Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь - Гульельмо Ферреро

В Италии умы немного успокоились после выборов, но политический мир и высшие классы были изумлены, увидев, что в Риме появился цензор с античной суровостью, настоящий соперник старого Катона. Событие было странным само по себе, но еще более странной была личность, в которую внезапно воплотился дух суровости и дисциплины древних поколений. Это был Аппий Клавдий, брат Клодия, прежний правитель Киликии, замещенный Цицероном, который с таким трудом исправил зло, допущенное тем в провинции. Публий Корнелий Долабелла, жених Туллии, даже обвинял его в лихоимстве, но Аппий был тестем Брута и сыном Помпея; Брут и Помпей заставили не только оправдать, но и избрать его цензором.[468]Будучи избран, Аппий сделался суровым цензором. Он изгнал из сената многих сенаторов, начал процессы, беспокоил собственников слишком обширных доменов и должников; он посягал также на роскошь картин и статуй.[469]В числе его жертв был Саллюстий, потерявший свое место в сенате. Преследованию подверглись также Целий и Курион. Аппий вообще хотел подражать репрессиям Помпея, но его цензура была только пародией, оставившей после себя недовольство и насмешки. Все скоро изменялось в Риме, и эта строгость, за которую так держались консерваторы и которую двумя годами ранее Помпей, по-видимому, установил как правило управления, сделалась скоро только предметом насмешек. Беда, впрочем, не была велика, потому что в Италии было довольно спокойно.

Помпеи уехал в Неаполь,[470]а Цезарь, окончив все свои дела в трансальпийской Галлии, возвратился в цизальпинскую Галлию с единственным намерением провести там зиму и подготовить свою кандидатуру на следующий год. Он был так далек от мысли о возможности междоусобной войны, что привел в Италию всего один легион. Им Цезарь заместил стоявший гарнизоном в цизальпинской Галлии легион, который отправил для войны с парфянами, а остальные восемь оставил в Галлии: четыре под командой Гая Фабия у эдуев и четыре под командой Требония у белгов, т. е. так далеко от Италии, как только было можно.[471]Помпей не был более его другом, как некогда, но это был умный и предусмотрительный человек; другие его враги, за исключением Катона, почти все были из знатных фамилий, но без всякого влияния. Они не могли осмелиться насиловать общественное мнение и Италию, которая вся желала мира. С Помпеем и сенатом, без сомнения, можно было прийти к соглашению.

Цезарь рассуждал здраво и именно поэтому ошибался. В период большого социального кризиса моральное равновесие партий и классов так непостоянно, что легкомыслие, вражда, злоба нескольких человек или маленькой котерии делаются очень важными историческими силами, которые могут заставить сразу вызвать скрытый антагонизм и ускорить значительные события. Марцелл не хотел покинуть консульство, не отомстив Куриону, который до тех пор всегда нападал на него; другие враги Цезаря также не отказывались от своих планов, особенно теперь, когда их поддерживала новая надежда. Если события должны были скоро показать, что верность солдат Цезаря непоколебима, то среди его офицеров, в особенности среди лиц, принадлежавших к знатным фамилиям, царило известное недовольство, может быть, потому, что именно они выражали возрастающую непопулярность Цезаря в высших классах. В числе этих недовольных был сам Лабиен. В Риме между тем легко принимали недовольство нескольких офицеров за недовольство всей армии. Охотно доверяли слуху, что армия Цезаря, утомленная войной, требовала роспуска. Противники Цезаря надеялись таким образом найти помощь в самой армии! Марцелл на заседании 1 декабря решил сделать последнее усилие, добиться постановления о том, что полномочия Цезаря истекают 1 марта, и заставить отвергнуть аналогичное предложение, направленное против Помпея. Если бы это ему удалось, то он достиг бы двойной цели: унизил Куриона и, оказав большую услугу Помпею, принудил бы последнего открыто присоединиться к консерваторам и сделаться их вождем.

