Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

Послание Эйзенхауэра премьер-министру было сдержанным и корректным и не отражало его гнев. Однако его ярость вполне выразилась в детальной телеграмме, которую он послал, как и обещал ранее, Маршаллу. Эйзенхауэр сообщил начальнику американского штаба, что он находится в «полном неведении относительно того, почему его действия вызвали столь бурный протест. Я получил инструкции координировать военные операции с русскими напрямую». Что касается его стратегии, Эйзенхауэр опять доказывал, что никаких изменений не внес. «В последнее лето британские начальники штабов неизменно возражали против моего решения открыть (центральный)… путь, потому что, по их словам, это будет бесполезно и… оттянет силы от северного наступления. Я всегда настаивал на том, что северное наступление принципиально важно в… изоляции Рура, однако с самого начала, задолго до дня «Д», мой план… состоял в том, чтобы связать… главное и вспомогательное наступления… и затем нанести один главный удар на восток. Даже поверхностное исследование… показывает, что главный удар должен быть нанесен на район Лейпцига, где сосредоточена большая часть оставшейся немецкой промышленности и куда, как полагают, переезжают немецкие министерства».

Вспоминая о старой агитации Монтгомери и Брука за стратегию одиночного удара, Эйзенхауэр заявил: «Просто следуя принципу, который всегда навязывал мне фельдмаршал Брук, я решил сконцентрироваться на одном главном наступлении, и весь мой план состоит в возвращении 9-й американской армии под командование Брэдли на той фазе операции, которая включает наступление в центре… план ясно показывает, что 9-я армия может снова прийти на помощь британской и канадской армиям в очистке всего побережья к западу от Любека». Затем «мы можем начать наступление на юго-восток, чтобы помешать нацистам занять горную цитадель».

«Национальная цитадель», которую Эйзенхауэр назвал «горной цитаделью», была теперь очевидной главной военной целью, в реальности более важной, чем Берлин. «Позвольте отметить, — сказал Верховный главнокомандующий, — что Берлин сам по себе более не является особо важной целью. Он потерял свою важность для немцев, и даже правительство готовится переехать в другой район. Сейчас важно сосредоточить наши войска для одного наступления, что приведет к падению Берлина, освобождению Норвегии и шведских портов с их грузами быстрее, чем распыление наших усилий».

Когда Эйзенхауэр добрался до заключительного абзаца своего послания, он уже едва сдерживал гнев. «Премьер-министр и его начальники штабов, — заявил он, — выступали против «Энвила» (вторжения в Южную Францию); они возражали против моего предложения уничтожить немцев к западу от Рура до нашего форсирования этой реки; они настаивали на том, что наступление на северо-восток от Франкфурта лишь втянет нас в бесконечные сражения на пересеченной местности. Теперь они явно хотят, чтобы я отказался от операции, в которую будут вовлечены многотысячные войска, до полного поражения Германии. Я согласен ежедневно и ежечасно изучать все проблемы со своими советниками и уверяю, что нами руководит единственная мысль — скорейшая победа в этой войне».[28]

Чуть позже, но в тот же день в Вашингтоне генерал Маршалл и Объединенный комитет начальников штабов получили дополнение к протесту британских начальников штабов, прибывшему накануне. Вторая телеграмма по большей части была растянутым повторением первой, однако были два важных дополнения. За этот промежуток времени британцы узнали от адмирала Арчера, находящегося в Москве, о дополнительных данных разведки, направленных Дину из штаба Верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами. Британцы настаивали на том, чтобы не предоставлять эту информацию русским. В том случае, если обсуждения уже начались, Лондон хотел приостановить переговоры до тех пор, пока Объединенный комитет начальников штабов не пересмотрит ситуацию.

Однако уже начались разногласия и в среде самих британцев — не только из-за уместности депеши Эйзенхауэра, но и из-за того, какие ее части следует критиковать. Британские начальники штабов позабыли показать Черчиллю свои возражения, прежде чем отправлять их в Вашингтон. А возражения Черчилля отличались от возражений его военных советников. Черчилля не устраивало то, что «новый план Эйзенхауэра меняет оси наступления с Берлина на направление через Лейпциг и Дрезден». Премьер-министр считал, что, по этому плану, британским войскам «отводится практически роль статиста на севере». Хуже того, «уничтожаются все надежды на то, что британцы войдут в Берлин вместе с американцами».

