Миссия – любовь - Юлия Басова

Она опустила глаза и ушла от ответа:

– Ты читай, читай. Там все написано.

Больше я подобных разговоров не заводила. И вот сегодня она спрашивает меня!

В горле засаднило. Я шумно выдохнула, чтобы избавиться от неприятных ощущений.

– Чего кашляешь? Простудилась? – забеспокоилась мать.

– Да нет. Мам, пойду я к себе. Устала я что-то.

Мать разочарованно вздохнула. Она поняла, что добиться от меня откровенности сейчас – задача невыполнимая. Может быть, она жалела, что не сблизилась со мной, пока я еще была маленькой. Она всегда держала дистанцию, находясь в состоянии непроходящей тоски по ушедшей молодости и сбежавшему счастью. Она самозабвенно жалела себя в то время, когда просто могла жить счастливо.

Поднявшись к себе в комнату, я поняла, что теряю сознание. Потолок стал расплываться. Стены отплясывали дикий танец, и я не могла поймать взглядом какую-нибудь отдельную точку. Я прислонилась к стене, которая оказалась просто ледяной. Меня охватил озноб. В мышцах и суставах то и дело вспыхивали очаги боли. Я застонала и попыталась дойти до кровати, но не смогла. Колени сами собой подогнулись, и я рухнула на ковер. Перед тем как потерять сознание, я успела подумать: «Хорошо, что все это случилось дома, а не где-нибудь еще».

Возвращение

Я чувствовала себя очень странно, ведь всегда четко определяла для себя – что плохо, а что хорошо. Как должно быть, а как – ни в коем случае. Я снисходительно относилась к слабостям других людей, но от себя требовала полнейшей концентрации. Короче говоря, мне всегда было ясно, как относиться к происходящему.

Но только не сейчас. Я парила в пространстве между бредом и реальностью, находя много странностей в обоих мирах. Я выныривала из кошмарных снов и погружалась в еще больший кошмар, не понимая, какой из снов страшнее. Иногда мне являлись лица тех людей, которых я хотела бы видеть перед собой всегда: Роберта, папы и мамы. Склонившиеся надо мной, встревоженные, испуганные.

Я отчетливо видела каждую черточку, каждую морщинку этих любимых лиц. Иногда появлялся только Роберт – я пыталась что-то ему сказать, даже открывала рот, но потом хрипло выдыхала и замолкала. Так, наверное, затихает разбитый рояль, по клавишам которого пробежала рука пианиста, желающего проверить – а вдруг инструмент не совсем расстроен, вдруг на нем можно еще играть; нет, негоден, пусть ждет настройщика. Так и мне, клали на губы прохладную руку – молчи, ты не готова. Я с усилием кивала и проваливалась в очередной кошмар.

Мне снилась гигантская очередь. Огромная, гудящая, как переполненный улей, она надвигалась на меня безжалостным смерчем с одной лишь целью: стереть меня с лица земли, вместе с моими воспоминаниями, устремлениями, чувствами, привязанностями. Я пыталась докричаться до этой очереди, но разве можно говорить с хаосом или упросить стихийное бедствие обойти тебя стороной? Поняв бесплодность своих попыток, я покорно ждала развития событий.

Ко мне стали стекаться люди. Каждый из них непременно хотел поговорить о чем-то очень важном, насущном. Первым почему-то подошел Юрий Романович Вишневский. Он сурово посмотрел на меня и потер переносицу:

– Что же нам с вами делать, Богданова? Вас быть не должно, а вы есть. Сеете вокруг себя разрушение и хаос. Нет, нет, разумеется, вы не виноваты. Но меры принять придется.

Я молчала: говорить было сложно как наяву, так и во сне. Терпеливо ожидая того, кто подойдет ко мне на этот раз, я оглянулась в поисках Роберта. Он был здесь, чуть-чуть поодаль, и смотрел на меня теплыми ясными глазами. Я улыбнулась и подумала про себя: «Подожди, немного подожди. Когда-нибудь эта очередина начнет редеть и я смогу отсюда сбежать. Мне не важно, кто ты и чем ты занят. Я просто пойду за тобой. В любую точку мира. В любую точку вселенной. Ты говорил, что у тебя есть миссия. Так вот, знай: твоя миссия – любовь. Любовь ко мне. И никуда от этого не деться».

Я не сказала этого, а только подумала, но была уверена, что он все услышал. По крайней мере, я снова ощутила на своих губах легкое прикосновение прохладных пальцев. Наверное, он просто подошел ближе, чтобы не смешаться с толпой. Желающие поговорить со мной все подходили и подходили. Очередь становилась длиннее и длиннее. Я понимала, что мне за всю жизнь не управиться с этой работой.

Следующим был следователь Черепанов. Он подошел почти вплотную ко мне, свернул тонкую трубочку из стодолларовой купюры, затем достал из кармана небольшой пакетик с белым порошком и спросил:

– Есть учебник или книга?

Я пожала плечами, посмотрела в сумке: там лежали косметичка, несколько тетрадей и почему-то томик Есенина. Протянув его Черепанову, я тут же пожалела об этом. Следователь без малейших раздумий высыпал на поверхность, прямо на фамилию автора, все содержимое пакетика, разровнял белую горку кредиткой, которую ловко извлек из кошелька, и поднес трубочку из купюры к началу дорожки. Шумно вдохнув ноздрей порошок, он спросил:

– Будешь?

Я отрицательно помотала головой, достала из сумочки литровую бутыль кефира и с удовольствием отпила. Следователь поскучнел. Он напряженно разглядывал невостребованную дорожку, а потом внезапно поднял книгу, так чтобы она оказалась на уровне моего лица, и шумно выдохнул. Белая пыль полетела прямо ко мне, и я почувствовала, что глубоко вдыхаю этот опасный ветер.

– Живучая оказалась, – констатировал Черепанов, – даже отравить – и то не получается. Слишком большой жизненный потенциал. Ладно, подумаем еще.

И он, слегка пошатываясь, пошел к выходу, чернеющему сбоку.

Я запаниковала, закрутилась, словно бешеная крыса в карусели. Ноги отплясывали странные па, пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и я застонала: «Меня что, для этого мама рожала, чтобы вы все, уроды, меня мучили? А мне всего семнадцать. Я жить хочу, любить. Вон его». Я покосилась на Роберта, по-прежнему стоявшего неподалеку и встревожено смотревшего на меня. «И даже если он – убийца. Если он хладнокровное чудовище, я понимаю, что это мое чудовище. Мое. И если ему и суждено кого-то еще лишить жизни, то это буду я. Потому что он сможет причинить кому-то вред, только перешагнув через мой труп. Я не позволю. Я спасу его. Он должен будет измениться».

– А что, если твоя жизнь будет в опасности? – вдруг прозвучал над моим ухом голос Роберта. – Мне что, просто стоять и смотреть, как тебе причиняют вред?

Я задумалась: «Если меня не станет, как же я смогу любить его?»

– Когда-то я действительно мог наблюдать. Ни во что не вмешиваясь, не принимая ничью сторону. Я хорошо знал, что делаю. Теперь все иначе. Я не могу просто смотреть. Я должен быть рядом. Ты должна жить. Хотя бы для меня.