома у него была припрятана еще одна обойма, последняя. Он понимал, что больше ему патронов не достать, и на любое дело брал лишь одну обойму. До стрельбы, правда, пока, не доходило, но он знал, что, если придется стрелять, будет стрелять только наверняка. Его марка в ГРОМе — это поражение цели с первого выстрела, В себе отставной каштан был уверен, он постоянно тренировался в пневматическом тире, под восхищенные возгласы детворы расстреливая "зайцев" и "медведей", попадая в глаз электрической сове, после чего она начинала махать крыльями, и заставлял крутиться лопасти мельницы. На эти тренировки уходила существенная часть его пенсии, но Александр Михайлович шел на такие финансовые жертвы, чтобы поддерживать свою форму почетного ворошиловского стрелка.