Фатум. Сон разума - Виктор Глумов

— Я из окна выйду!

Дурак зомбированный, поддавшийся массовому психозу. Склонив голову, Ник посмотрел на мелкого. М-да. Мозги пока что не выросли, от тела отстают.

— Выходи. С переломанными ногами ты точно митинговать не сможешь.

Лешка ревел уже в три ручья, размазывал по лицу сопли и слезы, сверкал глазами. В комнату заглянула мама:

— Никита, Лешенька… Лешенька, ну не плачь. Нельзя тебе туда.

Мелкий скрестил руки на груди и повернулся к родственникам спиной. Ник успокоился: из окна сигать парень не станет. А вот дверь надо бы запереть. Он вывел маму в коридор, снял с крючка под вешалкой ключ и запер Лешкину комнату снаружи. Замок врезали давно, Лешка сам и настоял, чтобы сделали. Он закрывал комнату, когда уходил, чтобы мама там порядок не наводила.

В дверь тут же забарабанили. Лешка ругал брата и маму эксплуататорами и гадами. Конь по-прежнему мялся на пороге.

— Извини, Стас. Ты раздевайся и проходи. Сейчас чаю попьем. Дети, что с них возьмешь. Это моя мама, Юлия Викторовна.

Мама наконец-то заметила гостя, поздоровалась.

— Что происходит-то, мам? Ты не в курсе, может, по телевизору говорили?

— Да вроде против мэра выступают. А почему — я не разобралась. Вроде проворовался.

К тому моменту, как Ник с Конем допили чай, а Лешкины вопли стихли, по телевизору объявили: указом президента мэр Москвы отправлен в отставку. По факту хищений возбудили уголовное дело. Беспорядки на улицах, однако, продолжались.

И Ник принял решение сперва ехать в штаб, а потом уже — к Тимуру Аркадьевичу.

Глава 3

ГРОЗДЬЯ ГНЕВА

Аня Батышева попрощалась с Ильей и Толстым и перешла на «Библиотеку имени Ленина». В вагоне было полно народу, Анечка забилась в уголок, прислонилась к стене, закрыла глаза. Подремать.

И во сне и наяву за коммунизм я пасть порву!Коммунизм — это я! Коммунизм — это мы!Коммунизм — это лучшие люди страны![9] —

грянули хором с другого конца вагона.

Анечка очнулась. Люди вокруг замерли, качнулись от крикунов. Черноглазый носатый мужчина, сидевший с краю диванчика, быстро прикрыл лицо газетой.

— Россия для русских! Зиг хайль! — взвыли сзади.

Она обернулась — трое бритоголовых, в бомберах, агрессивных волчат.

— Иди на…! — весело откликнулись невидимые «левые». — Проклятый фашист!

Скины заработали локтями, пропихиваясь вперед. Аня двинулась следом — гипноз ситуации, нельзя туда лезть, а лезешь. Поезд затормозил — «Кропоткинская». Скинхеды и Анечка с ними вывалились на платформу. А из соседних дверей выпали самого небоевого вида ребята. У всех на рукавах — красные ленты. Пять человек. Главный выступил вперед, улыбнулся очаровательно:

— Ну что, фаши недобитые?

— А чё? — обрел дар речи один из бритых. — Ты тут чё? Типа за хачей? Ты типа умный, да? А не пойти бы тебе на…, коммуняка сраный?

Один из коммунистов расстегивал куртку. На парней оглядывались, но никто не спешил вмешаться или позвать полицию. Анечка в растерянности отошла в сторону. Драться будут? Глупо это — драться в метро, повяжут всех.

— Я типа против быдла, — разъяснил коммунист, — а ты, придурок, позоришь нацию. Понял? Вместо того чтобы дело делать, херней страдаешь! Ты головой своей пустой подумай: чем бить черных, лучше поменять власть! Догнал?

— Ты чё? Ты чё сказал? Ты кого обозвал?!

— Не догнал… — Коммунист обращался уже к своим. — Придется учить, товарищи. Темный, необразованный, глупый… А если вправить мозги, в наших рядах мог бы принести пользу обществу.

Мальчишка, расстегнувший куртку, кивнул и бросил ее на серый грязный пол. Размял пальцы. Ане он не показался опасным, но скины зашептались, запереглядывались.

— Сейчас получите за всё, суки, — пообещал закончивший разминку парень. — Я вас научу Родину любить. За все теракты ответите.

— Эй, ты чё? Ты чё ваще? Теракты хачи устроили!

Маловата была стая и хиловата против пятерых ребят. Анечка осторожно обошла спорящих, остановилась на безопасном расстоянии. Драку надо предотвратить, это ее обязанность как члена «Щита». Пассажиры куда-то подевались. Тетка-смотрительница скрылась в своей будочке. Позовет полицию — всех заберут, не отмоешься потом…

— Прекратите, — пискнула Анечка. Попробовала еще раз, громче: — Прекратить!

