Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

– Издалека же вы шли! Отец говорил, что не находит вас во всей Парме.

– Ты боялся за меня? – спросила моя девочка, дотрагиваясь до его груди.

Он чуть улыбнулся, прищурив и без того удлиненные глаза.

– Не за одну тебя, моя смуглая леди. Мужчина русокудрый, темноокий и женщина, в чьих взорах мрак лесной…

Внезапно он оборвал искаженную цитату.

– Отца приютила сосна, – сказал он. – Так лучше: здесь по-прежнему будет место погибели, но Великая Парма станет пестовать наш малый народ в его рассеянии. Он и его жена о том позаботятся.

Та самая слагательница историй, что призвала нас от имени Леса.

– Мы хотим говорить с тобой, – сказал я.

Он перевел глаза с девочки на меня и завершил обзор Хельмутом.

– И, как я понимаю, мне стоило бы держаться поближе к вам, чтобы обеспечить себе место под зонтиком, так я понял?

И снова скользкая усмешечка углом рта – совершенно невозможная при Доуходзи.

– Ну что же. Плохая примета говорить на улице. Милости прошу ко мне под крышу. Моя суженая там уже слегка похозяйничала на свой манер, отчего я и рассудил, что мы оба не очень-то склонны к совместному сожительству. Недаром на Востоке муж и жена часто владеют каждый своей половиной дома, чтобы друг у друга под ногами не путаться и свои вкусы не навязывать, верно? Впрочем, ни Абсаль не похожа на даму, ни я на кавалера. Вместе мы, возможно, и неплохо соединили бы свои прихотливые знаки, но, по всей видимости, не судьба. Так я понимаю?

Я смотрел во все глаза. Дженгиль не просто стал куда более живым, чем при главе рода, – он стал красив настолько, что у меня сдавливало горло. Та сила, что пряталась внутри, наконец проявила себя в остром блеске серебристо-серых глаз в очертаниях чуть похудевшего лица, в резкости и лаконичности простых движений.

– Что вы так на меня смотрите, Андре? Как-то язык не поворачивается звать вас Сущим по примеру Абсаль. Да заходите же, будьте так любезны.

Я хотел сказать, что на мое первоначальное имя имеет право лишь тот, кто его отнял, то есть Хельмут, но решил, что споры неуместны. Мы обошли ту часть избы, рядом с которой я видел мою дочку, поднялись на высокое крыльцо – дом из-за прошлых суровых зим был поднят высоко над землей – и вступили в святая святых и тайное тайных.

… Почти как в том доме, что мы с Абсаль получили по наследству, только на узких стеллажах – не одни книги. Да и тома явно подбирались уникальные. Как и сплошь одетая патиной бронза. И тусклое старинное серебро – мужской убор с бирюзой, женский – с сердоликами. Мелкая пластика из золота, не по-европейски выразительная. Куманы или Перу? Резной дуб шкатулок и стенных панелей. Закалённый по особой методике фарфор. И много чего еще – разглядывать это было утомительно до крайности.

– Наследство от покойников, – утвердительно кивнул Дженгиль. – Вертолеты отличались хорошей грузоподъемностью, и каждое малое семейство хотело взять с собой память предыдущих поколений. Тут, можно сказать, музей.

Я вспомнил наш с Хельмутом разговор о смысле и сути мировых цивилизаций и слегка поморщился.

– О да, Аби тоже не захотела среди всего этого существовать. Что упрятала поглубже, что переправила сюда. Оставив на той половине до неприличия пустые полки. Так, милая?

– И скамью для спанья и сиденья. Хотя, по-моему, куда приятней и полезнее существовать на полу. Сокровищница ведь не место для жизни, правда?

Теперь я догадался, отчего мебели тут также было многовато. Причем отборной, хотя и разношёрстной. Выбрал из табунка мягкое кресло попроще и уселся без приглашения. Остальные, чуть призадумавшись, последовали моему примеру.

– Не задернуть ли занавеси на обоих окнах? Что-то жарко становится. Похоже, беда не только в озоне, – предложил хозяин. – Односторонняя парча с императорскими эмблемами. Не стоит им смотреть на исход народа из пустыни.

И плотно отгородил нас от улицы раззолоченной стеной гербов. Зажег свечу из раздушенного воска.

– Прежде чем говорить о деле, что привело, а потом вернуло вас сюда, полагается отведать хозяйского угощения, – снова заговорил Дженгиль. – Однако ни вы, ни я в таком не нуждаетесь. Да-да, благородный Хельмут тоже. Он сложная натура, наш Хельм, верно? И тоже питается информацией. Так, может быть, вы все не откажетесь выслушать одну небольшую притчу?

