Тень ветра - Карлос Сафон

Я побледнел.

— Нурия Монфорт? Вы в этом уверены, Фермин?

— Я собственными глазами видел несколько квитанций, подписанных этой женщиной. Везде стоит это имя и номер ее удостоверения. Судя по выражению на вашем лице, явно показывающему, что вас сейчас стошнит, эта новость стала для вас открытием.

— Да, и весьма неприятным…

— Могу я поинтересоваться, кто такая эта Нурия Монфорт? Служащий, с которым мне удалось поговорить, сказал, что отлично помнит ее, так как пару недель назад она приходила забрать письма и, по его мнению, эта дама была так же хороша и полногруда, как сама Венера Милосская. Я вполне доверяю его мнению, ведь до войны он был профессором эстетики, но сейчас, поскольку оказался дальним родственником Ларго Кабальеро,[60] клеит марки на почте…

— Я сегодня встречался с этой женщиной у нее дома, — пробормотал я.

Фермин ошеломленно уставился на меня.

— С Нурией Монфорт? Я начинаю думать, что сильно в вас ошибался, Даниель. Да вы настоящий повеса!

— Это совсем не то, что вы подумали, Фермин.

— Ну и напрасно, сами не знаете, что теряете. Я-то в ваши годы был настоящей машиной. Как минимум, три раза в день: утром, днем и вечером.

Я смотрел на этого худого костлявого человечка с огромным носом и желтоватой кожей и понимал, что он стал уже моим лучшим другом.

— Могу я кое-что рассказать вам, Фермин? Это не выходит у меня из головы уже долгое время.

— Ну конечно. Все что угодно. В особенности, если это что-нибудь непристойное и связано с той дамочкой.

Уже во второй раз за эти сутки я поведал Фермину историю Хулиана Каракса и его загадочной смерти. Фермин очень внимательно слушал, делая какие-то пометки в своей тетради и иногда уточняя детали, значение которых от меня ускользнуло. Я говорил и сам себя слушал, и с каждой минутой для меня все очевиднее становились многочисленные странности и несоответствия. Несколько раз я в задумчивости замолкал, тщетно стараясь понять причину, по которой Нурия меня обманула. Почему она столько лет забирала корреспонденцию, предназначавшуюся несуществующему адвокату, который якобы занимался делами квартиры семейства Фортунь-Каракс на улице Сан-Антонио? Я не отдавал себе отчета в том, что уже размышляю вслух, говоря сам с собой.

— Мы пока не можем знать точно, почему эта женщина вам солгала, — сказал Фермин. — Но мы можем предположить, что, если она так поступила в этой ситуации, она могла вести себя аналогичным образом, что, скорее всего, так и было, и, вероятнее всего, так она поступала и в других ситуациях.

Я растерянно вздохнул:

— Ну и что вы обо всем этом думаете, Фермин?

Фермин Ромеро де Торрес принял позу философа.

— Я скажу вам, что мы можем сделать. В ближайшее воскресенье, если вы, разумеется, не против, мы как бы невзначай наведаемся в школу Святого Габриеля и постараемся что-нибудь разузнать о происхождении дружеских связей между Хулианом и тем пареньком, богачом…

— Алдайя.

— Точно. У меня большой опыт общения с духовенством, я на этом руку набил, вот, посмотрите. Предполагаю, что виной тому моя физиономия пройдохи-картезианца. Несколько льстивых слов, и они у меня в кармане.

— Вы так думаете?

— Дружище! Я вам гарантирую, нам все выложат, как на блюде.

23

Всю субботу я провел словно во сне, застыв за прилавком и не отрывая взгляда от двери, в ожидании, что вот-вот, как по волшебству, на пороге появится Беа. Каждый раз, когда звонил телефон, я сломя голову бросался к нему, вырывая трубку у отца или Фермина. После обеда, ответив на несколько десятков звонков от покупателей, терзаемый неизвестностью, я почти смирился с мыслью, что мое жалкое существование, как и существование всего мира, близятся к концу. Отец уехал оценивать коллекцию книг в Сан Хервасио, и Фермин воспользовался представившейся возможностью, чтобы преподать мне еще один из своих многочисленных уроков о тайнах и перипетиях любовных интриг, опираясь на собственный весьма обширный в делах сердечных опыт.

— Вы должны успокоиться, иначе заработаете камни в печени, — посоветовал он. — Ухаживать за женщинами — все равно что танцевать танго: сплошной абсурд и чистой воды фантазии да причуды. Но раз уж мужчина вы, то инициатива должна исходить от вас.

Дело начинало приобретать неожиданно мрачный оборот.

— Инициатива? От меня?

— А вы как думали? Приходится чем-то платить за преимущество справлять малую нужду стоя.

— Но ведь Беа ясно дала понять, что сама все скажет, когда придет время.

