Реалити-Шоу (СИ) - Лятошинский Павел

— Доброе утро, Геннадий, не сильно отвлекаю?

— Доброе утро, Алёна. Что ты? Для тебя у меня всегда есть время. Что-то случилось?

Ниночка подслушивает, довольно потирая руки.

— Нет — нет, ничего не случилось. Просто, вот, решила вдруг позвонить, узнать как у вас дела.

— Спасибо, твоими молитвами, всё хорошо.

Меня передернуло, но под строгим взглядом Ниночки я глупо хихикнула и продолжила приветливым тоном.

— Как съездили в командировку?

— Съездил. Мы же с тобой сотню раз договаривались общаться на «ты», поэтому не съездили, а съездил.

— Хорошо, — согласилась я, — как съездил?

— Нормально, — сказал Геннадий и осекся, где-то на дальнем плане послышался грохот, приглушенная ругань, секундная тишина, — нормально, — повторил он и продолжил, — для завтрака уже поздновато, но если в обед ты будешь свободна, заеду и расскажу обо всех приключениях.

— Да, — отозвалась я, — думаю, буду свободна. Одну секундочку, — я оторвалась от телефона, вопрошая у Ниночки, всё ли правильно делаю, та, как заведенная, закивала головой, закусила губу и описала пальцем круг, веля заканчивать разговор немедленно. — Да, Геннадий, в обед я свободна. Жду звонка.

Ниночка вырвала у меня из рук телефон, сбросила вызов и с довольным лицом зашвырнула его в дальний угол дивана.

— Ну, что я говорила? — торжественно произнесла она, — половина дела сделана.

Я кивнула и почувствовала легкое головокружение.

— Теперь ты довольна? — процедила я сквозь зубы.

— Довольна, — просияла Ниночка, — но не до конца.

— Что на этот раз?

Она кивнула на черные кожаные босоножки Сергея, стоявшие в прихожей, и нерешительно спросила:

— И зачем тебе нужен этот сувенир?

— Сувенир… — повторила я в замешательстве и усмехнулась, — тут таких сувениров завались. Бесполезные, как и сам Серёжа. Мы расстались спонтанно, со скандалом, он хлопнул дверью и, как истинный джентльмен, ушёл, в чём был.

— А из-за чего поругались-то?

— Имеешь в виду, что стало поводом? Кот, а точнее его нелепая смерть. И то неправда. Приди он с извинениями, может быть, всё и было бы по-другому, но Серёжа не такой. Не может он признавать свои ошибки. Погубил ни в чем неповинную зверушку, и словно так и надо. Солгал, что кот убежал. Я многое могу простить, но когда мне в лицо нагло врут, да ещё и с таким видом, что чуть ли не я виновата во всех грехах. Стал на меня орать. Ну, я его и послала куда подальше.

— Ты должна избавиться от его вещей. Сейчас же позвони и скажи, чтобы забирал свои пожитки.

— Нет. Не буду, — резко возразила я. Ниночка увлеклась. Знаю наперёд, что она начнет меня уговаривать и, как минуту назад, сунет в руки телефон, пойдут гудки, а за ними море его слюней и соплей со слезами. Ну, уж нет, хватит с меня Серёжи, наплакалась, умер, так умер, вместе с котом и моими чувствами, если они вообще когда-то были.

— Как знаешь. Может, тогда я заберу?

— Ты? Тебе-то они зачем?

— Мне?! Нет, мне они не нужны. Сложу в пакет, поставлю аккуратно возле мусорного бака, бедные люди подберут, будут с удовольствием носить и нас добрым словом вспоминать. Всем только на пользу. Тебе в первую очередь.

Секунду я колебалась. Думала, может и вправду, сложить в коробку, выставить за порог и позвонить ему, пусть заберет, но тут же прогнала эти мысли.

— А знаешь, что?! Забирай, — сказала я решительно, — шел бы он ко всем чертям собачьим, а если какому-нибудь приглянутся его тряпки, так пусть тот и носит себе на здоровье.

— Вот и замечательно, подруга, такая ты мне больше нравишься.

Я вытряхнула из шкафа Серёжины вещи. Получилось три больших пакета с одеждой и ещё один с обувью. Ниночка, как всегда, была права, каждая выброшенная тряпочка забирала с собой душевную тяжесть. Вслед за его вещами один пакет наполнился моими, старомодными, теми, что не по размеру или просто давно не ношенными. Пару свитеров Ниночка отложила для себя и, словно опасаясь, что я передумаю, поторопилась на выход.

