Человек не отсюда - Даниил Гранин

Понимал ли кто-либо в Генштабе, кто-нибудь из гитлеровского окружения, что планы кампании невозможно исправить, что война, затеянная Германией, проиграна, выигранные сражения не помогут.

Возникала ли у нас мысль о капитуляции? Пожалуй, нет. Память, конечно, поблекла, ее захламили бесчисленные фильмы, книги, журналисты, послевоенные оптимисты.

И мы уже не знали, как мы выиграем, как справится «русский бог» с нашими поражениями.

Хорошо было Пушкину понимать, спустя 20 лет, откуда взялась победа, а нам, грешным, сегодня надо было откуда-то добывать.

Германия была обклеена плакатами: «Der Sieg wird unser sein!». Это наше «Победа будет за нами!».

В 1937 году стали возить сюда расстрелянных «врагов народа». Возили по 1953 год. Всего доставлено было около 45 тысяч трупов. Война кончилась, а расстрелы не утихали. Везли и везли.

Сделать Левашово мемориалом даже после XX съезда духу не хватало. Только в 1989 году вышло постановление ЦК КПСС.

Боялись. Мы уже не боялись, а ОНИ боялись. Они всегда боятся больше нас.

В СССР восстаний против Москвы не было, а вот в соцстранах восставали, и в ГДР, и в Венгрии, и в Польше, и в Чехословакии.

Радужные настроения рухнули. Москву ненавидели, это началось вскоре уже после Победы, разгрома фашизма.

Г. Державин навестил умирающего Суворова в доме графа Хвостова. Суворов спросил поэта, какую эпитафию он бы сделал на его могиле. Державин предложил краткую: «Здесь лежит Суворов».

— Помилуй Бог, как хорошо! — с радостью сказал Суворов.

Редкий пример, когда свою эпитафию умирающий узнал, одобрил, и ее воплотили. Знать, что напишут на твоей могиле, это не так мало.

Опыт был у меня, у нее никакого. Да и мой опыт был робкий. Господи, как они нас выпускали в жизнь. Родители, школа… Запрещали знать, прятали от нас книги, «тебе еще рано», а теперь уже поздно. Получить высшее образование и быть полной невеждой в самом важном — в любви.

С каким страхом соприкасались друг с другом в эти первые ночи. Чудом находили дорогу, чудом было и счастье познания. Так говорится в Библии — «он познал ее». Точное понятие — не просто «обладать», мы — познавали.

Страсть показать себя, свой архитектурный талант заставляла Шпеера отбросить все сомнения. Знал ли он, кто такой Гитлер? Может, и знал, наверняка представлял, но ничто не могло отвратить его от этой дьявольской сделки. Талант, его талант, шел на все, чтобы осуществить себя. У бездари подобного нет, ей не понять эту страсть. Шпеера все больше восхищает сила воли Гитлера, умение убеждать, его память, все качества, как он считает, великого человека. Он не может скрыть своего преклонения. Нравственные качества его не занимают, он признается, что видел в нем «героя античных преданий», который всегда побеждает. Он хочет в своих проектах превзойти Рим, Париж, и Гитлер его в этом поддерживает. Они оба теряют чувство меры.

Творец не тот, кто занимается творчеством, а тот, кто не может не заниматься творчеством.

Архитектура сблизила Гитлера, неудачного архитектора, с молодым Шпеером. Шпеер быстро выделился своим дарованием и стал все более нравиться фюреру. В 1942 году его поставили на место погибшего министра вооружения. Спустя двадцать лет, сидя в тюрьме, Шпеер утверждает, что он старался гуманизировать гитлеровскую империю, оправдать правительство посредственностей своим талантом. Чем дальше, тем труднее ему доказывать, что можно оставаться порядочным человеком среди палачей, изуверов и маньяков.

Гитлеровский режим приступает к «окончательному решению» — тотальному уничтожению евреев. Проблемы зла и добра решаются уже через миллионы жертв. Шпеер вынужден соучаствовать. Он министр вооружения, он выполняет заказы по изготовлению газовых камер для уничтожения евреев. Шпееру не хватает мужества рассказать о своей вине.

Система самооправдания у Шпеера это — он патриот, труженик, защитник немецкого народа, совестливый гражданин и прежде всего архитектор. Его поставили обеспечивать армию патронами и снарядами. Ничего не поделаешь, не оставлять же их безоружными.

Все руководство Рейха за шесть-восемь лет стало коррумпированным: они воздвигают себе охотничьи замки, имеют десятки слуг, роскошь картин, сервизов. Идет война, а количество обслуги у правителей растет. Гитлер нуждался в поддержке министров, чиновников, он закрывал глаза на то, что Геринг был хапугой, спекулянтом, что Геббельс распутничал, а Лей был пьяницей. В свою очередь, Геринг закрывал глаза на коррупцию в своем окружении.

Интересно, что в воспоминаниях Шпеера не присутствуют ни жена, ни его дети, их почти нет, главный герой у него — Гитлер.

Находясь в заключении в берлинской тюрьме «Шпандау» в течение 20 лет (его тюремный срок), Шпеер в своих мемуарах как бы изучает Гитлера, его натуру, его характер, пытается понять, как можно постоянно считать себя великим, восхищаться каждым своим поступком.

Шпеер оправдывал Гитлера за его любовь к архитектуре.

«Вас что больше интересует — Гитлер или Шпеер?» — спросила меня Магда.

Я задумался. Гитлера я, пожалуй, представляю, во всяком случае передо мной были образы некоторых наших правителей, а вот Шпеер… Зачем он стал министром вооружения, зачем ему нужна была власть? Что, он хотел доказать, что и это он может? Я не домысливал, я задавал себе вопросы. У человека должны быть безответные вопросы, которые не дают ему покоя.

Магда не понимала, как я могу видеть что-то хорошее в Гитлере, а особенно в Сталине, она презирала и ненавидела обоих. Она считала, что каждый из нас перед Богом наг, и в этой наготе вполне можно сравнивать двух фюреров. Но ей мешало то, что ей тоже нравились проекты Шпеера, его архитектура, его работы, его самостоятельный новый стиль. Она шла на компромисс — Гитлер сотворил добро, дав Шпееру осуществить себя.

История Шпеера — это история молодого архитектора, мечтавшего создать что-то великое, чуть ли не столицу мира, и вынужденного создавать оружие для фашистов и помогать Гитлеру вплоть до газовых камер.

Был ли его шаг ложным? Было ли ощущение измены своим мечтам? Он убеждал себя, что, наоборот, он прославил немецкую архитектуру. Ему постепенно удалось убедить себя. Даже после Нюрнбергского процесса, сидя в тюрьме, год за годом, видя, что он остается в Истории как преступник и соратник Гитлера, он утешал себя — он построил, сделал проекты, сделал рейхсканцелярию, он останется надолго. Где она, его ошибка? Бог указал бы, но Бога не было для него. Нюрнбергский процесс это ему не Бог, это всего лишь людской суд, суд победителей, суд мстителей. Девять месяцев продолжался Нюрнбергский суд. Добился ли он чего-то в глазах Шпеера? Да, он заставил иначе увидеть Третий рейх, увидеть, что замысел Гитлера — абсурд, но сокровенное чувство дружбы и почтения к Гитлеру — все это сохранялось. Двадцать лет он просидел, написал два больших тома мемуаров, где ни разу не пытался даже дотянуться до Бога рукой.