День, когда я стал настоящим мужчиной (сборник) - Александр Терехов

– Нормально сейчас будем разговаривать. Не борзей, понял?! – Блин, а кто же у нас тогда вопит?!! А-а, я-то: что там липнет к воротнику, за меня хваталась – я обнаружил, бешено оглянувшись, – в адресе еще ребенок!!! – девочка в пижаме, лет шесть, как моей, цепляла меня с цыплячьей силой, шлепала: на, на, на тебе! Да возьмите ее от меня!!! Никому, конечно, не… уже ослепнув от визга, визжала так, как… когда счастливы и убегают: догони! – просыпайтесь, этажи! – и трясло ее – так она меня боялась, но все-таки пересиливалась и цепляла меня своей лапкой, вытянутой, чтобы – как можно дальше вот от этого безлицего ужаса ночного, с черной головой с вырезанными глазницами, хлестала, сжимая кулачок так, что видно: была уверена, что и я сейчас в ответную засажу, но всё равно – за папу! – сейчас повалится, судороги и сдохнет от разрыва мозга!!! Всё остановилось, споткнулось во внезапном понимании, что сделалось не так и придется с самого начала. Инициатор?!! Откуда? Он что-то такое: не должно… Этот детский вой! Меня бьет. Ничего не получилось у меня! Не будет! Хоть одного надо было взять в форме, чтобы – дядя милиционер, полицейский!!! – надо, чтобы успокоила ее мать, но матери вырвали язык, руки только раз ее поднялись и опустились, ее не подпускали к девочке – мало ли что захочет передать ребенку, чтобы та выбросила; она орала и резала каждого, крик выходил не свободно, а преодолевая какие-то дырявые фильтры, пробивая влажные, лопающиеся навсегда необходимые для жизни преграды в ее маленькой груди, и вдруг хозяин задергался, заелозил под моим коленом и заорал поверх всех:

– Настя, это снимают кино! Это кино!!! Это не по-настоящему. Это кино! Мне не больно! Это снимают кино! – опытным, густым голосом. – Мы снимаем кино! – выбрав, что подействует наверняка, знает свое отродье. – Настя, это кино! – девочка остановила руку на замахе, захлебнулась и раскрыла на полную рот, широченным зевком вбирая и вбирая, втягивая воздух, и теперь тянулась обнять отца – дай! – одной рукой, а второй закрывала лицо от меня – страшный! – Я не мог вытащить себя из ощущения несправедливой беды, будто девчонку мы эту сломали, и к утру ее не будет, жизнь ее стала другой, и лично моя жизнь – также… и чтобы хоть что-то – содрал маску!!! – и:

– Да я добрый! Да я в стольких фильмах играл! – все наши расступились и глядели на меня, как на психа. – Ты что так поздно не спишь? Вставай, – и хозяин поднялся, плешивая башка, тяжеловатые плечи, бизнесмен херов, мокрые от слез щеки дрожали, он улыбался вовсю:

– Настенька, ты что так испугалась? Ну?

Она – посреди всего, не понимая еще, что неспроста отец и мать не обнимают ее, – дышала так, словно подержали ее под водой крепкие мясистые руки, и теперь не могла надышаться впрок, не открывала глаз, словно стояла во тьме, во сне – одна, и так дышала: и-ых, и-ых… Инициатор кулаком повернул морду хозяина к себе:

– Ты чего на него смотришь? Запомнить хочешь?! Вот сюда смотри! Девочка соседей знает?

– Настя, лучше тебе пойти к тете Вике!

– Все успокоились, – объявил я. – Давайте снимать. Настя, будешь мне помогать? – я умею с детьми, папа! – Садись, – подставил колено и гладяще провел по пижаме: чисто. – Главного героя – на этот стул, спасибо! Проверим, как звук… Скороговорочку. Ткач ткет ткани на платки Тане? Попробуй, Насть. Ну, нормально. Только надо с вопросительной интонацией: ткач ткет?.. Теперь вы!

– Ткач ктет кт… – у хозяина распухла и кровила верхняя губа.

– У папы хуже. А каждое слово – петься должно! Может, вам руки мешают? Давайте попробуем без рук.

Ему завели руки за спинку стула и надели наручники.

– Ко всем обращаюсь. Эй, внимание там, осветители! Попробуем снять сцену с первого раза, чтобы не задерживать съемочную группу. Текст: тоже скороговорка, начинаете вы, – на Инициатора. – Расскажите про покупки? Герой как бы недоумевает: про какие про покупки? Хотя сразу понимает, о чем идет речь. Вам поясняют: про покупки, про покупки, про покупочки мои! И вот тогда вы показываете: вот там. Вас спрашивают: всё? Вы вспоминаете: нет, еще есть! Насть, ты что, еще боишься меня? – и девочка доверила мне руку, рука ее слабо сжималась и разжималась в моем кулаке, как небольшое, не выросшее еще равномерно бьющееся сердце. – А мы сейчас с тобой пойдем спать, чтобы не мешать папе сосредоточиться…

– Я посмотрю. Я хочу посмотреть! Папа!

