Ритуал - Марина Дяченко

Сказал в стену:

— Извини. Мне надо улететь. Наверное, надолго.

VIII

Я силился жажду песком утолить,

И море пытался поджечь.

Мечтал я тебя позабыть.

Король Контестар Тридцать Девятый, высокий, но преждевременно сгорбленный недугом старик, нашел в себе силы поприсутствовать на судебном заседании. Тяжело опираясь на руку принца Остина — своего единственного сына и наследника — он медленно прошествовал по устланому коврами помосту и с трудом опустился в глубокое кресло.

С давних пор король Контестарии являлся к тому же судьей; время от времени ему приходилось публично разбирать тяжбы и выносить приговоры. Но ни для кого не было секретом, что Контестару Тридцать Девятому уже не по силам справляться с этой обязанностью, и он хочет передать ее сыну.

Королю оставалось жить на земле считанные недели. Болезнь грызла его изнутри, намереваясь покинуть его тело только вместе с жизнью; разум же оставался, на счастье, столь же светел, как прежде, и лицо, изуродованное страданием, по-прежнему носило печать благородства. Король откинулся на спинку кресла и обвел взглядом притихшую площадь.

Народу собралось видимо-невидимо — не столько из-за предстоящего судебного разбирательства, сколько в надежде посмотреть на старого короля — возможно, в последний раз. Отцы поднимали детишек повыше, чтобы те, повзрослев, могли сказать своим детям: «Я видел короля Контестара незадолго до его смерти!»

Остин, высокий, поджарый, весь как-то заматеревший за последние месяцы, опустился перед креслом на одно колено. Король протянул дрожащую руку и возложил на плечи сына ленту сухой змеиной кожи — символ правосудия. Таким образом он как бы благословлял его вести сегодняшнее судебное заседание.

Остин поднялся. Змеиная кожа спускалась ему на грудь двумя изумрудными полосами. Облеченный властью, он стал за спинкой кресла, и в тот же момент площадь разразилась приветственными криками. Люди радовались, что на смену старому и мудрому Контестару придет достойный наследник — молодой, сильный и доблестный. Горожанки, молодые и зрелые, заливались к тому же кокетливым румянцем — ну до чего ж красив!

Стражники звякнули копьями — судебное слушанье началось.

Первыми перед помостом предстали шестеро почтенного вида крестьян. В толпе удивились — что могли натворить столь достойные старцы? Оказалось, впрочем, что старцы пришли с челобитной — просили облегчить непосильный груз налогов, взимаемых с крестьянских общин. Ничего удивительного в этой просьбе не было — без просьб о снижении налогов не обходилось обычно ни одно судебное заседание, хотя очень немногие просители добивались успеха. Стража, ожидая команды, изготовилась оттеснить хлебопашцев в сторону — но тут заговорил принц Остин.

Он говорил, не повышая голоса, но вся площадь прекрасно слышала каждое его слово. Он напоминал, что не так давно лесные дороги были практически непроходимы — столько разбойников завелось в округе. Он перечислил по названиям все торговые корабли, ставшие жертвой пиратов в позапрошлом году. Он спрашивал — почему лесные дороги теперь безопасны? Почему пираты ушли от Контестарских берегов? Не потому ли, что вооруженные патрули днем и ночью сторожат спокойный сон сограждан? Не потому ли, что береговая охрана поймала и повесила троих самых отчаянных пиратских капитанов?

Он говорил просто и убедительно. Где взять деньги на содержание патрулей и береговой охраны? Разве деньги почтенных хлебопашцев идут не на то, чтобы их же, хлебопашцев, обезопасить? Может быть, они предпочтут отдать налог разбойнику — только гораздо больший и подчас вместе с жизнью? А ведь где-то в горах живут еще драконы, а в море, возможно, не перевелись морские чудовища… На них ведь тоже должна быть управа!

С каждым словом принца почтенные хлебопашцы сникали все больше и больше. Наконец, полностью осознав себя шкурниками и скупердяями, они сочли за благо поскорее смешаться с толпой. Толпа радостно загудела — принц говорил хорошо.

Остин потрогал змеиную кожу, лентой свисавшую ему на грудь, и невольно улыбнулся.

Следующим делом была тяжба. Спорили два мелких барончика, которые никак не могли провести границу между своими владениями — каждый норовил урвать кусок у соседа.

Спорщики притащили на заседание старинную карту, вышитую гладью на огромном полотнище шелка. Карта изрядно вылиняла, а на сгибах и протерлась, но все еще можно было разглядеть кокетливую рамку, розового голубка в ее правом верхнем углу, а также два поместья, холм, речушку и лесок. Границы между землями двух хозяев на карте не значилось — вместо нее клочьями свисали вырванные нитки.

— Смею обратить внимание вашего высочества на следующий факт… — в руках судящихся замелькали пожелтевшие свитки бумаги. — Племянник моего деда заверил свое право…

— Однако более ранний документ, ваше высочество… Помолчите, вы, индюк…

— Я индюк?!

Бароны надрывали глотки, тыча пальцами в искусную вышивку, всячески понося друг друга и время от времени взывая к справедливости короля.

Остин, кажется, смутился. Каждый из баронов был по-своему прав. Уловив его колебание, спорщики удвоили усилия. Из карты полетели нитки. Толпа заулюлюкала.

Старый король болезненно поморщился и едва заметно кивнул головой. Остин наклонился к его лицу, и губы Контестара шевельнулись. Он что-то медленно и внятно говорил сыну, и на время, пока принц Остин не отодвинул свое ухо от его губ, на площади установилась относительная тишина — даже бароны примолкли.

Остин выпрямился. Окинул спорщиков длинным серьезным взглядом. Громко велел принести чернила.

Чернила нашлись тут же — их выхватили из-под носа удивленного писца. Остин кивнул — слуга поставил баночку на край помоста, прямо перед баронами.

— Опустите палец в чернила, — велел Остин первому спорщику.

Тот удивился, посмотрел на свою руку, на чернильницу — и осторожно просунул в узкое горлышко холеный розовый мизинец.

— Так, — сказал Остин. — Теперь нарисуйте на карте границу владений вашего соседа.

Мстительная улыбка растянула бароновы губы. Хищно шевеля ноздрями, он двинулся к карте — четверо слуг держали ее развернутой, как флаг. Барон взмахнул выпачканным в чернилах мизинцем — и на карте появилась граница, сужающая владения соперника на треть.

— Очень хорошо, — терпеливо сказал Остин. И кивнул второму, приунывшему барону: — Теперь вы.

Тот, обрадованный, подскочил к чернильнице и едва не опрокинул ее, сунув в чернила указательный палец. Бегом поспешив к карте, второй барон отомстил первому, нарисовав такую границу, которая не оставляла сопернику почти ничего.