Человек не отсюда - Даниил Гранин

Нынешняя власть поверхностно образованная. «Брошюрные дети». Обладатели «административных дипломов», «беззащитных степеней». Даже высшее ученое звание «академика» приобретают, имея позорный коэффициент цитируемости, то есть работы, абсолютно бесполезные для науки. Они командуют, они выступают, они на экранах, они в мантиях.

Его все знают по TV, но в науке никто. Его не цитируют. Если б не TV, никто не знал бы о таком ученом.

На него производили впечатление не те прогнозы погоды, которые сбывались, а ее непредвиденные капризы, ее выходки. Да и вообще все то, что не подчинялось: непредвиденные грозы, град, наводнения, землетрясения — это происходило, несмотря на все прогнозы погоды, сейсмические станции. Природа была непредсказуема, такой же, какой бывает человек. И то, что она не позволяла себя заранее вычислить, взбрыкивалась, было чем-то приятным. Ему нравилось, что она живет своей недоступной человеку жизнью, нелогичной, не зависимой от всемогущей науки. Он разделял существование на небо и землю. Небо было источником духовной жизни человечества, к небу человек обращался мысленно, всегда смотрел на него со страхом, с любовью; небо будило воображение. И огонь, и дождь, и град — все это было действием неба, но само оно оставалось недосягаемым и виделось ему как-то не материально, оно взирало сверху на него, оно его всегда видело и все могло — поразить молнией, цунами, и он воспринимал его иногда как чью-то волю. Он не смеялся над астрологией, звезды должны были что-то означать. И что-то определять в судьбе человека. На земле все менялось, небо было вечно, оно было таким же и у его предков, и будет и у его потомков.

Рано или поздно каждый из нас начинает прислушиваться к своему организму. Я не сразу дошел до этого. Он мне сигналил давно — оденься теплее; отдохни, ты устал; хватит, больше не пей… Отстань, я сам знаю — отмахивался я, и он обиженно смолкал. Иногда я отделывался от его укоров, особенно когда болел. «Ничего особенного, все пройдет, пройдет и это…» Проходило. Но не без потерь. Его советы мешали. С годами они звучать стали все тише, глуше. Я понял, что механизм портится. Или слух мой виноват. Не воспринимаю. Как перестаю слышать уличный шум из окна моего кабинета. Нет, так нельзя, так мы с ним потеряем друг друга. Ничего взамен него у меня нет.

Болезнь еще далеко, а он, организм, уже чувствует. Он мастер своего дела. Природа щедро наделила его способностями.

6–8 тысяч лет человеческой истории — это сплошь войны. Одна война переходит в другую. Что они дали человечеству? Повторялись из века в век. Чему они научили? Никаких уроков, никаких выводов для истории. Повторялись разрушения, гибель людей, народов. Мирные периоды были всего лишь паузы для того, чтобы совершенствовать оружие, стрелковое, атомное, химическое, биологическое.

Когда Владимира Яковлевича сделали директором института, он стал называть себя не «крупный ученый», а «укрупненный».

Студенты несли лозунг «Свободу заблуждениям!».

Став директором института, он больше вынес, чем внес.

К дому Антона Осиповича стал приходить какой-то незнакомец. Стоял перед его окном и смотрел. Иногда подолгу, минут двадцать, а по воскресеньям и дольше. Антон Осипович не стерпел, вышел, спросил: «Вам что-то нужно?» — тот покачал головой, повернулся и, не ответив, быстро ушел. Однажды он привел с собой двух мальчиков лет по десять. С ними постоял, и они ушли. Антон Осипович обратился в милицию. Там отказались выяснять, нет оснований, люди имеют право стоять на улице, если будут предпринимать какие-то враждебные действия, тогда другое дело.

Антон Осипович извелся. Занавешивал окна, не помогало. Сам подсматривал. И что вы думаете, довели его до того, что получил инфаркт. Еле выкарабкался. Вернулся из больницы, все кончилось. Так и не понял, что это было, а через год решил, что ничего такого не было, чистое воображение.

Мы не знаем, живем ли мы накануне расцвета искусства или накануне упадка.

Нагорная проповедь мешает жить в свое удовольствие — пить, гулять, прелюбодействовать, если надо, то и воровать.

Единственное, что должно сдерживать нас, это религия, страх наказания — где-то, когда-то оно настигнет.

Мясорубка, радиоприемник стареют медленнее, чем автомобиль… Каждый год появляются новые модели автомобилей, они-то и старят прежние машины, старят каждый год. Женские моды не так быстро меняются, как компьютеры, авто. Автомобиль еще хорош, а выглядит старьем.

Неважно, что советские пятилетки не выполнялись. Важно, что перед людьми ставили задачу — «Пятилетку в четыре года!», «В три года!». Эта задача управляла людьми, вела их, такие задачи составляют искусство управления.

Советское общество не создало своих идей. Мы пользовались марксистскими идеями. Утопиями прошлого.

Нечто подобное, впрочем, можно отыскать и в прошлом. Так, например, некий помещик написал Николаю Первому жалобу на свою дочь: «Она самовольно вышла замуж, не спросив отца». Царь написал на его жалобу следующую резолюцию: «Брак расторгнуть, урожденную такую-то считать девицей».

Мне нравится, как определил Иван Елагин работу Льва Толстого:

Зачем приукрашенность Анне,Наташе к чему ореол?Толстой их не вывел в романе,А просто на землю привел.

Когда-то мы были будущностью для людей XIX века. Они гадали, какими мы станем красивыми, счастливыми. Мой отец представлял, что я стану образованным, крупным ученым, у меня будет большая семья, зимой я буду ходить в шубе, настоящей шубе.

Попытки связаться с будущим ни к чему не приводят, никак не увидеть наших правнуков, родословная складывается только из прошлого, никак не предугадать, что получится с моими потомками, в каком мире они окажутся. Самое простое — это количественно увеличивать то, что мы имеем: делать хорошие дороги, роскошное жилье, уютные коттеджи, высокие скорости. Конечно, будут решены проблемы долголетия, освоен космос, излечим рак. Для новых поколений мы составляем подробный план достижений, все то, что у нас не получается, намечаем им сроки. Это не прогноз, это панорама желанных успехов, в ней никак не разглядеть, что будет с моими внуками и правнуками. Может быть, они избавятся от наших болезней, им смогут врачи заменить печенку, а то и сердце. Что будет с нашими детьми, как они себя будут чувствовать, будут ли они счастливы, как сложится их любовь — вот что хотелось бы знать, но я могу знать только, что было с моим отцом или дедом.