— Bы совсем не разбираетесь в женщинах, Даниель. Держу пари, что эта цыпочка сидит сейчас дома и с тоской смотрит в окно, будто дама с камелиями, ожидая, что вы придете и спасете ее от этого деспота папаши, чтобы увлечь в головокружительный водоворот страсти и греха.

— Вы уверены?

— Да это же чистая наука!

— А если она больше не хочет меня видеть?

— Послушайте, Даниель, женщины, за редким исключением, вроде этой вашей соседки Мерседитас, гораздо умнее нас, мужчин. По крайней мере, они более честны сами с собой насчет того, чего они хотят, а чего нет. Другое дело, говорят они об этом всем вокруг или кому-то в частности, например, самому счастливцу. Перед вами настоящая загадка природы, Даниель. Женщина — это вавилонская башня и лабиринт Минотавра в одном лице. Стоит только позволить ей задуматься — пиши пропало. Запомните хорошенько: горячее сердце и холодный рассудок — вот главное правило кодекса настоящего соблазнителя.

Фермин как раз посвящал меня во все особенности и секреты техники соблазнения прекрасного пола, когда звякнул колокольчик входной двери и в лавку вошел мой друг Томас Агилар. Сердце чуть не выскочило у меня из груди. Провидение по каким-то своим мотивам решило вместо Беа послать мне ее брата. Вот он, роковой вестник, подумал я. Томас, казалось, был чем-то озабочен, и на его хмуром лице застыло выражение некоторого смятения.

— Уж больно похоронный вид у вас, дон Томас, — заметил Фермин. — Но вы по крайней мере выпьете с нами чашечку кофейку, не так ли?

— He откажусь, — как всегда очень сдержанно сказал Томас.

Фермин поспешил налить ему из своего термоса чашку какой-то бурды, от которой подозрительно попахивало хересом.

— Что-нибудь случилось? — спросил я. Томас пожал плечами.

— Все как всегда. Отец сегодня целый день дома и сильно не в духе, поэтому я и решил выйти и немного проветриться.

Я судорожно сглотнул.

— Что это с ним?

— Поди узнай. Вчера Беа явилась домой далеко за полночь. Отец, разумеется, не спал и ждал ее. Он был малость не в себе. Впрочем, это его обычное состояние. Беа отказалась сообщить, где и с кем провела все это время. Отец впал в бешенство. Он кричал как сумасшедший до четырех утра, поливал ее грязью, клялся, что отправит в монастырь и даже пообещал вышвырнуть на улицу к шлюхам, где ей, по его словам, самое место, если только он узнает, что она беременна.

Фермин встревожено посмотрел на меня. Я почувствовал, как пот, катившийся градом у меня по спине, вдруг стал на несколько градусов прохладнее.

— Сегодня утром, — продолжал свой рассказ Томас, — Беа закрылась в своей комнате и не выходила оттуда весь день. Отец расположился в гостиной и уткнулся в свою «Абеце»,[61] включив на полную громкость радио, где как раз передавали сарсуэлы.[62] В антракте «Луисы Фернанды» я был вынужден уйти из дома, потому что почувствовал, что начинаю сходить с ума.

— Должно быть, ваша сестра гуляла со своим женихом, — язвительно предположил Фермин. — Это было бы вполне естественно.

Я пнул его под прилавком ногой, но Фермин с кошачьей ловкостью увернулся.

— Ее жених сейчас в армии, — уточнил Томас. — Он приедет в отпуск через пару недель. Кроме того, когда Беа с ним, она возвращается домой самое позднее в восемь.

— И у вас нет никаких соображений на тот счет, где была ваша сестра и с кем?

— Он же сказал, что не знает, Фермин, — прервал его я, пытаясь сменить тему разговора.

— А у вашего отца? — продолжал настаивать Фермин, которому, казалось, все происходящее доставляло непередаваемое удовольствие.

— Нет, но он поклялся все выяснить и, когда узнает, кто этот тип, переломать ему ноги и оторвать голову.

Я побелел как полотно. Фермин быстро налил мне чашку своего пойла, и я проглотил ее одним глотком. На вкус оно напоминало теплый мазут. Томас молча наблюдал за мной. Его взгляд был непроницаем, глаза потемнели.

— Вы слышали этот звук? — вдруг спросил Фермин. — Словно двойное сальто-мортале.

— Нет.

— Это все желудок вашего покорного слуги. Что-то я проголодался… Ничего, если я оставлю вас нa некоторое время и зайду в булочную перехватить чего-нибудь вкусненького? Я уж не говорю об этой новой продавщице, недавно приехавшей из Реуса. Она явно не прочь предложить мне что-то, во что можно обмакнуть хлеб и все такое. Ее зовут Мария Виртудес, но хоть имя ее и означает «добродетельная», сдается мне, есть у этой девчушки один порок… В общем, я пошел, а вы тут поболтайте о своих делах.