На нее посмотрели. Мелкая, в белом пальто, в высоких сапожках — Анечка понимала, что выглядит несерьезно.

— Прекратить!

— Чё, ментяра? — удивился «говорящий» скин. — А типа назовите звание. И представьтесь.

Анечка решила говорить с коммунистами:

— Анна Батышева, «Щит»…

— Ну и? — удивился коммунист. — Что лезете, товарищ Батышева? Вам заняться нечем? Сейчас мы поговорим с молодыми людьми и пойдем на улицу. Присоединяйтесь. Только пока отойдите, а то еще заденем нечаянно.

Подошел еще один поезд, из него выгрузилась толпа человек из тридцати, дружно скандирующая:

За Маркса, за Ленина, за странуМы буржуям объявим войну!

Скинхедов как ветром сдуло. Анечка подошла к коммунистам:

— Ребята, а что, митинг будет?

— Будет акция протеста, — снисходительно просветил командир. — Меня зовут Дмитрий. Не желаете присоединиться, товарищ Батышева? Мы не из «Щита», но Каверина уважаем. Просто обидно, что он действовать не хочет. Присоединяйтесь, одной вам точно не стоит…

«Братишка выпорет, — подумала Анечка, — ремень возьмет и задницу надерет».

— Конечно, желаю! — ответила она.

Пролетарий всех странИди на таран!

Группка Дмитрия влилась в толпу. Объятия, крики, выброшенные вверх кулаки.

За Маркса, за Ленина, за страну!

Строем, держась за руки, прошли они вверх по лестнице, турникеты раздробили реку на ручейки, а сзади уже напирали новые, десятки, приехавшие на следующем поезде — все больше и больше людей, все дружнее крик:

Бей буржуя, сил не жалей!Врагов коммунизмаЗабей, забей, забей!

По кишке коридора, по лестнице — на улицу, на солнце. Ни одного полицейского не встретилось на пути. Анечка шла между коммунистами — подставив лицо ветру, выкрикивая простые слова речевок, счастливая как никогда. Перешли улицу, не обращая внимания на гудки машин, двинулись строем. Но тротуара не хватало, и шагали по проезжей части тоже — вдоль Москвы-реки, мимо храма Христа Спасителя…

Вперед, вперед, Россия!Ломи, ломи, ломи!К победе коммунизмаПриди, приди, приди!

Автомобили шарахались, прохожие лезли на бордюр. Мимо Музея изобразительных искусств — к Манежной площади. Достоевский, грустно притулившийся у библиотеки, смотрел сверху. Здесь было много своих, из «Щита», клубилась толпа, и Анечка потерялась в ней, сдавленная дружескими плечами. Только грохот ног, одно дыхание на всех, злое счастье кричать.

Кажется, они перекрыли движение в центре — заполнили все пространство между домами. Дмитрий, идущий рядом с Анечкой, повязал лицо «арафаткой». Аня застегнула воротник, спрятала в него подбородок… М-да, закрывай лицо, не закрывай — если применят газ, шарфики не спасут.

— Главное — держитесь за меня, если начнется давка! — заорал Дмитрий ей на ухо. — Вы роста маленького! Сметут!

Анечке стало жутко. Душно. Шум давил на нее, прижимая к земле, голова закружилась. «Сметут, а ведь точно, сметут! Куда я полезла, что вообще творится-то?»

Над головами идущих впереди взметнулись зажженные файеры. И красные флаги. И триколоры. И черные полотнища анархистов.

— Смотри! — крикнул Дмитрий.

Анечка смотрела. В окна домов летели камни, толпу качало, Аню мотало из стороны в сторону, блестящие осколки стекла сыпались на головы. Взвыла сигнализация, раздался скрежет. «Машины бьют», — поняла Аня. Дмитрий вытянул из рукава куртки бейсбольную биту. Аню затошнило.

Она бы выбралась, она бы убежала, но это было уже невозможно. По Моховой коммунисты добрались до Манежки.

— Не успеем, — сказал водитель, — в центре перекрыто движение.

Ник схватился за голову. В центре, у Кремля, у Красной площади, было больше всего протестующих, но хватало их и в других частях города: собрались мутные личности, примазавшиеся к коммунистам, на Поклонной горе, на ВДНХ флешмобили «коричневые», а с ними и леворадикалы. Стычки с неонацистами, с антифашистами, с представителями национальных диаспор… Полиция бездействовала. Причину этого ни Михаил, ни другие помощники, вызванные в штаб, понять не могли. Готовятся? Стягивают силы? Сколько сейчас людей на Манежной? В Москве больше полумиллиона студентов-бюджетников, и общая численность членов студенческих ячеек перевалила за двести тысяч — это если считать только «Щит», а на улицах — и левые, и правые, и все подряд.