Секта. Роман на запретную тему - Алексей Колышевский

…Отвлечемся на время от чертовщины настолько, насколько это вообще возможно в нашем повествовании. Вместо чертовщины поговорим о любви между русским изгоем и американской шпионкой. За два года, прошедшие с момента их последней встречи, в личной жизни каждого все было словно в бурлящем котле: случайные быстротечные романы – у Игоря с экзотичными, искусными в любви индианками, у Пэм с одним англичанином, которого она весьма ловко свела в могилу после того, как тот написал в ее пользу завещание. Англичанин был спортивен, здоров, словно верблюд, и романтичен, как Джон Леннон. Пэм окрутила его настолько, что тот буквально сошел с ума: пригласил нотариуса, перевел все фамильное имущество, состоящее, в том числе, из дома в Лондоне и замка под Ивернессом, что в Шотландии, на Пэм, после чего вызвал шофера. Приказал отвезти себя к Тауэрскому мосту, некоторое время прогуливался там, в толпе праздношатающихся туристов, а затем вдруг вскочил на парапет и сиганул вниз головой прямо в Темзу. Так как самоубийство было очевидным, то у полиции почти не нашлось к Пэм вопросов. Ей даже не пришлось прибегать к помощи своего учреждения. Ее лишь спросили:

– Как вы думаете, почему ваш друг сделал то, что сделал?

И она, как всегда мило улыбнувшись, ответила:

– Понятия не имею, вообще-то он всегда казался мне немного странным.

Разумеется, ничем подобным ни Игорь, ни Пэм не собирались делиться друг с другом. Им было просто хорошо вдвоем, как хорошо животным в период брачных игр. Секс был прекрасен, они перелетали из города в город, снимали номера в лучших отелях и поражались собственной изобретательности. Оба были на одной волне и подходили друг к другу, как подходят половинки стодолларовой купюры, соединенные заново. Иногда, в моменты наивысшего любовного исступления, когда очередной оргазм переставал сотрясать ее тело, Пэм, раскинувшись на кровати в позе морской звезды, широко раскинув ноги и руки, шептала слова молитвы:

– Мое лоно в огне! И пусть нектар, текущий из моей расселины, опылит спящий мозг, и разум, что не чувствует вожделения, да закружится в безумном пробуждении. И когда мой могучий прилив схлынет, пусть начнутся новые скитания, и плоть, что я возжелала, да придет ко мне. Во имя великой шлюхи вавилонской, и Лилит, и Гекаты да будет мое вожделение удовлетворено!

Оба, в унисон, они заканчивали, превращая очередное соитие в часть мессы, где роль алтаря играла кровать:

– Шемхамфораш. Слава сатане.

…Идиллия продолжалась месяц, до тех пор, пока Пэм не привела Игоря в свой дом под Вашингтоном. Там они провели два дня, и однажды Пэм просто проснулась и сказала, не глядя на Игоря:

– Дагон? – Она никогда не называла его «этим» именем, всегда только Эгер и никак иначе. Игорь понял, что настал момент для чего-то особенного. Для того, к чему он шел все эти два года:

– Ты хочешь сказать, что настало время для серьезной работы?

Она выскользнула из кровати и подошла к чистой белой стене спальни, прислонилась к ней, распластав по сторонам руки, и склонила голову на левое плечо:

– Тебе никогда не было жаль?

– Чего?

– Не знаю… Все эти россказни о том, кто спасется, кто нет… Я имею в виду царствие небесное, Дагон.

– Не называй меня этим именем, Пэм. Оно не мое, я никак не могу с ним свыкнуться. Пусть оно останется для всех остальных, а вот ты… не могла бы ты все же называть меня по-прежнему. У тебя так мило получается коверкать мое настоящее имя. Ну?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я боюсь тебе отвечать, Пэм. Ведь ты ждешь от меня честности?

– Только честности.

– Тогда я думаю, что разочарую тебя.

– Попробуй.

– Я не верю в царство небесное. Вернее, я перестал в него верить. Знаешь почему? Потому что оно разрешает таким, как мы с тобой, жить в свое удовольствие и портить жизнь остальным. А оно ведь небесное, Пэм, оно Божье, и если Бог может допустить само наше существование, то мне не хочется в его царствие, и перестань паясничать, изображая распятие. Его-то казнили на самом деле. Он верил в царствие Божие, вот и поплатился за свою веру. Подставил щеку вместо того, чтобы позволить Петру изрубить стражников в Гефсиманском саду; простил Иуду вместо того, чтобы его уничтожить. Сдался, и ради спасения кого? Стада скотов, которые никогда не оценят его жертвы? Ответил я на твой вопрос?

