Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин

Новаковский Владимир Маркович

Красноармеец 788-го стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии

Сразу после выгрузки, несколько часов марша — и полк занял рубеж обороны на левом берегу Дона. Около суток окапывались и еще сутки просидели в окопах в ожидании противника. За это время нас несколько раз бомбили.

Вдруг поздно вечером нас поднимают, делаем марш-бросок вдоль Дона и на одном из участков переправляемся на моторных паромах на правый берег. Я такие моторные паромы увидел впервые. Это настоящие корабли. Говорили, что это были английские паромы.

На правом берегу снова ускоренный марш и уже в полной темноте форсируем вброд реку Чир. После нескольких часов марша нас остановили и приказали срочно окапываться, потому что, как нам сказали, в ближайшее время ожидается наступление немцев на этом участке.

Нам объяснили, что мы заняли рубеж на танкоопасном направлении, поэтому надо было копать окопы в полный профиль.

Копали весь день и всю ночь. Земля — ссохшаяся глина с вкраплениями мелких камней. Немцев ожидали с минуты на минуту, поэтому подгонять нас было не надо. Все хотели успеть живыми зарыться в землю. Копали индивидуальные окопы. Нам сказали, что траншеи будем делать позже. Мы с Сашей, как и другие ПТРовцы, копали окоп на двоих. Копали и красноармейцы, и командиры.

Это был адский каторжный труд, когда ударом со всего размаха саперной лопаткой удавалось отбить кусочек земли размером меньше спичечного коробка. Это был такой труд, от которого, казалось, можно умереть, так же, как от бомбы, снаряда или пули.

В каком месте был наш рубеж обороны, мы, конечно, не знали. Единственным ориентиром для нас была река Чир, которую мы перешли вброд несколько часов назад и хутор или станица Суворовская, где у нас был последний привал.

Утром, когда мы, еле живые, заканчивали обустройство бруствера, появился немецкий самолет-разведчик. Так называемая «рама».

Покружив над нами, «рама» улетела, а через некоторое время на смену «раме» появились «юнкерсы» и начали интенсивную бомбежку наших позиций. Но теперь, сидя целиком в земле, мы чувствовали себя более уверенно. Отбомбившись и постреляв из пулеметов, «юнкерсы» улетели. Наступило тревожное затишье. Не успели мы порадоваться затишью, как начался артиллерийско-минометный обстрел наших позиций. Снаряды и мины рвались впереди и позади наших окопов. Но, к счастью, ни один из них не попал в окопы, по крайней мере, в нашей роте. Мы сидели и не высовывались. Потом огонь был перенесен в глубину нашей обороны, и раздались свистки командиров рот и взводов, обозначавшие команду «К бою». Мы поставили свое ружье на бруствер, зарядили его и стали внимательно смотреть вперед.

Вскоре появилось несколько немецких танков, а за ними немецкая пехота. Начался наш винтовочный и пулеметный огонь. Танки были далеко. В ходе боя я увидел, что из складок местности справа от меня вынырнул и движется на соседнюю роту танк, подставив мне свой бок. Мы с Сашей начали по нему стрелять, и после нескольких выстрелов он вдруг задымился. Потом остановился и начал гореть по-настоящему.

Конечно, стреляли по этому танку многие, но я, естественно, решил, что он загорелся от моих выстрелов, и обрадованно наблюдал, как он горит. Мою радость прервал Саша, толкнув меня с криком: «Смотри!».

Я обернулся и увидел, что откуда-то вынырнул и прямо на нас идет другой танк метрах в 30–40. Я успел выстрелить ему в лоб и с криком «ложись», сдернул с себя ружье и свалился с ним в окоп. Саша упал рядом. Танк наехал на наш окоп, видимо, немного повернул, и нас в окопе полностью засыпало. Некоторое время я дышал, потом потерял сознание.

Как мне потом рассказывали, нас откопали минут через 20–30, после того как отбили атаку немцев. Меня откопали в бессознательном состоянии, но живым. Саша, к сожалению, задохнулся.