Берлин, как всегда, главенствовал в мыслях премьер-министра. Ему казалось, что Эйзенхауэр, «возможно, ошибается, предполагая, что Берлин не является важной целью с военной и политической точки зрения». Хотя правительственным департаментам пришлось «по большей части переехать на юг, доминирующим влиянием падения Берлина на немецкие умы пренебрегать нельзя». Черчилля преследовала мысль, что его заподозрят в том, будто и он «пренебрег Берлином и оставил его русским». Он заявил: «Пока Берлин будет в руинах противостоять осаде, как это вполне вероятно, немецкое сопротивление будет стимулироваться. Падение Берлина может ввергнуть почти всех немцев в отчаяние».

В принципе соглашаясь с аргументами своих начальников штабов, Черчилль понимал, что они включили в свои возражения «много второстепенных, лишних факторов». Он указал на то, что доверие американских начальников штабов к Эйзенхауэру очень велико… американцы решат, что, как победоносный Верховный главнокомандующий, он чувствовал жизненно важную необходимость попытки добиться от русских… лучшего контакта между армиями Запада и Востока, и имел на это право». Черчилль боялся, что британский протест лишь обеспечит «американским начальникам штабов… возможности для дискуссии», и ожидал, что они «ответят быстро и находчиво». Что они и сделали.

В субботу 31 марта американские военные лидеры оказали Эйзенхауэру безоговорочную поддержку и согласились с британцами лишь по двум пунктам: Эйзенхауэр должен представить свои подробные планы в Объединенный комитет начальников штабов, а дополнительные детали, сообщенные Дину, следует придержать.

С точки зрения американских начальников штабов, «битва за Германию находится сейчас в той стадии, когда полевой командующий лучше всех рассудит, какие средства быстрее приведут к уничтожению немецких армий и их способности к сопротивлению… Генералу Эйзенхауэру следует и далее свободно связываться с главнокомандующим Советской Армией». Для американских военных руководителей существовала только одна цель, и она не включала политические компенсации. «Единственная цель, — говорили они, — это скорая и полная победа».

И все же спор был далек от завершения. В Реймсе усталый Эйзенхауэр снова и снова объяснял свою точку зрения. Днем, выполняя инструкции Маршалла, он послал в Объединенный комитет начальников штабов длинное и детальное изложение своих планов. Затем он телеграфировал в Москву и приказал Дину не раскрывать Сталину дополнительную информацию, присланную из штаба Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами. После этого он заверил Маршалла в очередном послании: «Вы можете быть уверены, что в будущем телеграммы, которыми я обмениваюсь с военной миссией в Москве, будут дублироваться для Объединенного комитета начальников штабов и британцев». И наконец, Эйзенхауэр добрался до призыва Монтгомери, прибывшего почти сорок восемь часов назад, на который он до сих пор не ответил.

Не только срочность предыдущих телеграмм заставила Эйзенхауэра ответить Монтгомери в последнюю очередь. Отношения между ними стали столь напряженными, что он теперь общался с фельдмаршалом только в случаях крайней необходимости.

Как Верховный главнокомандующий объяснил много лет спустя:[29] «Монтгомери стал вести себя так оскорбительно, пытаясь подорвать доверие к американцам — и ко мне в особенности, — что… в конце концов я перестал с ним разговаривать».

Верховный главнокомандующий и его штаб — включая, что интересно, старших британских генералов его штаба — считали Монтгомери эгоцентричным смутьяном, который в бою был слишком осторожным и медлительным. «Монти хотел въехать в Берлин верхом на белом коне, — вспоминал британский генерал-майор Джон Уайтли, заместитель начальника оперативного отдела штаба Верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами, — но все чувствовали, что, если что-то надо сделать быстро, не поручайте это Монти». Генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган, заместитель начальника штаба Верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами, сформулировал это иначе: «В тот момент Монти был последним человеком, которого Айк выбрал бы для наступления на Берлин — Монти понадобилось бы по меньшей мере шесть месяцев на подготовку». Брэдли был человеком другого сорта. Как сказал Эйзенхауэр своему адъютанту: «Брэдли никогда не медлит, никогда не останавливается, чтобы перегруппироваться, если видит шанс наступать».