Поляне(Роман-легенда) - Хотимский Борис Исаакович

2. Волчья правда

Скошенное сено, уже высохшее, душистое, но еще не собранное, лежало клочьями, как будто состриженная с небывало великой овцы шерсть. Ясные дни стояли всю неделю — и скосить успели, и высушить. Теперь успеть бы скопнить…

Тут же, неподалеку, за долгим рядом выкорчеванных корней, тревожило взор побитое конями желто-зеленое ячменное поле, недозревшее, неубранное. Ряды побитых колосьев клонились под разными углами в разные стороны, как клонятся под вражескими стрелами ряды наступающих пеших бойцов.

На освещенном Дажбогом вывороченном корне сидела ящерка-невеличка, вся не более пальца, серо-бурая и потому на корне неприметная. Грелась, моргала и была готова, чуть что, юркнуть в убежище. В побитом ячмене стрекоча скакали туда-сюда голенастые коники[54], одни — цвета колосьев, другие — как трава, третьи — как земля, тоже все неприметные, только в скачке-полете вдруг вспыхнут червонным либо синим развернувшиеся крылышки. Над ними парили прилетевшие от реки различной величины стрекозы, а в вышине распевали наперебой свои замысловатые песенки невидимые жаворонки.

— Птахи высоко летают — не к дождю.

— Благодатный край! В других землях, сказывают, то сплошь одни дожди, то одна сушь.

— Земля наша, спору нет, благодатная. Да в ней свои беды. В каждой земле — свои беды… Вот заготовлю сена на зиму. Много ли моему коню достанется? Тому — дай, этому — дай, дружине княжьей — дай…

— Такие беды, друже, в любой земле. Ты — про свою беду, а у меня — своя. Вот она, перед тобой… Что делать теперь, как быть? Не ведаю…

Сидели на корнях, меж скошенным сеном и побитым ячменем, два бедных хлебороба полянских. Пропотевшие сорочки скинуты, тут же на корнях сушатся. Белые шаровары стали серыми. Медные спины и шеи. Золотые, как спелое жито, усы. Два добрых соседа, еще пращуры их подружились, сев на землю здесь, в благодатном краю, где Десна подходит к Днепру. Когда-то, во времена пращуров, их племена были разные и по-разному назывались, хотя говорили одной речью, ходили в одни походы и сели на одно поле. Теперь все они — поляне…

Тот, чье поле потоптали, все глядел перед собой, свесив меж расставленных колен тяжелые руки, и ничего уже будто не видел. Так бывает, когда беда нежданная застит свет — глядишь и не зришь.

Не чужаки пришлые набежали и погубили весь труд хлебороба, всю надежду его, — свои же, дружинники полянские, проскакали, хмельные да шальные после счастливой охоты. Что за дело им, баловням, до пролитого здесь пота хлеборобского, до намозоленных рук хлеборобских?

Пока был князь Кий — на коротком поводу держал свою дружину, не позволял озоровать. Теперь ушел к царю ромейскому. Сказывают, не воротится. Брехня! Не может того быть. Воротится князь, наведет порядок в своей земле. Да пока Дажбог поднимется — роса очи выест…

Оставил Кий на Горах княжить молодшего брата своего Щека. Смышленого, ничего не скажешь. Да не грозного. Вот и…

Ходил наш хлебороб к самому тому Щеку — челом бить. Ласково принял его Щек, не обидел, внимал уважительно. Но и не помог, ни зерном, ни хотя бы советом добрым. Ответил только, что время, мол, ныне суровое, что ждут полян напасти неведомые, что волхвы предрекают сечи лютые. Много жита, много хлеба надобно для дружины полянской. А потому нету смысла хлеборобам зерно из припасов давать. Надо бы с хлеборобов больше спрашивать. Дабы дружинников накормить досыта. А то от бессильного кмета велик ли прок?