Меня, наверное, спасло то, что, когда я падал в окоп, держа в руках ружье, оно упало на меня так, что щечка оказалась над головой, что, видимо, образовало некую пустоту с воздухом.

Меня привел в чувство санитар, давая мне нюхать, видимо, нашатырь.

Когда я пришел в себя, мне рассказали, что атака немцев была отбита, танк, который завалил наш окоп, ушел в наш тыл, подбитый танк продолжал гореть, а остальные танки и пехота ушли обратно.

Командир роты похвалил меня за подбитый танк и сказал, что нас с Сашей представили к награде. К сожалению, я не запомнил дату этого дня, но считаю его днем своего второго рождения.

Часа три я отлеживался в соседнем окопе. Почти полностью отошел и чувствовал себя почти нормально. Потом мне дали другого напарника, и мы начали восстанавливать наш окоп. Немцы в этот день нас больше не беспокоили, к вечеру окоп был готов, и мы устроились на ночлег.

Командир дивизии генерал-майор Бирюков Николай Иванович так описывает этот бой в своей книге «На огненных рубежах»:

«Около часа длилась вражеская артиллерийская и авиационная подготовка. Противник перенес огонь в глубину нашей обороны, сосредоточив его по вторым эшелонам. Пехотного огня, этого показателя живучести обороны, почти не стало слышно. Вслед за переносом огня противник предпринял атаку нашего переднего края танками и пехотой. На правом фланге, у Горбачева. Это критический момент.

Все внимание — участку 788-го полка!

Вдруг на переднем крае против хутора Пещерского я увидел немецкий танк. «Неужели прорвались?» — пронеслось у меня в голове. Мне стало жарко. Но вот на танке врага что-то блеснуло, пламя охватило его, и густое облако черного дыма поднялось к небу. Какой-то смельчак поджег танк, бросив в него бутылку с горючей смесью».

Я когда это прочел, подумал, что это был тот самый танк, который завалил нас и почувствовал удовлетворительное злорадство. Но это было уже потом. Книгу я читал уже в Риге.

Утром обнаружилось, что исчез наш командир отделения, некто Михайлов. Уж не знаю почему, но мне запомнилась не только его фамилия, но и достаточно неприятная физиономия. Кто-то сказал, что он вроде пошел по естественным надобностям и не вернулся.

Потом я слышал разговоры, что он перебежал к немцам. Вечером у нас появился капитан, который расспрашивал про Михайлова.

Через некоторое время меня вызвал командир роты и объявил, что меня назначают командиром отделения, и приказал мне на петлицах белыми нитками вышить по два треугольника. Вместо меня первым номером назначили другого. В этот день мы отбили еще одну атаку немцев, но без танков.

Днем стояла изнуряющая жара и нас мучила жажда. Кто-то сказал, что где-то километрах в двух позади наших позиций должно быть озеро. При содействии командира взвода мы выпросили у батальонных связистов шест, повесили на него штук семь-восемь касок и пошли вдвоем на разведку за водой. Озеро мы вскоре нашли, с удовольствием напились вдоволь и искупались. К своим окопам мы вернулись, когда уже почти стемнело. Окопы оказались пусты. Мы прошлись вдоль окопов и обнаружили пулеметчиков, которые сказали нам, где сосредотачиваются полки дивизии, а им приказано прикрывать отход до рассвета. Вскоре мы нашли своих. Нам объяснили, что у соседей немцы прорвали оборону, поэтому мы отходим, чтобы не попасть в окружение. Воде, конечно, хозяева касок очень обрадовались, и вскоре мы тронулись. К рассвету вышли к Дону, на берегу которого уже были немцы. Меня охватил страх. В моей анкете только и не хватало того, что я был в окружении. Больше всего я испугался плена. Для меня это была бы верная смерть. Передовые батальоны полка развернулись в цепь и сходу атаковали немцев, которые не успели даже окопаться. Немцев оказалось не очень много, и их быстро разбили. Многие подняли руки и сдались. Это были первые пленные нашей дивизии, которых я увидел своими глазами. Справа виднелось, какое-то большое селение. Потом выяснилось, что это была станица Нижне-Чирская.