Тайна точной красоты - Сергей Бакшеев

Отгоняя нахлынувшую тревогу, Вишневская попятилась к эскалатору. Она была недовольна собой. Такая мнительность легко трансформируется в навязчивую фобию. Надо избавиться от глупого страха.

Пожилая учительница кого-то задела. Ей сделали замечание. Женщина извинилась, а когда осмотрелась, подозрительной фигуры рядом не было.

Правая здоровая нога Валентины Ипполитовны ступила на подвижную коричневую ступень эскалатора. Рука схватилась за поручень. Левая убогая ножка заняла свое место рядом с правой. Ну вот, теперь можно и расслабиться, чтобы подготовиться к не менее ответственной процедуре – сходу с подвижной дорожки. Если здоровые люди это делают автоматически, то для инвалидов это серьезная проблема.

Валентина Ипполитовна поправила седые волосы на висках, поддернула сбившуюся с плеча сумочку. При каждой встрече с бывшими учениками она хотела выглядеть достойно.

И тут неведомая сила толкнула ее в спину.

Женщина качнулась, отчаянно ухватилась за ладонь, соскользнувшую с ее плеча. Но последовал новый жесткий удар. Вишневская потеряла равновесие и полетела вниз по крутым острым ступеням эскалатора.

42

1993 год. Кембридж. Англия.

По сложившейся традиции участники Международной математической конференции съезжались в Кембридж задолго до официальной даты начала симпозиума. Ведущие математики мира любили Институт Исаака Ньютона, где должны были состояться заседания. Здесь всё было создано для неформального общения коллег. Двери кабинетов держались открытыми, они выходили на общий форум и в каждой комнате, включая санузлы и лифты, имелись доски с мелками. Перемещаясь по зданию, спроектированному без единого тупика, математики могли затеять обсуждение и жаркий спор в любом месте. К ним легко присоединялись коллеги из самых разных стран. Некоторые плохо владели английским, но языкового барьера не существовало, ведь язык математических формул был понятен всем.

На этот раз накануне конференции пополз слушок, что кто-то получил очень крупный результат и представит его на лекции 23 июня. Постепенно выяснилось, что речь идет об Эндрю Уайлсе, английском математике долгое время работавшем в США. Сведущие люди вспомнили, что в начале своей карьеры Уайлс являлся одним из самых ярких молодых математиков, но в последние лет десять занимался только преподавательской работой и ничем серьезным себя не проявил. Кто-то, скорее в шутку, чем всерьез, сделал предположение, что Уайлс тайно доказал Великую теорему Ферма и сейчас решил выйти из тени. Многие поверили, молва распространялась неумолимо или, как говорят математики, в геометрической прогрессии.

Слух подогрело известие, что Эндрю Уайлс запросил для доклада целых три лекции в течение трех дней подряд. И ему пошли навстречу. Один из организаторов конференции, ознакомившись с тезисами, любезно уступил Уайлсу свое время. В сверстанное расписание внесли изменения. Серия лекций называлась: "Модулярные формы, эллиптические кривые и представления Галуа".

Хотя в названии не упоминалась теорема Ферма, разговоры о ее доказательстве множились с завидной скоростью. Специалисты напомнили, что эллиптические кривые применялись в методе русского математика из Петербурга, правда, неудачном. Те, кто встречался с Уайлсом в последние годы, анализировали былые его высказывания и делали однозначный вывод: все десять лет затворничества Уайлс фанатично шел к единственной цели – доказательству Великой теоремы Ферма.

Наиболее нетерпеливые коллеги напрямую спрашивали Уайлса о главной теме доклада. Он отвечал уклончиво: "Приходите, будет много интересного". Электронная почта разносила догадки и предположения во все научные центры. В Кембридж спешно съезжались ведущие математики со всего мира.

Академик Марков прибыл в Кембридж накануне начала симпозиума. Перед отъездом Сан Саныч поделился новостью с Константином Даниным, но тот, узнав тему и количество лекций, отреагировал очень странно. "Некрасиво", – прошептал Данин, почти не шевеля губами, и вышел из директорского кабинета.

Первая лекция Уайлса прошла вполне обыденно, без ажиотажа. Математики, неосведомленные о внутренней подоплеке, отнеслись к выступлению прохладно, однако те, кто верил в главную цель докладчика, искали малейшие намеки на будущее доказательство. И такие зацепки были найдены.

