Сандро Боттичелли - Ольга Петрочук

С рассветом приблизившись к воротам города, Пьеро, к величайшему своему удивлению, находит их запертыми. Остановившись в растерянности, он целый день с недоумением ждет, когда же город восстанет в его поддержку, в то время как население предместья потешалось над ним и его воинством. И Пьеро, не выдержав ожидания и насмешек, отступил, словно бежал. После этого конфуза он навсегда потерял надежду на реставрацию своей власти, почувствовав, что счастье, которым он только что хвастал, а поймать не сумел, навсегда оставило его.

Во Флоренции инцидент с Пьеро вызвал последствия в виде брожения и некоторых беспорядков, поскольку в Синьории обнаружили себя тайные сторонники Медичи и оттого обнажились взаимная ненависть и подозрительность, обострившие скрытую дотоле вражду между партиями. Наиболее рассудительные стремились по возможности примириться, дабы избежать ненужного кровопролития. С этою целью в тот же тревожный день поспешно избрана новая Синьория, и на новый Совет Восьми возложена обязанность неотступно следить за всеми действиями Пьеро Медичи. «Флорентийскому Катону» Франческо Валори, ставшему членом этого исполнительного органа, поручено расследование медичейского заговора.

От имени верховной власти республики последовало предписание явиться скомпрометированным гражданам из «черного списка». Некоторые из них успели бежать, но пять человек, известнейших в городе, привлечены к суду и признаны виновными в заговоре и государственной измене. Эти пятеро принуждены отвечать за собственную вину — и за намерения своих ускользнувших от ответа единомышленников.

Из них недавний гонфалоньер, престарелый Бернардо дель Неро, обвиняется в том, что, зная о заговоре, не открыл его в свое время властям. Среди подсудимых также человек, который по-особому дорог Сандро Боттичелли, — один из немногих избранных, кого он некогда вознес своим искусством до сияющих вершин, включив в сонм своих олимпийских богов. Лоренцо Торнабуони, кузен Великолепного, любимец муз, чью свадьбу с очаровательной Джованной Альбицци художник воспел в росписях Лемми… Ныне Джованны давно нет в живых, а ее овдовевший супруг заключен под стражу как изменник отечеству.

В результате чрезвычайного заседания — так называемой «Практики» Синьории совместно с Большим Советом — пятеро граждан, по своему положению и влиянию считавшиеся в числе самых первых лиц республики, 21 августа осуждены на смертную казнь с конфискацией всего имущества. Особенно настаивал на смертном приговоре принципиальнейший из демократов Франческо Валори.

Страсти накаляются до предела. Призывом к действию над судилищем незримо витают непримиримые слова их разгневанного пророка: «Ты, который не стесняешься с самим Христом, хочешь стесняться с простыми гражданами? Наказывай, я тебе говорю. Режь им голову. Кто бы ни был виновник, хотя бы он был главой семьи, режь ему голову!» И главный обвинитель Валори, убеждая колеблющихся, угрожая и бранясь, собственноручно обносит ящиком для голосования все собрание, заявив: «Пусть вершится правосудие — иначе произойдут беспорядки!» В результате выносится следующее постановление: «Выслушав мнение и доклад магистратов, Сената и других граждан, требующих наказания, и приняв во внимание, что от промедления может возникнуть явный бунт и опасность, мы повелеваем господам Восьми без промедления, в эту самую ночь предать смерти пять граждан, осужденных в заседании настоящей Практики».

Затем привели осужденных, закованных в цепи и босых. Однако их рубище ни у кого не вызвало жалости, тем более что держались они гордо, в вине своей не покаялись, и, даже узнав приговор, ни один из пяти не просил о пощаде. В сопровождении вооруженной стражи их отводят во дворец Барджелло, где на краткий срок оставляют наедине с духовником для последней исповеди и причастия. Тем временем Валори, ставший на эту ночь как бы полновластным наместником города, расставил вокруг Палаццо до трехсот солдат на случай попытки нападения со стороны многочисленных друзей и родни весьма влиятельных смертников.

Несмотря на поздний час, в городе никто не спал. К месту казни во множестве стекался взволнованный народ, так что, говоря языком современника, двор Барджелло казался как бы адской пещерой. Приходили республиканцы из народной партии, одержимые жаждой мести, вооруженные с ног до головы. Бок о бок стоявшие с ними знатные горожане молча дрожали, боясь выказать скорбь или выдать свое сочувствие приговоренным. Беспорядочная какофония звуков — брань и нестройный гул голосов, лязг оружия — не стихали, но все возрастали вплоть до двух часов ночи.

