Жди свистка, пацан - Виктор Сафронов

Открывшаяся его взору картина, совсем не напоминала акварельные наброски, присланные для участия в детском конкурсе «В каждом рисунке — солнце».

Пытливый взгляд, возможно будущего балетомана или литературного критика, выхватил из представшей его взору композиции элементы криминальной хроники, изображенной в известной картине Бориса Иогансона «Допрос коммунистов».

Что-то серое из чекистских застенков времен одновременного расцвета коллективизации и индустриализации. Короче говоря, из 1937-ого года. Он присмотрелся. Сомнений не было. Точно 37-ой год…

В правом от вошедшего углу кулем лежали завернутые в окровавленную мешковину то ли трупы, то ли живые, но все еще бессознательные тела. На стуле, пристегнутый наручниками к его ножкам с кляпом во рту сидел плохо соображающий, что происходит Механик. Левый глаз у него от побоев заплыл и превратился в узкую щель из носа двумя ручейками, заливая грудь, лилась кровь.

С кастетом на правой руке над ним склонился Солдафон. По его виду было понятно, что он пытками пытался выведать у безобидного Степана Андреевича, какую-то страшную троцкистскую тайну. Сейчас его голова была повернута в сторону вошедшего. Взгляд выражал удивление. Заметно было видно, что оно пришло на смену превосходству, которое имело место в момент избиения связанного старика.

Еще два деклассированных элемента стояли рядом и своими жирными тушами лениво заполняли остальное пространство. Четвертый гад лежал накрытый дверью. Не святая троица стояла весьма удачно, образуя неправильный треугольник.

Открывшаяся взору кровавая картина совершенно не напоминала Алексею монументальное полотно 1950 года того же Б. Иогансона «Выступление В. И. Ленина на 3-м съезде комсомола». Хотя стоя под дверью, кое-какие отрывки тезисов из планируемых выступлений делегатов, он слышал.

Непрошеный гость, правильно оценив обстановку и не ожидая великого чуда природы — потери сознания от удара ломом по голове, взял инициативу неформального общения с налетчиками в свои руки… и ноги тоже. Ради правды и истины для, и не на такое пойдешь.

Неизвестно, что больше ударило при этом ему в голову — кровь правдолюба или моча бойца спецназа армейской разведки. Впрочем, для тех, кто в раскоряку стоял перед ним, это было не принципиально, а чуть позже, уже и не важно.

После того как на одного из бандюков упала дверь, совершенно не причинив ему никакого вреда, кроме длительной потери сознания прошло не больше секунды ну от силы полторы.

Непрошеный гость, оказался гораздо хуже татарина. Легко спрыгнув с двери, на которой стоял, сделал всего три шага и шесть взмахов руками, т. е. для любителей статистики всего девять энергичных движений.

Комплекс физупражнений для утренней гимнастики включал в себя: одно движение — ногой, снизу вверх в промежность и два — левой и правой рукой, попеременно, в область переносицы и гортани. После этого — шаг в сторону рядом стоящего. Последовательность движений не меняется.

И еще в сторону…

Результат производственной гимнастики ткацких фабрик был налицо.

Вся троица мародеров валялась на заплеванном и залитом кровью полу, не успев внятно и толком объяснить Гусарову причину столь поздней сверхурочной работы.

После того, как он посмотрел на валяющихся в совершеннейшем беспорядке у него под ногами «мокрушников» он зачем-то подумал…

Взгляд упал на руку с кастетом…

Потом, на разбитое лицо Механика…

Махнул рукой… И подумал после этого еще раз…

И поднял-таки руку, в которой удобно лежал хромированный кастет украшенный фашистской свастикой…

Бесцельно растрачивая на пустяки и безделицу полученные знания по анатомии… Взял… Резким движением сделал еще одно, десятое по счету круговое движение. Выворачивая из суставной сумки плечевого пояса руку Солдафона…

Паренек, наверное, только притворялся насмерть убитым. Ему «volens nolens» пришлось подать сигнал опасности. Он так заорал от внезапно возникшей боли, что Алексей даже невольно поморщился, но руку не отпустил. Кровь или другая субстанция того, что до этого ударила в голову, сделала обратный поворот и отлилась туда, где была ранее. Правда, руку в нужном направлении он все-таки довернул, по пути, в лохмотья разрывая, нетренированные преступные связки и сухожилия Семы, тем самым лишая его сознания.

Такой принципиальный оказался, не приведи господь. Привык, понимаешь, все доводить до конца. Раз начал дело — закончи его.

Закончил.

Только после этого, бросился к Механику, оказывать первую необходимую помощь.

Подняв веко уцелевшего глаза, он, если можно было так сказать, несколько успокоился. Зрачок Механика сокращался реагируя на свет. Но сам он был без сознания то ли от того, что его задели при исполнении группового комплекса физзарядки, то ли опять заснул от выпитого.

Валявшимся здесь же под ногами непременным бандитским атрибутом, ножом, перерезал липкую ленту и, легко подняв на руки безжизненное тело, вынес его по пожарной лестнице на воздух ночного Гамбурга.

— Потерпи, старик, потерпи… Только не умирай… Все будет хорошо…

Просящим, умоляющим голосом, всхлипывая, бормотал он укладывая его на землю.

Срочно нужен был телефон. Он вспомнил, что у одного из мордоворотов перед тем как тот завалился навзничь, был сотовый аппарат.

Рывками через три ступеньки опять побежал туда, где лежали тела бандитов и их жертв. За время вынужденного отсутствия в комнатенке ничего не изменилось. Даже вода нигде не капала, монотонно и гулко. Все лежали так, как были уложены — в беспорядке, но надежно.

К сожалению, телефон, который он видел, был расплющен и раздавлен. Пришлось по очереди обыскать всех. Партмоне, пистолет, запасная обойма, презервативы… У всех гопников в карманах был одинаковый набор вещей первой необходимости. Телефон нашелся у Солдафона, у него же были и ключи от машины, и даже початая упаковка белого порошка. Однако выяснять, что за порошок и с чем его едят, не было времени. Он засомневался…

Звонить в полицию или скорую помощь…

Может быть… Сначала Залупенко… Хотя он мог быть во все это замешан… Очень сильно сомневаясь, все-таки позвонил. Распорядок жизни в свое время регламентированный дисциплинарными уставами несения караульной и другой службы, давал о себе знать даже в такие, казалось бы, далекие от этой самой службы моменты. Обо всем доложить вышестоящему начальнику, а дальше действовать по обстоятельствам.

Пока шли гудки, он опять посмотрел на часы. Времени, с того момента, когда он первый раз зафиксировал его для себя (ну, не для протокола же), прошло всего двадцать две минуты.