Действительно, 1 декабря сенат собрался. На заседании присутствовали почти все сенаторы, приблизительно четыреста членов,[472]но их нерешительность была велика. Почти все они, колеблющиеся и нерешительные, боялись неугодить Цезарю и оскорбить Помпея, боялись последствия своих решений и желали только двух вещей: не скомпрометировать себя и не вызвать гражданской войны. Марцелл и Курион одни пришли с твердыми намерениями: один хотел добиться отозвания Помпея, другой — отозвания Цезаря. В начале заседания Марцелл попросил слова и ясно поставил вопрос: должен ли Цезарь вернуться 1 марта в Рим в качестве частного лица? Все думали, что Курион наложит свое veto и что не придется входить в столь важное и опасное разбирательство. Но, ко всеобщему изумлению, Курион остался молча сидеть на своей скамье. Предложение Марцелла могло быть, следовательно, поставлено на голосование и было одобрено большинством. Тотчас же, чтобы Курион не мог вмешаться, Марцелл снова поднялся и предложил на рассмотрение сената другой вопрос: должен ли Помпей сложить с себя командование. Таким образом, сформулированное предложение было направлено прямо против Помпея и казалось нарушением закона, утвержденного народом. Марцелл знал это, и именно поэтому сам внес такое предложение, упреждая Куриона. Сенат, боявшийся оскорбить Помпея, отклонил предложение. Хитрость удалась; Курион и Цезарь получили новый удар, и Марцелл, очень довольный, был уже готов закрыть заседание. Но Курион с полным присутствием духа тотчас попросил слова и поставил сенату другой вопрос: не должны ли и Цезарь и Помпей одновременно оставить свое командование? Так сформулированное предложение теряло характер личной враждебности к Помпею. Оно казалось верхом справедливости и согласия и могло быть отклонено только дурными гражданами. Марцелл, однако, поставил его на голосование, уверенный, что сенат, побуждаемый предшествующим голосованием, отвергает его и что, таким образом, поражение Куриона станет полным и окончательным. Но часто случается, что собрания не руководствуются в своих постановлениях строгой логикой. Предложение Куриона соответствовало общему желанию, и по окончании голосования выяснилось, что 370 голосов было подано за и 22 против.[473]Курион еще раз одержал победу; и удар был тем больнее для врагов Цезаря, что выяснилось: они располагают в сенате всего двадцатью двумя голосами. Марцелл в бешенстве распустил сенат, вскричав, что он вотировал в пользу тирании Цезаря.

Если сенат вотировал и не в пользу тирании, то все же вопреки своему стремлению к миру он, не желая междоусобной войны, вызвал ее. Голосование сената было хотя и случайной, но прямой ее причиной. Взбешенные этим голосованием, Марцелл и враги Цезаря решились на крайнее средство, чтобы поправить свои дела, а именно: предложили Помпею, оскорбленному подобно им или даже еще более сенатским голосованием, совершить государственный переворот с помощью Марцелла. Последний должен был предложить сенату объявить Цезаря государственным преступником, а в случае вмешательства трибунов или отказа сената — заявить, что собственной властью введет военное положение и поручить Помпею заботу о государственных делах, дав ему начальствование над двумя легионами Цезаря, которые должны были отправиться в Персию, но находились еще в Луцерии.[474]Успех такого переворота казался им несомненным. С двумя легионами, данными ему консулом, армия Помпея насчитывала бы 9 легионов, т. е. достигала бы наличных сил Цезаря. При таком равновесии сил разве решились бы Цезарь и его друзья сопротивляться Помпею, рискуя вызвать войну, которая сулила бы им поражение? Большинство сената сделалось бы тогда уступчивее и, повинуясь большему страху, вотировало бы все предложения врагов Цезаря. Беспристрастный наблюдатель, правда, мог возразить, что расположение военных сил было не очень выгодным для Помпея, ибо его девять легионов были разделены: два находились в Италии, а семь в Испании, тогда как Цезарь имел у себя под рукой в Галлии все девять легионов. Но все верили в авторитет и ловкость Помпея и были склонны думать, что Цезарь не осмелится вызвать войну из страха перед новым галльским восстанием, которое могло вспыхнуть, в случае если он выведет из страны свою армию.[475]

С величайшей поспешностью и в большой тайне к Помпею были отправлены вестники с письмами. Марцелл и его друзья рассчитали правильно. Помпей, никогда не имевший серьезного намерения отказаться от проконсульского командования, после сенатского голосования твердо решил не уступать Куриону, действовавшему, очевидно, в пользу Цезаря. Помпей не хотел отказываться от предоставленного ему законом права и признать неожиданное голосование, вырванное у сената мятежным трибуном и находившееся в противоречии с только что принятым решением. Он, может быть, и отказался бы от всех своих прав, если бы это было полезно для мира, желаемого всей Италией, но он не мог уступить угрозам такого трибуна, как Курион. Он не мог забыть, что был избран консулом и оказал столько услуг Риму: уничтожил пиратов, победил Митридата, завоевал Сирию, удвоил государственные доходы и восстановил порядок в Риме. Если Цезарь, не имея денег и не способный выполнить свои обманчивые обещания, хочет вызвать беспорядки и междоусобную войну, то он, Помпей, будет ожидать его.[476]Он твердо рассчитывал на свой престиж, и некоторые недовольные офицеры Цезаря, с которыми он общался, по-видимому, разделяли его опасные иллюзии. Он уже сносился с Лабиеном, и офицер, которому было поручено отвести два легиона, назначенные для парфянской войны, говорил, что армия Цезаря никогда не станет сражаться против Помпея.[477]В общем, Помпей считал себя господином положения: Италия готова подняться по его первому знаку и дать ему все легионы, какие только он пожелает; враг не осмелится открыто противостоять ему, и гражданская война станет невозможной. Цезарь должен будет уступить, когда увидит, что ему угрожает.