Вдруг наступает зловещая тишина, в которой слышалось только негромкое позванивание кандалов, — и один за другим предстали перед толпой осужденные в сопровождении магистрата юстиции и исповедника. И Сандро Боттичелли мог видеть недавнего своего героя — законодателя самой изысканной моды, воплощение элегантной простоты и непринужденного изящества, — мог видеть Лоренцо Торнабуони в цепях и рубище, босиком и в пыли. Но даже оковы, грубо сдавившие хрупкие запястья, не в силах изменить до боли знакомой сдержанно-горделивой осанки. Босые ноги почти с прежнею легкостью ступают по затоптанным и холодным каменным плитам двора, словно не признавая оков. Любимейший ученик Фичино не изменяет себе, как изменил учитель, не отрекается от своих убеждений даже в преддверии позорного конца. В ночь с 21 на 22 августа пятеро обезглавлены с негласного дозволения духовного диктатора; тела были милостиво выданы близким для похорон и оплакивания.

А Синьория, слегка покривив душой, наутро писала в Рим: «Весь город единодушно высказался против этих вероломных и отцеубийственных граждан: даже родственники их желали казни. Теперь есть надежда, что мы будем пользоваться некоторое время спасительным покоем, ибо народ одушевлен желанием искоренять в зародыше всякую подобную сорную траву. Да смилостивится господь над их душами: предав отечество, они имеют в этом великую нужду». После казни Торнабуони и Неро Синьория на протяжении трех месяцев состояла только из «пьяньони». Но казнь пятерых оказалась как бы высшею точкой власти Савонаролы, которая после кровавой жертвы «спокойствию» республики незаметно идет на убыль.

Видимо, не напрасно беспощадная молва упорно твердила, что именно Савонарола является виновником отказа в апелляции по делу Торнабуони и остальных, несмотря даже на то, что он первым настаивал на введении закона о праве апелляции по политическим приговорам. Это потому, что гораздо сильнее его гуманных нововведений в воображение граждан запало савонароловское беспощадное: «Режь ему голову, кем бы он ни был».

И наконец даже внешне прохладный и стоявший вне всяких партий живописец Сандро Боттичелли вспыхивает возмущением, когда, по его мнению, уже перейдена тонкая грань, превышены полномочия, за которыми духовная власть Савонаролы над людьми переходит в фактическую. Выученик скептической дипломатии Медичи, он мог усмехаться презрительно, свысока, когда неразумные жгли на костре любимых его обнаженных богинь. Мог даже относительно спокойно принять малодушие, душевные муки и покаянную смерть недавних друзей — «академиков». Но когда обезглавили его «Аполлонова заместителя», мера его долготерпения переполнилась.

Так или иначе, но только маститый живописец, родственник ставшего рьяным «плаксой» Симоне Филипепи, однажды резко отказывается подписать очередную петицию в пользу Савонаролы, которую предлагал ему богомольный брат.

Лик окружающего мира катастрофически переменился. Окончательное осмысление событий принадлежит художнику, и он, содрогаясь от смешанных чувств изумления и ужаса, сострадания и гнева, оставляет за собою последнее слово.

Глава III

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Несчастный, покинутый всеми, оскорбивший небо и землю, куда я пойду? К кому обращусь? К кому прибегну? Кто сжалится надо мною? На небо я не смею поднять глаз моих, ибо я согрешил против него. На земле нет для меня прибежища, ибо здесь я являюсь предметом соблазна… Братия и дети мои отвернулись от меня. Утроба моя возненавидела меня.

Все дурные предчувствия Сандро разрешаются взрывом в его «Клевете». Одни исследователи творчества Боттичелли относят эту картину к счастливому времени «Весны» и «Венеры», другие к значительно более позднему — переломным для художника и Флоренции девяностым годам, когда окончательно развеялись его любимые мифы. Подобно «Рождению Венеры», «Клевета» тесно связана с именем легендарного Апеллеса, слывшего в те времена богом-покровителем тосканских живописцев. Только трагически переменился за это время взгляд Боттичелли на мир.