Удивительно: мать ее стояла вмертвую – конечно, при делах.

– По телевизору увидишь. Завтра и покажут.

– По какому каналу?

– По взрослому. Поздно. Но мама тебя разбудит. Тебе теперь все обзавидуются. Папа – актер. Круто! Сериал – семь лет показывать будут! – я коснулся загривка хозяина, и он мигом включился:

– Иди, иди с этим главным дядей, мы будем снимать, а ты иди – поспишь… – и далось ему потрудней. – Ты нам мешаешь.

– Давай без дублей. Раз – и сняли, – я спросил Инициатора: – Грим не надо наложить? Синяк там или пару зубов выбитых? – Еще нагнулся к хозяину: – Не будет получаться с первого раза, если пойдет «я не знаю, о чем вы…» Тогда можно попробовать, что у героя сломаны два ребра. И не надо лишнего, типа у меня жена беременна, а мама больна, и нужны были деньги на лекарства…

Девочка стояла рядом, держалась за меня; моя, конечно, красивее, хотя все дети красивые, это потом начинают меняться, терпеливо замирала, как замирают воспитанные дети, когда начинаются взрослые разговоры, непонятно сливающиеся слова, скучая, уставая, но гордясь тем, что их не отправляют спать. Воспитанная.

Мой план выхода: посадить, обуть, накинуть теплое на плечи и какую-нибудь херню типа игрушки с кнопками, но маленькому стулу в прихожей при заходе переломали ноги, он стоял косо; чтоб без новых слез, я подхватил девчонку на руки, сам удивился, как легко и сразу обхватили руки мою шею: раз взяли на руки, значит – не сделают зла; надо разъяснить своей: протянет лапы чужой – беги!

– К тете Вике.

– А папа кого играет? – она по-взрослому вытирала лицо, ладонями, одновременно, от переносицы к вискам, словно умывалась.

– Разведчика. Который хочет помочь добрым людям.

– А мне показалось, вы очень злые.

Я вздохнул; рыжую предупредили, но всё теперь не так, она никак не могла собрать лицо в обычные пределы и удержать, вела трясущейся рукой: в этой комнате спят, лучше сюда, в «лучше сюда» светило только прямоугольное компьютерное небо в экономную аккумуляторную мощность, ложись, скоро мама придет, мама; девочка легко пошла к рыжей, угадывая в той стороне больше надежды, и сразу тихо заплакала там, я ни разу не взглянул прямо в ее лицо, мокрые кудри на висках, розовая пижама, а визг я забуду, я ждал того, чего уже не может быть на кухне. Вслушивался: утешающий шепот на испуганный шепот, и заново, опять, о, надолго – рыжая запела. Я опустился на табурет. Начну, если дождусь, так: извините, что без разрешения. Внизу по улице, чуть подпрыгивая, шел зонт сумасшедшего собаковода, прокатывали редкие машины по нарисованным стрелкам.

Она вышла вежливая, свежая – что бы ни случилось дома, даже если супруги бьются или бабка померла, к посторонним, разносчикам пенсий, к примеру, всё равно выходят с «у нас ничего особенного», чужие страдать не должны, это только родных не жалеют.

В халате, прозрачном, мне казалось, что, опьяняя меня, просвечивают соски, что я вижу пупок, маленький и аккуратный, как арбузное зернышко, а может, и ничего не просвечивало, на дополнительно умытом и отстранившемся белом лице выделился рот, как отдельно живущий орган, язык выскальзывал и сворачивал то налево, то направо, разглаживая углы губ, смотрела как в стену – не узнала, что ли, меня?!

– Починили электричество. Можно целовать, – зря я, но ничего. – Испугалась, Вика? Думала, насиловать будут? А то мы однажды… – нет, лучше не рассказывать. – А тут – работает оперативно-боевая группа!

До нее с запаздыванием доходил звук, или она подождала, пока ей переведут с моего языка на ее невидимые синхронисты, и вот только потом:

– Да. Было очень страшно. Особенно потому, что ведь до этого всё было тихо. Обычная ночь. Всегда думаешь, что, если тихо и закрыты двери, ничего не может со мной, – но обернулась и взглянула на комнату, в которой спали. – Настя так кричала, просто… Как…

– Избаловали ребенка.

– Еще так страшно стонали там, там, посмотрите – там, – «там» у нас стоял автобус. – Там тоже что-то случилось?

– Там наш Вова. Объяснял слабослышащему, что добровольная сдача предметов, запрещенных к обороту, будет являться смягчающим вину обстоятельством. Чай поставишь? – почему-то я заикался.

– Любите работать? – рыжая не приближалась, словно кто-то придерживал ее за шею.

– Знаешь, какой драйв! И десять дней к отпуску, – я шлепнул себя ладонью по груди. – Женат. Есть ребенок. Здоров.

– Разведена. Двое детей.

А грудь как у молодой.

– Квартира твоя?

– Бывшего мужа. Он умер, наркотики. Всем говорю: хоть что-то хорошее для детей сделал.