Борис Рыжий. Дивий Камень - Илья Фаликов

Похоже, 1997-й стал годом обретения уверенного мастерства, непустопорожней плодовитости. Собственно, эта книга и началась со стихов того года — о Евтушенко, о саксофонисте в черной арке, и в течение нашего повествования возникают то стихи о Блоке и Есенине, то обращение к Дозморову и Леонтьеву. Много чего было сделано в 1997-м. И вариация на тему Д. Самойлова («Сороковые, роковые…») — «Вдруг вспомнятся восьмидесятые…» (наряду с «Восьмидесятые, усатые…» 1998 года), и один из самых первых и удачных выходов на вторчерметовскую тему:

Зависло солнце над заводами,и стали чёрными берёзы.…Я жил тут, пользуясь свободамина смерть, на осень и на слёзы.

Спецухи, тюрьмы, общежития,хрущёвки красные, бараки,сплошные случаи, события,убийства, хулиганства, драки.

Пройдут по рёбрам арматуроюи, выйдя из реанимаций,до самой смерти ходят хмурыеи водку пьют в тени акаций.

Какие люди, боже праведный,сидят на корточках в подъезде —нет ничего на свете правильнейих пониманья дружбы, чести.

И горько в сквере облетающемуслышать вдруг скороговорку:«Серёгу-жилу со товарищиубили в Туле, на разборке…»

Среди стихотворений 1997-го найдем «Пока я спал, повсюду выпал снег…», «Я вышел из кино, а снег уже лежит…», «Офицеру лейб-гвардии Преображенского полка» («Ни в пьянстве, ни в любви…»), «Элегия» («…Нам взяли ноль восьмую алкаши…»), «1985» («В два часа открывались винные магазины…»), «Ночь. Каптёрка. Домино…», «Водой из реки, что разбита на сто ручьёв, в горах…», «Оставь мне небо тёмно-синее…», «Жалея мальчика, который в парке…», «Отделали что надо, аж губа…», «Матерщинное стихотворение», «Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь…», «Так гранит покрывается наледью…», много чего.

У Бориса было обыкновение по-разному датировать стихи, запутывать временной след, однако в общем и целом он придерживался хронологической правды, и этот перечень соответствует действительности: что ни название, то шаг вперед, пусть небольшой. Ему двадцать три, у него всё впереди. Дозморов ему подарил на день рождения стих:

Боря, двадцать тригода это такмного, что смотри,скоро будешь как

Лермонтов, а там,словно АлександрПушкин, а потомвовсе будешь стар.

Что тебе сказать?Не волнуйся. Пейв меру. Завязатьвовремя успей.

В стихах 1997-го может затеряться вещь, которую надо отметить:

Живи, как Решетов в Перми,цени уральские морозы,что останавливают слёзы,или сегодня же умри.

Давай, стрельнись, как пьяный мент —из бронзы, мрамора и воскана чёрной площади Свердловскатебе поставят монумент.

Но выпив красного винатак, только чтобы не качаться,я думаю: зачем стреляться?Мне не поставят ни хрена.

Есть у меня ещё дружки.Есть у меня ещё любови.Благодарю за жизнь, а крометого — спасибо за стишки.

Алексей Решетов. О нем речь. Славный был поэт, жил тихо, рано ушел (1937–2002). Борис услышал не только его «стишки», он внял этому модусу вивенди, этике вот такой — непоказной — жизни. Но сам-то думал о монументе.

Между тем, однако, Решетову не так давно как раз поставили памятник в Березниках Пермской области, в том сквере, где он сиживал с бутылочкой пива.

Рыжий как в воду глядел, примеривая эту ситуацию на себя:

Когда в подъездах закрывают дверии светофоры смотрят в небеса,я перед сном гуляю в этом сквере,с завидной регулярностью, по меревозможности, по полтора часа.

Семь лет подряд хожу в одном и том жепальто, почти не ведая стыда, —не просто подвернувшийся прохожийписатель, не прозаик, а хорошийпоэт, и это важно, господа.

В одних и тех же брюках и ботинках,один и тот же выдыхая дым.Как портаки на западных пластинках,я изучил все корни на тропинках.Сквер будет назван именем моим.

Пускай тогда, когда затылком стукнупо днищу гроба, в подземелье рухну,заплаканные свердловчане пустьнарядят механическую куклув моё шмотьё, придав движеньям грусть.

И пусть себе по скверу шкандыбает,пусть курит «Приму» или «Беломор».Но раз в полгода куклу убирают,и с Лузиным Серёгой запиваеттолковый опустившийся актёр.

Такие удивительные мыслико мне приходят с некоторых пор.А право, было б шороху в отчизне,когда б подобны почести — при жизни…Хотя, возможно, это перебор.

Алексей Решетов думал о другом величии:

В эту ночь я стакан за стаканом,о тебе, моя радость, скорбя,пью за то, чтобы стать великаном,чтоб один только шаг — до тебя,чтобы ты на плечо мне взбежалаи, полна ослепительных дум,у соленого глаза лежалаи волос моих слушала шум.

В 1997-м Борис окончил вуз (проучился шесть лет: со второго курса уходил в академический отпуск), поступил в аспирантуру и вовремя окончил ее — в 2000-м, трудоустроился младшим научным сотрудником в лабораторию региональной геофизики в институте Б. П. Рыжего. Собственно, он уже был мнс в пору аспирантуры.

Ирина, на пару лет отстав от него в учебе (неприятности со здоровьем, декретный отпуск), в том же 2000-м сама поступила в аспирантуру — при университете, параллельно тоже став младшим научным.

Она хороша собой, Ирина. Мы с Андреем Крамаренко гостили у нее, долго разговаривали.

Легка, стройна, среднего роста, ни косметики, ни краски на русых волосах, лицо простое, тонкое, правильное, серо-голубые глаза умны и много видели. Мебели в ее комнате — кроме шкафа-купе — нет, на полу лежит нечто портативное типа спальника.

Артем, устроившись в некую коммерческую фирму, был в отъезде. В его комнате — широкая тахта и приличных размеров теледисплей.

Вообще-то она хотела поступать в театральный институт — ей нравилась оперетта; либо на журналистику в университет; голос у нее был небольшой, но чистый, и критические заметки поутру для себя пописывала, переводя их в школьные сочинения. Самая ранняя мечта была — стать детским хирургом: поболталась в детстве по больницам, но в десятом — одиннадцатом классах она поработала на подхвате в лечебнице — в травматологическом и неврологическом отделениях, насмотрелась на стариков, к которым никто не подходит, и вообще обнаружила там страшный бардак.