Бред - Марк Александрович Алданов

В отдаленной, малонаселенной части Версаля была куплена уединенная усадьба, называвшаяся Parc-aux-Cerfs. Когда-то Людовик XIII тут разводил оленей. Их давно не было, но разные строения остались. Для их отделки и был приглашен Буше, уже выживавший из ума от пьянства и разврата. Взрослых девушек в доме было мало. Преобладали девочки лет тринадцати-шестнадцати. Была и одна девятилетняя. Дом был куплен открыто — в нотариальных актах владелец так и был назван: le trés haut, tres puissant et tres excellent prince Louis par la grace de Dieu roi de France et de Navarre. Но в самом доме его называли «графом»; предполагалось, что девочкам совершенно неизвестно, кто он такой. Конечно, даже самые младшие из них отлично это знали и лукаво говорили графу, что он очень похож на портрет, выбитый на монетах. Граф благодушно улыбался: понимал, что секрет никак соблюсти невозможно. Местность была, правда, безлюдная; был только один соседний дом, да и он был обращен к парку глухой стеной без окон. Тем не менее глухая молва о доме пошла по Версалю, по Парижу, по всему миру.

Разумеется, полиция знала о нем решительно все и даже поставила поблизости особый отряд для незаметного наблюдения и для охраны короля. В полицейских протоколах жилицы Оленьего Парка обычно назывались «воспитанницами»; о каждой составлялось точное «досье». Лебель, естественно, предпочитал полюбовное соглашение с родителями, — тут и спрос, и предложение были одинаково велики; полиция — вероятно с удовольствием — читала письма отцов, предлагавших своих дочерей и расхваливавших их красоту. Каждая воспитанница первым делом показывалась лейб-врачу. Некоторых Лебель предварительно показывал á la trés haute et trés puissante dame, duchesse marquise de Pompadour, — она очень интересовалась Parc-aux-Cerfs-ом. И только в самых исключительных случаях Лебель приводил их в свою скромную квартирку в Версальском дворце, и тогда туда заглядывал на минуту сам «граф», обычно утверждавший выбор камердинера. Он всегда бывал очень ласков, дарил очередной девочке при первом знакомстве конфеты и отправлял её в Олений Парк. Иногда дружески деловито советовался с маркизой. Со своими дочерьми он не советовался, хотя был с ними больше чем откровенен, и о приличиях не очень заботился. Молва и их считала его любовницами. Они приличия соблюдали, но не слишком. Маркизу между собой называли «maman putain[47]».

Король в ранней юности был красавцем. Однако преждевременно состарился и отяжелел. Лицо у него теперь было свинцовое и почти страшное. Опасаясь покушений, он приходил в Олений Парк вечером, старался прокрадываться садами, надвигал на лоб шляпу. Прохожие делали вид, будто его не узнают. Воспитанницы встречали «графа» радостно и обращались с ним фамильярно. Одна из них, бойкая девочка, спросила его, не собирается ли он, наконец, бросить свою старуху. За эту шутку о маркизе Помпадур король ласково надрал девочке ухо. Строгостей он в Оленьем Парке не допускал или допускал только в самых редких случаях. Поддерживала дисциплину «Мадам». Ей помогали две другие дамы, которых девочки называли sous-madame. Одна из них была иностранка, очень красивая, очень глупая, очень гордая и очень жадная женщина. Носила она странное, короткое, как будто итальянское имя, хотя итальянкой не была. Приняли её в дом по негласной рекомендации полиции. У неё были везде любовники. Все свои деньги она тратила на наряды. В доме над ней смеялись, но ничего против неё не имели: она никому неприятностей умышленно не делала. Полиция могла приставить наблюдательницу и похуже.

Работы у всех трех дам было не очень много. Они следили за порядком и за манерами воспитания. Никаких преподавательниц не было, а преподаватель был один: сам граф. Он по вечерам уводил очередную воспитанницу в классную. Воспитанницы бесстыдно называли это «уроками закона Божия».

Олений Парк состоял из двух отделений: одно для дворянок, другое для недворянок; разница между обоими отделениями заключалась только в том, что обедали «воспитанницы» за разными столами, причем в дворянском отделении лакеи были в синих ливреях, в недворянском — в серых. Родители воспитанниц получали по десять тысяч ливров в год. Позднее для девушек подыскивались женихи, получавшие большое приданое. Тут равенства не было: ни одной воспитаннице не давалось меньше двухсот тысяч, но были и любимицы, получавшие вчетверо больше. После французской революции памфлетисты радостно-гневно подсчитали по полицейским документам, что Олений Парк обошелся Франции приблизительно в миллиард ливров. Это, конечно, было очень преувеличено; достаточно было бы и правды. Через полтораста лет Клемансо, читая мемуары о Людовике XV, с яростью и проклятиями говорил: «Просто нельзя понять, как мы, французы, терпели все это так долго!»

Как и маркиза, король болел и любил лечиться. Врачей у него было много, и это были хорошие, ученые врачи: лечили от всех болезней слабительными, промыванием желудка и пусканием крови. Но были и невежды, которых ученые врачи ненавидели, презирали и называли шарлатанами. Шарлатаны пользовались эликсирами жизни, заклинаниями, панацеями, волшебными снадобьями. Более умные из них имели успех даже у людей, очень увлекавшихся энциклопедистами. Быть может, иногда обращались к ним и сами энциклопедисты. Из этих магов незадолго до создания Оленьего Парка стал входить в моду граф Сен-Жермен.

Это было наиболее известное его имя, но у него были в разное время и другие: маркиз де Монферра, маркиз де Бельмар, граф Салтыков, граф Тсароги и т. д. Настоящей его национальности никто толком не знал: он говорил одинаково хорошо на нескольких языках. Знаменитый министр короля Шуазель утверждал, что настоящая фамилия графа — Вольф и что он португальский еврей; так говорили и еврейские банкиры, уверявшие, что знали его отца: умный был купец. Другие только пожимали плечами: достаточно известно, что граф Сен-Жермен — незаконный сын одной из инфант. Впрочем, происхождением волшебника никто особенно не интересовался: граф так граф. Он сразу попал в высшее общество. Маркиза Помпадур была от него без ума. Благосклонно относился к нему и король.

На вид ему было лет пятьдесят, но при дворе говорили, что ему пять с чем-то тысяч лет: он был когда-то фараоном в Египте. Придирчивые люди возражали: одно из двух, если был фараоном, то едва ли может быть сыном инфанты. С придирчивыми людьми спорить не стоило. Дамы сообщали и другие факты из его жизни: он долго жил в Иерусалиме, был близок с женой Пилата. Сам он, впрочем, никогда о себе такого не говорил; но был замечательным рассказчиком и в разговорах описывал Сократа, Цезаря, Франциска I, Марию Стюарт, говорил об их наружности, об их частной жизни, об их манере речи, —