Водоворот слухов в Институте Ньютона завертелся с новой скоростью. Обстановка напоминала разбор ключевой шахматной партии за звание чемпиона мира. Увидев первые ходы, математики, как заправские гроссмейстеры, принялись обсуждать направление главной атаки на Великую теорему. Все доски были исписаны, мел искрошен, а лацканы и рукава костюмов самых активных ораторов требовали чистки.

На второй лекции количество заинтересованных слушателей удвоилось. Эндрю Уайлс как истинный корифей интриги открывал свои козыри постепенно. Великолепные идеи подавались им в красивом обрамлении с мастерством опытного фокусника, выступающего перед изысканной публикой.

Академик Марков заметил, что во многом подход Уайлса повторяет рассуждения Данина. Но где-то на половине лекции он свернул с проторенной дорожки. Англичанин неожиданно применил достижения Галуа, величайшего французского математика-бунтаря, изгнанного из высшей школы, отсидевшего полгода в тюрьме и погибшего на дуэли в возрасте двадцати лет.

Уайлс в отличие от Данина, использовавшего готовые слайды, излагал доклад вживую, исписывая формулами одну доску за другой. Слушатели не имели возможности заглянуть вперед, и вынуждены были следить за его рукой, переживая последовательно весь ход рассуждений. Эндрю Уайлс ловко пользовался этим, делая многозначительные паузы и выделяя самые лучшие идеи крупным шрифтом в центре новой доски. И, хотя Уайлс еще ни разу не упомянул Ферма, всем математикам стало ясно, что он на крейсерской скорости движется к доказательству Великой теоремы.

Вторая лекция по законам остросюжетного фильма оборвалась на самом интересном месте.

23 июня состоялось заключительное выступление Уайлса. К этому времени никто уже не сомневался в главной цели докладчика, и конференц-зал Института Ньютона был переполнен. За предшествующие дни интрига возросла невероятно. В зале осязаемо витало ощущение чего-то великого и уникального. Собравшиеся обменивались растерянными улыбками, словно маленькие дети в ожидании явления настоящего Санта Клауса. Уже мало кто мог уследить за хитросплетениями математических символов на доске. Длинные формулы сменялись короткими, из них вновь следовали многострочные выражения, и двести пар возбужденных глаз самых выдающихся математиков современности с нетерпением ждали заключительного аккорда блистательного выступления.

И вот он настал!

Семь часов кропотливых лекций было позади. Эндрю Уайлс повернулся к залу и сделал паузу. Разом прекратили щелкать фотоаппараты наиболее нетерпеливых слушателей. Директор института, появившийся в проходе с бутылкой шампанского, замер на полушаге. Наступила почтительная тишина.

И все услышали, как по чистому участку доски скрипит мел в руке Уайлса.

Он вывел знаменитое утверждение Великой теоремы Ферма и устало произнес:

– Думаю, теперь мне следует остановиться.

Грянувшие вслед за этим аплодисменты долго не смолкали.

Наутро ведущие газеты мира вышли с заголовками: "Вековая тайна математики раскрыта!", "Неприступная теорема Ферма, наконец, пала!", "Разгадана последняя тайна математики!". Эндрю Уайлса осаждали телевизионщики и репортеры. Впечатлительные журналисты сразу окрестили его "величайшим математиком XX века". В один день он стал знаменитым на всю планету.

Дотошные репортеры вспомнили о премии, завещанной в начале века крупным немецким промышленником. И хотя никто не сомневался в правильности доказательства, комиссия Вольфскеля сообщила, что по условиям завещания доказательство теоремы должно быть опубликовано в виде статьи. Солидные научные журналы стали соревноваться за право предоставить свои страницы Эндрю Уайлсу. Он выбрал "Inventiones Mathematical" и передал в редакцию объемистую папку, содержащую двухсотстраничное доказательство.

Главный редактор журнала, как и полагалось, передал рукопись для отзывов рецензентам. В виду особой значимости и огромного объема научного труда, а также многогранности используемых в нем методов, рукопись была разделена на шесть частей и передана на изучение шести ведущим математикам. Каждый из них должен был тщательно проанализировать все нюансы рассуждений автора и при необходимости высказать ему замечания.

И работа началась.

Эндрю Уайлс вернулся в Принстон. Почти каждый день он получал по электронной почте то от одного, то от другого рецензента вопросы следующего характера: "Мне кажется в строке 8 на 16-й странице у Вас ошибка". Или: "Я бы хотел получить дополнительное пояснение по выводу в последнем абзаце 48-й страницы". Эндрю легко разбирался с вопросом и быстро давал ответ. Он был уверен в своем доказательстве, ведь он потратил на него десять лет интенсивных поисков и не единожды перепроверил.