***

В обед Геннадий не приехал и не позвонил. Мой телефон зарядился полностью. Проверила баланс денег на счету мобильного оператора — восемь с копейками рублей. «Доступна», — подумала про себя, подразумевая, конечно, возможность принять входящий вызов, но тут же согласилась с любым значением этого слова и почувствовала, как густо краснеют щёки. Геннадий мог бы стать самым взрослым мужчиной в моей жизни (и морально я была к этому готова), если бы не умер или не попал в больницу без сознания. Почему-то хотелось думать, что с ним непременно случилось какое-то страшное несчастье. Какая-то жуткая катастрофа помешала сдержать слово. Перебирала в голове картинки с места происшествия. Жемчужно белая машина лежит на крыше, кругом битое стекло, в мокром асфальте отражаются проблесковые маячки скорой помощи. Или оборванный трос болтается на стреле подъемного крана, как веревка на виселице, а на земле бетонная плита из-под которой вытекает чёрная, как смола, кровь и смешивается в луже с дождевой водой. Чёрт подери, да я же притягиваю смерть… Проклята! Чёрная вдова! Если это так, Серёже очень даже повезло, легко отделался, отдав старухе с косой моего кота взамен собственной трусливой душонки. «Бред какой-то, никакая ты не проклятая», — успокаиваю себя, — «просто всем на тебя плевать. И Геннадий сейчас не в морге остывает под кровавой простыней, а хлебает горячий борщ на уютной кухне в своей квартире, вытирает салфеткой красный жир с подбородка, причмокивает, посылая жене влюблённые взгляды. Козёл старый. Ещё одна, дочитанная до точки, глава моей жизни». Перелистываю воображаемую страницу.

У меня есть триста пятьдесят рублей и вещи в шкафу, которые нужно как-то во что-то упаковать. Копить на билет до дома не придется, завтра же позвоню маме и попрошу выслать немного денег. Никогда не просила, но и никогда не думала нанимать машину, чтобы тащить свой скарб домой. Ничего страшного, переживу. Зато отец-то как обрадуется. Может, даже сам приедет забрать меня. Но это будет завтра, а сегодня наступил вечер.

Последний вечер последнего летнего дня.

Эх, собраться бы сейчас с девчонками в каком-нибудь баре, подурачиться, посплетничать от души, чтобы огнем горели уши у всех, кто был когда-то дорог, чтобы всем им ещё долго икалось. Потом тихонько попрощаться, всплакнуть напоследок, вспоминая лучшие годы. Но так уже не случится. У всех теперь своя жизнь, свои проблемы, а потому не будет больше встреч. Совсем скоро, случайно столкнувшись на тротуаре, мы окажемся друг другу чужими, не найдём темы для разговора:

— Привет. Как дела?

— Нормально. Как сама?

— Да, тоже нормально.

И всё. Выходит, и эту главу дочитала.

Я оделась машинально. Споткнулась о зонт, который Ниночка забыла в коридоре. С моим капиталом особо не разгуляешься, но сидеть в четырех стенках квартиры сил больше нет. Дождь давно кончился. Воздух чист, прозрачен и свеж.

В супермаркете скидки на красное сухое вино. Денег хватило ещё и на маленькую шоколадку. Жизнь налаживается, стакан наполовину полон. Стемнело. За стеной ругаются соседи. Слышатся истеричные вопли женщины, плач ребенка, матерные реплики басом. «Вот где настоящее реалити-шоу, а не вот это вот всё», — думаю про себя, подливая вино. Сделала большой глоток. От кислого вкуса свело скулы. Зажмурилась. Веки стали тяжелыми, неподъемными, тело разом, как по щелчку гипнотизёра, поддалось тёплому приятному параличу. Скандал за стенкой превратился в монотонный гул, как потревоженный улей. Я вслушивалась, но голоса постепенно стихали, становились всё менее разборчивыми, пока совсем не исчезли.

Утром не хотелось просыпаться. Недосмотренный сон прервался громким хлопком соседской металлической двери, в тот самый момент, когда я, затаив дыхание, прицеливалась через мощную оптику снайперской винтовки в лысый затылок под офицерской фуражкой. Мне часто снится этот сон, особенно, если засыпаю в неудобной позе. Когда я была ребенком и подолгу не могла заснуть, представляла себя медвежонком, укрывшимся в тесной берлоге от промозглого дождя, сворачивалась калачиком, сразу становилось тепло и уютно. С годами представлять себя медвежонком было всё сложнее и сложнее, тогда-то я стала снайпером хоть и воображаемого, но очень секретного подразделения внутренней разведки, а чтобы не провалить очередное задание, должна замирать в укромной лежанке, пока не засну.