Он протянул руку к ближней полке и снял с нее богато разукрашенную книжицу поперек себя толще. Но не раскрыл, а только заложил пальцем место, выбранное наугад.

– Слушайте. Итак…

Итак, некие очень молодые супруги поселились в старом доме, который, по обычаю тамошних мест, был разделен посередине на две равных части – мужскую и женскую. Каждая из них с отдельным выходом, что импонировало обоим. Ведь и жена, которую звали Инна, и муж по имени Янко, превыше всего ценили независимость от другой половинки семейной пары и возможность общаться лишь тогда, когда этого захочется им обоим.

Посередине дома была несущая стена, а в ней прорезан – от пола до потолка – дверной проем. Двустворчатый портал можно было запирать как со стороны мужа, так и со стороны жены.

Каждый из них на своей половине устроился вроде бы и по своему вкусу, но еще более – с надеждой угодить другому супругу.

Со стороны Инны дверь была сделана из стерильно белого пластика.

Со стороны Янко дверь была сотворена из резного палисандра.

Печь на стороне Инны была похожа на солидный, хорошо отдраенный атанор для переплавки генетического сырья и выплавки из него Нового Человека. Хотя, по правде говоря, она больше косила под старину, чем была на самом деле антикварной.

Закопчённый камин на стороне Янко был предназначен для того, чтобы вокруг его веселого огня собиралось по вечерам многочисленное семейство – не так чтоб погреться, но более того – желая полюбоваться на игру всполохов в его сердцевине, поглазеть на узорный чугун решетки, мраморную облицовку и экран, расшитый старинными шелками.

Стол на Инниной стороне, казалось, был увезен из лаборатории продвинутого современного алхимика: так он сверкал золотистой латунью, искрился чистым стеклом, сиял чистейшей воды фаянсом – и настолько был загроможден всевозможными хитрыми приборами для вскармливания Того, Кто должен был зародиться в атаноровом нутре.

На стороне Яна ему соответствовал довольно легкомысленный шестигранный столик на шести же ножках, похожий на черепашку и щедро инкрустированный перламутром по махагону и палисандру. На панцире стола бессменно возвышались чуть закопченный серебряный кофейник и кофейная же пара: чашечка и блюдце из тончайшего голубого фарфора.

Стулья вокруг стола для Великого Деланья были жуть какие удобные и эргономичные: не заметишь – а ты уже сел, причем надолго.

В мужской части дома сидений не было вообще – по толстенному ворсовому ковру смирнской работы были беспорядочно разбросаны кожаные пуфы, плетеные подушки, разноцветные шерстяные цветы, всякие хитрые символические загогулины и постельные валики из расшитой золотом парчи.

На стороне Инны воцарилась круглая кровать, покрытая пышным меховым покрывалом – по всей видимости, синтетической имитацией полярного медведя: сексодром для птиц большого полета, плацдарм для утонченных любовных игр.

На Яновой стороне надо всем интерьером господствовало квадратное ложе, забросанное маленькими думочками, расшитыми подголовниками, забавными зверюшками из остатков ткани и пряжи и прочим весёлым хламом до того, что не было видать, какого цвета на нем покрышка. Часть барахла сползла на пол и смешалась там с мебелью. На таком ложе стоило играть детишкам и взрослым, дабы последние в свое удовольствие зачинали первых.

Широкие окна Инны были прикрыты складными решёточками на бечевке, под названием жалюзи. Ветерок из фортки постоянно шевелил их, бросая игривые тени на обстановку комнаты.

Ян почти не отодвигал в сторону тяжеленный гобелен пыльных штор с помпонами по краю, что отреза́л его обитель от белого света, превращая в уютную медвежью берлогу.

Насыщенная кислородом вода для нужд супруги поступала из крана, что сиял над раковиной чистым серебряным блеском и пел кенаром, стоило его отвернуть чуть посильнее.

Супруг обходился широким бронзовым сосудом, водружённым на три массивные львиные лапы; по зеркалу воды шла легкая рябь, розовые лепестки колыхались, точно лодочки с дивным фимиамом внутри. Воду для этого «медного моря» приходилось таскать из колодца, чуть привядшие цветы давал беспечно разросшийся вокруг колодца сад.

Именно туда, в бесформенный зеленоватый полумрак, вела из дома личная дверь Яна.

Внешняя дверь комнаты Инны вела на небойкую светлую улочку – пять минут, и она в своей любимой библиотеке.

Надо сказать, что обоим было не так уж комфортно в их обителях.

Янко всё время норовил бросить рядом с кофейником галстук, разбрызгать душистый настой по всему полу, отфутболить какую-нибудь особо назойливую подушку, когда она ненароком появлялась у его компьютерного кресла, – а уж сушить на каминной решетке ботинки и носки считал основным признаком хорошего тона.