– Ты ответил так, как никогда бы не ответил Эгер. Ты стал совсем другим, Дагон, и у нас с тобой осталось очень мало времени.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе пора возвращаться в свою страну. Мне осталось показать тебе кое-что особенное и посадить на самолет.

Игорь сел в кровати и уставился на Пэм:

– Как?! Зачем мне возвращаться?! Что мне там делать?!

Она перестала наконец изображать распятие, накинула на себя что-то, кажется, его майку, и села на краешек стола:

– Я никогда не курила, а сейчас бы с удовольствием. Ты думаешь, мне легко? Думаешь, легко не видеть тебя два года, украсть месяц счастья, а потом расстаться вновь, причем непонятно насколько? Но пойми, тебе надо вернуться в Россию. Там тебе предстоит многое сделать, там столько работы, что я вообще не представляю, как у тебя… у вас все получится. А получиться должно быстро, мы теряем время, и оно начинает работать против нас.

– У кого это «у вас»?

– Эгер, хочешь, я стану называть тебя по-прежнему, если тебе так привычней? Эгер, тебе предстоит основать в России полноценную организацию. Все, что было до этого, – лишь учебные опыты. Нам нужно автономное, сильное отделение. Организация, которая могла бы объединить все, что появилось в новой России за последнее время: сайентологов, кришнаитов, иеговистов… Их очень много, и будет еще больше – это моя работа, Эгер. Но без единого подчинения все усилия могут оказаться напрасными. Знал бы ты, что за ублюдки все эти верховные сектанты! Они все сплошь и рядом агрессивные сумасшедшие, которых сдерживает лишь их алчность. Для них вообще ничего не существует, понимаешь? Даже на Люцифа они смотрят лишь как на источник собственного обогащения и за одно только это поклоняются ему. Знаешь, иногда я думаю, что наши разногласия с христианами ничто – лишь теологическая полемика и не более того. А настоящая опасность для нас – эти безыдейные сектантские маргиналы. Они скрывают, кому на самом деле служат, и чем искусней они делают это, тем больше уходят в собственную ложь, начинают лгать не только своим последователям, но и нам, своим хозяевам. Ты знаешь, кто такая Салима?

– В моей стране ее знают все.

– Ты знаешь, что в России она представляет нашу мальтийскую ложу?

– Нет, я никогда не слышал об этом. Мне было как-то ни к чему.

– Не важно. Важно то, что она никогда не училась тому, чему учился ты. Она не умеет того, что умеешь ты. Поэтому Салима останется как вывеска, она влиятельна, ее никто не тронет, ты станешь действовать под ее опекой. А самым главным твоим помощником станет, – она сделала эффектную паузу, – министр правительства России Геннадий Сушко. Он полностью посвящен во все наши таинства, долго прожил в Америке, очень сильный медиум. Совместно ваши возможности станут просто чудовищными! В хорошем смысле этого слова, – с легким смешком закончила она.

– А как часто мы с тобой сможем видеться?

Она помрачнела:

– Я отвечу тебе позже. Не все сразу. Нам надо закончить с твоим посвящением.

Игорь искренне удивился:

– А разве оно еще не закончено?

– А разве ты видел его? – она сделала ударение на последнем слове.

– Кого Его?

Она не ответила. Вместо этого слезла со стола, стянула с себя футболку и кинула ее Игорю:

– Одевайся, у нас самолет через три часа, а я еще хотела показать тебе одно интересное место.

– Вот как?! Разве мы куда-то летим?

– Да. В Чарльстон. И не спрашивай меня больше ни о чем. Все вопросы после.

– Как скажешь.

…Совсем рядом с Вашингтоном есть милый, тихий городок. Из тех, что называют обычно классической, или «одноэтажной», Америкой. Называется городок Александрия. И он никогда бы не стал чем-то значительным, если бы в тысяча девятьсот тридцать втором году на окраине городка не появился мемориал в честь первого президента США. В Америке вообще огромное количество разных памятных символов в честь Джорджа Вашингтона, но лишь один из них в полной мере дает осознание того, кем именно являлся этот рожденный, чтобы стать верховным масонским гроссмейстером, человек, однажды распорядившийся о посылке для «брата Павла» – русского императора. Той самой, которую видел Платон Лемешев.

Итак, мемориал представляет собой масонский храм. Это девятиэтажная башня из светлого камня, облицованная изнутри драгоценными сортами мрамора, палисандром, золотом и бронзой. В некоторые из помещений допускаются туристы. Ничего не сведущие в каббалистической символике и масонском символизме экскурсанты воспринимают увиденное лишь как очередную религиозную экзотику. Для тех же, кто «в теме», сомнения исчезают еще при подходе к храму. При всей своей мемориальности – это крупнейшее в мире действующее капище масонов-сатанистов. Пэм с благоговением застыла перед входом: