Волшебник - Колм Тойбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это Гоши, – сказал Генрих.
Мать девочки присоединилась к ним и велела Гоши поздороваться с дядей. Девочка стояла и глазела на него, а Томас разглядывал в ее темных глазах и квадратной челюсти два поколения семьи своего отца. Его тетка, бабка и отец смотрели на Томаса с детского личика Гоши.
Он обернулся к Генриху.
– Я знаю, – сказал тот.
– Она у нас ганзейская принцесса, – сказала Мими. – Ведь правда, доченька?
Гоши замотала головой.
– Как твой палец вернулся на место? – спросила она.
– Волшебство, – ответил Томас. – Я волшебник.
– Покажи еще, – попросила Гоши.
Он сказал Кате, что хочет увидеть Эрнста Бертрама, слишком много времени прошло с их последней встречи.
– Зря мы просили его стать крестным отцом Элизабет, – заметила Катя. – Если он про нее спросит, лучше сказать, что она с дедушкой и бабушкой.
После того как они уселись в кабинете, Томас сообщил Бертраму, что помирился с братом, добавив, что не питает иллюзий относительно хрупкости и неустойчивости этих отношений. Его убеждения остались прежними, заверил он Бертрама, но он все больше и больше склоняется к идее гуманизма и осознанию ее важности для побежденной Германии.
Томас почувствовал раздражение, когда Бертрам в ответ холодно промолчал.
– Мы живем в побежденной стране, – сказал Томас. – Былым идеям скоро придет конец.
– Она только кажется побежденной, – возразил Бертрам. – Это не поражение, а первая ступень к грядущей победе.
– Это поражение, – сказал Томас. – Ступайте на вокзал и посмотрите на раненых. Безногие, слепые, утратившие разум. Спросите их, это победа или поражение.
– Вы говорите, как ваш брат, – сказал Бертрам.
Когда в предыдущем году Катя снова забеременела, ее мать посоветовала ей сделать аборт и принялась хлопотать. Прингсхаймы считали, что Катя разрывается между ведением домашних дел, воспитанием непослушных детей и мужем, который вбил себе в голову нелепую фантазию и написал книгу, которую невозможно читать.
Томас вместе с Катей отправился к врачу, чтобы обсудить операцию. Он отметил, с каким спокойствием Катя расспрашивала о предстоящей процедуре. Назначив дату и выйдя на улицу, Катя сказала: «Я буду рожать». Томас молча взял ее под руку, пока они шли к автомобилю.
Роды были тяжелыми. Кате пришлось пролежать в постели еще несколько недель после рождения Михаэля. Томас, который в это время присматривал за детьми, заметил, что в отсутствие матери Эрика и Клаус стали одеваться иначе и выглядят почти взрослыми. У Эрики появились крохотные грудки, а у Клауса изменился голос. Когда он поделился наблюдениями с Катей, она рассмеялась и сказала, что заметила это несколько месяцев назад.
Семья и слуги напрасно уговаривали Элизабет, которой исполнился год, вместе с отцом навестить мать и посмотреть на братика. Стоило ей увидеть малыша в кровати рядом с матерью, она потребовала, чтобы ее вынесли из комнаты. В следующий раз, когда Томас попытался заманить ее в комнату Кати, Элизабет уже на лестнице замотала головой и безапелляционно указала на этаж ниже.
Эрика и Клаус были счастливы в компании друг друга, словно малые дети. Голо, научившись читать, обрел компаньонку в лице Моники, которую повадился отводить в уголок и читать ей вслух. Элизабет, однако, не поддавалась на уговоры, не желая знать Михаэля. Когда малыш плакал, она раздражалась и злилась. Потом Элизабет звала Голо, которым было легче всего командовать, и таскалась за ним, требуя, чтобы он защитил ее от младшего брата. Томас заметил, что в первый год жизни Михаэля она отказывалась даже смотреть в его сторону. В то время как Катя, ее мать и даже Эрика считали такое поведение ранними проявлениями дурного нрава, Томас находил нежелание Элизабет солидаризироваться с Михаэлем волнующим и очаровательным.
Поскольку Элизабет уже научилась ходить, порой по утрам она по собственной инициативе забредала к Томасу в кабинет. Не успев открыть дверь, она прикладывала пальчик к губам, давая ему понять, что не меньше его нуждается в полной тишине. А когда Элизабет заговорила, то стала посредником между отцом и остальными, передавая ему их послания.
Эрика с Клаусом взрослели во время войны и революции, поэтому редко говорили о чем-нибудь, кроме политики. Они успевали прочесть утренние газеты раньше отца. И оба обожали создавать ситуации, в которых проявлялись углубляющиеся различия во взглядах отца и матери на будущее Германии.
– Что не так с демократией? – однажды спросил Клаус.
– Все так, – ответила Катя.
– Нам не нужна система, навязанная извне, – сказал Томас. – Пусть немцы сами решат, какую Германию хотят.
– Так ты против демократии? – спросила Эрика.
– Я верю в гуманизм, – ответил он.
– Мы все верим в гуманизм, – заметил Клаус. – Однако мы также верим в демократию. Я, Эрика, мои друзья, мама, дядя Клаус и дядя Генрих.
– Откуда ты знаешь про дядю Генриха?
– Все об этом знают! – вмешался Голо.
– Демократия непременно наступит, – сказал Томас, – я только надеюсь, что она будет построена на вере немцев в гуманизм. Уверен, мой брат думает так же.
Катя, взглянув на него, кивнула.
Несколько месяцев спустя на прогулке она напомнила Томасу его слова о демократии.
– Твоим читателям неплохо бы понимать, что ты думаешь о Германской республике, – сказала она.
– Им придется дождаться следующего романа. Моя последняя попытка обратиться к ним напрямую успеха не имела.
– Мне кажется, тебе следует написать эссе, статью или прочесть лекцию. Незачем говорить, что ты изменил свое мнение, достаточно сказать, что твоя поддержка Германской республики есть следствие твоих размышлений о роли Германии в современном мире. Ты можешь написать, что людям свойственно со временем менять свои взгляды, особенно в наши дни, а ты всегда был человеком динамичным.
– Динамичным?
– Сам подберешь нужное слово. Можешь также упомянуть о немецком гуманизме и о том, что вера в него всегда была основой твоих убеждений.
Томас кивнул, готовый последовать ее совету, и улыбнулся про себя. Катя, решив, что убедила его, больше никогда об этом не заговорит. Они развернулись и медленно зашагали обратно к дому, радуясь, что в Мюнхене снова можно спокойно гулять.
Глава 7
Мюнхен, 1922 год
– Я хочу установить новое правило!
Эрика с вызовом смотрела на родителей.
– А сама ты намерена ему следовать? – спросила Катя.
– Я следую правилу, – сказала Эрика, – что все должны мыть руки перед едой, особенно Моника, у которой они часто бывают грязными.
– Ничего они не грязные, – сказала Моника.
– Еще я следую правилу,
