Черноногие - Э. Шевалье

— Не удивляйтесь и не судите его строго, — сказал патер Людовик, обращаясь к своему амитриону 16.

— Не тревожься, благодушный патер, — усмехнулся Морау, — мне мало дела до тебя. Но, — продолжал он, наклоняясь к его уху, — эта индеанка красива и грациозна, как молодая пантера. Я не могу сдержать свое удивление. Что она, честная девушка? Скажи мне, патер, сущую правду.

— В ее честности никогда и сомнения не могло быть. Ей скоро минет шестнадцать лет, и она предназначается в жены великому предводителю индейцев.

— Белый лучше подходит ей, чем краснокожий, — проворчал Крис.

— Не надо краснокожего, надо великого вождя! — закричала она, яростно сверкнув глазами на Криса.

— Дочь моя, — сказал миссионер строго, — так-то ты следуешь моим наставлениям. Твоя религия запрещает тебе злобу и гнев.

Потом, обратившись к Морау, он сказал кротко:

— Сами видите, какое вредное влияние производит общество безнравственных людей на этих детей природы.

— Это не удивляет меня, — возразил Марк с приливом веселости, — индейцы заимствуют от охотников самые дурные привычки. Я слышал, как эти дикари произносят ужасные проклятия, но так смешно путая слова, что их нечестие производит самый забавный эффект. Натянутый Лук, надеюсь, ты не поддался привычке употреблять ругательства.

— Давным-давно это было. Шесть, восемь, десять лет прошло — нет нехороших слов. Привык проклинать каждую минуту, нельзя этому мешать. Индейцы проклинают — и спать, и проклинать умеют вместе — бабушка проклинает до самой могилы. Она проклята…

— Молчать! — прервал его патер запальчиво. — Несчастный, не клянись! Помни.

Лицо Натянутого Лука вытянулось. Он перекрестился и забормотал:

— Верую в Бога, верую в Деву Марию, в ангелов святых, Великие целители! Ей-же-ей великие!

Марк и Крис были заняты красотой Найвадаги и потому не обращали особого внимания на болтовню Натянутого Лука. Но патер посмотрел на него с упреком.

— О Господи, — спохватился индеец, — память коротка. Что тут поделаешь? Долго надо учиться, чтобы сделаться хорошим.

Крис налил немного водки в стакан и подал черноглазой красавице. Она понюхала, отведала и тотчас поставила на стол, говоря:

— Нехорошо, чертовски крепко!

Крис и Марк так и покатились со смеху.

— Ну какая же это жена? — спросил Марк.

— Как есть жена! Уж поссориться с ней не смей! — отвечал Крис, — Признаюсь, терпеть не могу ваших ручных женщин! Немножко приголубь их, они так и повиснут на тебе, как змея на лани.

— А этих немножко поддразни — долго не думая, нож в горло, да поминай как звали! — сказал Марк и, обратившись к патеру, шепнул ему: — Мне хотелось бы потолковать с вами наедине.

— Сын мой, будет еще время. Если хочешь всякое дело делать успешно, то делай все в свое время. На все есть своя пора. Но я вижу, что в бутылке убывает. Не следует пренебрегать потребностями живота. Дщерь ночи, наполни наши бокалы. Неизвестный друг, выпьем братскую чашу!

По знаку Марка негритянка повиновалась, и Натянутый Лук имел смелость наполнить свою кружку до краев.

— Да он хлещет не хуже белого, — проворчал Крис, — так, пожалуй, не хватит и вина, чтобы выпить круговую.

Не прошло и часа после этого, а Марк со своими гостями уже совершенно был под влиянием нектара, который так любезен людям в том или другом виде, но всем миром принят обычай восставать против этого. Разговор становился шумным, потому что каждый хотел говорить и никто не хотел слушать. Натянутый Лук не уступал ни в чем своим цивилизованным собутыльникам и переговаривался по-индейски со своей дочерью, размахивая руками, пил часто и много, и иногда издавал такие громогласные восклицания, что по всему подземелью прокатывались отголоски.

Глава XXII

ИНДЕЕЦ И ПАТЕР

Марк Морау заговорил о самом интересном для него предмете. Патер Людовик слушал его с выражением тупого внимания. Представляя своему слушателю описание Сильвины, Марк исчислял ее прелести с восторгом страстно влюбленного поклонника. Гармония всей ее личности, изящество тонких очертаний, живой блеск в глазах, очарование нравственных достоинств — ничто не ускользнуло от его восторженных похвал.

— Я заранее могу сделать вывод: вы влюблены в эту девушку, — прервал его миссионер.

Морау подтвердил. От хорошей водки его сдержанность растопилась, и он без зазрения совести изливал сердечные чувства своему поверенному. Хитрый, как лисица, час назад, он теперь болтал с наивностью школьника. Заботы, радости, надежды и разочарования потоками лились с его губ в уши патера. Горько жаловался он на жестокость Сильвины, тогда как, по его мнению, он имел все права на ее любовь. Не он ли выбрал ее и поставил выше всех женщин? Почему же она отталкивает его? Он предоставляет ей все преимущества и заслуживает ее внимания. Но она не признает его заслуг. Словом, Морау хотел доказать, что он — жертва капризов Сильвины Вандер. Чем больше он пил, тем мучительнее казались его страдания.

— Следовательно, и средства помочь вам не существует, — заметил миссионер.

— Я и сам сумею себе помочь. Если молодая девушка не понимает своих выгод, так следует ее проучить. Дело теперь в моих руках; я похитил непокорную, и она теперь находится в моей власти — в этом самом подземелье.

Негритянка, стоявшая за столом, видимо, изнемогала; она едва выносила тяжесть своего тела и переваливалась с ноги на ногу. Патер Людовик незаметно подсунул ей стакан водки, которую она жадно выпила, отвернувшись в сторону. В тот же момент он быстро окинул все помещение и наклонился дружески к Марку, чтобы дать ему благой совет. При этом движении рука его невзначай оперлась на стакан хозяина и что-то блеснуло между пальцев при свете лампы. Послышался едва заметный звук, словно капля дождевой воды упала в лужу.

— Что это такое? — спросил Морау.

— Что вы имеете в виду? — спросил патер, слегка побледнев.

— Ну да то, что вы сказали?

Лицо патера опять прояснилось.

— Что же вами было сделано? — осведомился он.

— Маса ничего не делал ей, — вмешалась Агарь, язык которой развязался от винных паров, — она лицемерит.

Прерываемый икотой, Морау старался рассказать, как он пускал в ход и уговоры, и убеждения, и, наконец, угрозы, но все оказалось напрасно.

— Мне самой хотелось узнать, какова она, — болтала на ломаном английском негритянка, — и уж я ли не веселила ее, но она не хочет веселья.

Обычный смех негритянки заглушил ее слова. Не замечая ее вмешательства, Морау продолжал гнуть свое: как он предложил своей пленнице послать за священником, чтобы сочетать их законным браком, но она с презрением отвергла и это предложение. Ее упорство простиралось до такой крайности, что она даже затыкала себе уши, чтобы не слышать его голоса.