— Так ведь сами дружинники тот хлеб конями топчут! — воскликнул тогда несчастный. — Не одного зерна прошу — управы ищу на обидчиков, правду ищу. Кто оборонит поле мое? Чур?![55]

— Поле твое, — ответил спокойно Щек, — те самые дружинники и оборонят, на которых управы просишь. А мне как обидеть их? Ну побаловались, во хмелю были, с кем не случается… Велика туча — мал дождь! А обижу я дружину — кто оборонит нас с тобой? Придут гультяи — весь твой хлеб возьмут. Придут древляне — еще не так твое поле потопчут. Придут обры страшные, коих ждем уже, — дочерей твоих в полон угонят, тебя самого и вовсе живота лишат…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Разумно говорил Щек, да неправедно. Где же искать простому полянину в родной земле своей суд-управу на обидчика, где правду искать? На кого надеяться? На богов? Не помогают боги — знать, прогневила чем-то их земля полянская… Не с секирой же, подобно гультяям, на своих идти в такой час, когда про обров весь Подол, будто борть[56], гудит…

— Что сказать могу? — отозвался другой хлебороб, выслушав беднягу и пытаясь утешить его. — У богатого не проси, ему всегда всего мало, он первый прибедняется, тебе не даст — с тебя же и возьмет. Опять же, тут род княжеский, им все теперь дозволено. Им-то что? На горе сидят — не сунься. А нашего брата смерда все, кому не лень, топтать будут — и гультяи с поля, и обры, и своя же дружина полянская. Так было, так будет всегда, какой бы ни был князь, добрый ли, строгий ли. Они — на горе, мы — внизу.

— Как же быть, друже?

— Как быть? А расскажу-ка я тебе сказку. Про волчью правду. Внимай же… Расположились, стало быть, волки в терновнике, на берегу Десны-реки. За недоеденную телку принялись. Да за разбор дел звериных. Первым разбирали дело оленя. «Чем еще олень недоволен?» — спросила волчица усмехаючись. «Так он недоволен, что мы его еще не съели», — развеселились переярки. А волк пояснил, что олень тот на лису челом бьет, она олененка хвостом задела, напугала. «Так не желает ли олень с нами равняться?» — возмутилась волчица. «К тому же, — заметили переярки, — лисица нам родня». И присудили волки того олененка съесть. Чтобы не пугался. А потроха отдать лисице. Чтоб не обижалась…

— Хороша твоя сказка.

— Еще сказке не конец. Внимай далее. Другое дело касалось двух зайцев: зайчиху не поделили. И рассудили волки так, что непременно один кто-то из них повинен заведомо, а посему надобно съесть и обоих зайцев, и зайчиху. Чтобы виноватый так или иначе кары не избегнул. Мудро, что тут скажешь!.. А еще били челом воробьи на мышей. Те, мол, поедают все зерно в амбаре, воробьям не остается. Тут уж волкам поживиться было нечем — позвали крысу: суди, как сама знаешь. «Так ведь мыши мои родичи! — сказала крыса. — Я им, однако, покажу, кто в роду старший! Сама все зерно съем!»

— Крыса съест… А мне где теперь зерна добыть? Сказка твоя хороша, да сыт ею не будешь.

— Не печалься, друже. Сколько смогу, дам тебе зерна. Чем богаты, тем и рады. А буду я в нужде — к тебе приду. Нам, небогатым, помогать друг другу надобно. Тогда и Дажбог нам поможет… А с княжьим родом не спорь, про волчью правду помни.

3. Двое под старой липой

Нелегко было Щеку править без Кия. Да никуда не денешься — правил, как сам разумел. Вроде бы разумом боги не обидели. Но только — так полагал Щек — одна голова хороша, а две и того лучше. Старший брат иначе мыслил. Кто прав из них? Что ж, рано или поздно воротится ведь князь к своим Горам — Щек верил в это, хотя иные изверились, — пускай тогда и княжит по своему разумению. А Щек покамест будет делать свое дело как сумеет.

Чтобы в деле том своем, столь непростом, не оплошать, нередко держал он совет с седыми старейшинами, не раз собирал на Майдане сходку, которую Кий явно терпеть не мог. Прислушивался Щек и к мудрым волхвам, ведавшим многое такое, что всем прочим неведомо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И был еще один советник у Щека, быть может — самый близкий, самый незаменимый. Таким советником — для самого нежданно-негаданно и не вдруг, а день ото дня все более, — оказалась сестра его Лыбедь. Дивился Щек немалому ее разуму — хоть самого боярина Горазда за пояс бы заткнула, будь тот ныне на Днепре, а не на Истре… Видел и ведал Щек, что не только разумом богата сестра, но к тому же тверда в суждениях, иному мужу не уступит. И при всем при том душа ее оставалась по-девичьи чуткой, незлобивой — никогда не сомневался Щек, что злого, неправого дела Лыбедь не посоветует, более того — сама остережет. В том еще раз убедился, когда поведал ей про хлебороба с берега Десны, у которого хмельные дружинники поле потоптали.