Тень ветра - Карлос Сафон

22

Когда я поравнялся с витриной, в нашей лавке все еще горел свет. Я подумал, что отец засиделся допоздна, разбирая свою корреспонденцию или же придумывая какой-нибудь новый предлог, чтобы дождаться моего прихода и расспросить о свидании с Беа. Сквозь стекло я заметил чей-то силуэт, раскладывающий книги в стопки, и узнал худощавый и нервный профиль Фермина, сосредоточенно занимавшегося привычным делом. Я постучал по стеклу. Фермин поднял голову, приятно удивленный, и махнул мне рукой, приглашая зайти.

— Все еще работаете, Фермин? Ведь уже так поздно.

— На самом деле я пытался скоротать время, чтобы потом зайти к бедняге дону Федерико и подежурить у него. Мы с Элоем из оптики договорились дежурить по очереди. Я ведь сплю очень мало, самое большее часа два-три. А вы, как я посмотрю, парень не промах, Даниель. Уже за полночь, из чего могу сделать вывод, что ваше свидание с той малышкой прошло с оглушительным успехом.

Я пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю, — признался я.

— Вам удалось ее обнять?

— Нет.

— Добрый признак. Никогда не доверяйте тем, кто охотно позволяет себя лапать на первом же свидании. Но тем более остерегайтесь тех, кому для этого требуется разрешение священника. Самые лакомые кусочки ветчины — простите за грубое сравнение — всегда посредине. Ну, если, конечно, подвернулась возможность, не будьте ханжой и пользуйтесь случаем. Однако если ищете серьезных отношений, как, например, я с моей Бернардой, запомните это золотое правило.

— У вас все так серьезно?

— Более чем. У нас духовная связь. А как у вас с этой красоткой Беатрис? То, что она пальчики оближешь, сразу бросается в глаза, но суть вопроса вот в чем: она из тех, в кого влюбляешься, или из тех, кто пленяет, пробуждая наши природные инстинкты?

— Понятия не имею, — сказал я. — По-моему, и то, и другое.

— Смотрите, Даниель, тут все просто. Это как с несварением желудка. Чувствуете что-нибудь здесь, в самой середине? Ну, как если бы проглотили кирпич? Или же ощущаете только общий жар?

— Скорее, похоже на кирпич, — сказал я, впрочем, ощущая и некоторый жар тоже.

— Ну, значит, дело серьезное, берегитесь. Присядьте-ка, а я заварю вам липовый цвет.

Мы уселись за стол в подсобке, окруженные сотнями книг и тишиной. Город спал, и наша лавка казалась дрейфующим кораблем в океане тьмы и покоя. Фермин протянул мне дымящуюся чашку и смущенно улыбнулся. Какая-то мысль явно не давала ему покоя.

— Я могу задать вам вопрос личного характера, Даниель?

— Разумеется.

— Только умоляю ответить на него со всей откровенностью, — сказал он и откашлялся. — Как вы считаете, я мог бы стать отцом?

Должно быть, на моем лице отразилось такое замешательство, что он тут же поторопился добавить:

— Я имею в виду биологическое отцовство, пусть с виду я и кажусь тщедушным и худосочным, Провидению было угодно наградить меня необычайной мужской потенцией и силой боевого быка из Миуры.[58] Я говорю о другом типе отцовства. Смог бы я быть хорошим отцом, понимаете?

— Хорошим отцом?

— Ну да, как ваш, например. Человек с головой, сердцем и душой. Тот, кто способен слушать, направлять и уважать свое чадо, а не душить в нем собственные недостатки. Тот, кого сын будет любить не только за то, что он — его отец, а еще и восхищаться им как человеком. Тем, на кого он будет равняться, стремиться всегда и во всем на него походить.

— Почему вы спрашиваете об этом меня, Фермин? Я думал, вы не верите в брак, семью и прочие вещи. Ярмо и все такое, помните?

Фермин кивнул:

— На самом деле это для дилетантов. Брак и семья будут тем, что мы сами из них сделаем. А без этого они превращаются в хлев, полный лицемерия. Хлам и пустое словоблудие, ничего более. Но если есть истинная любовь, не та, о какой кричат на всех углах, а любовь, которую надо уметь доказывать и проявлять…

— Вас просто не узнать, Фермин.

— Да, я другой человек. Благодаря Бернарде мне захотелось стать лучше, чем я есть.

— Почему это?

— Чтобы быть ее достойным. Вам этого сейчас не понять, потому что вы слишком молоды. Но со временем вы заметите, что самое главное — это не то, что даешь кому-то, а то, чем поступаешься. Мы о многом говорили с Бернардой. Она по характеру истинная мамаша, уж вы-то знаете. Она никогда об этом не говорит, но мне кажется, что самое большое счастье, которое могло бы быть в ее жизни, это материнство. А мне эта женщина нравится даже больше, чем персики в сиропе. Ради нее я готов пойти в церковь и вознести молитвы Святому Серафиму или кому там ей надо, и это после тридцати двух лет клерикального воздержания.

— А вы не слишком торопитесь, Фермин? Вы ведь едва с ней знакомы…

— Знаете, Даниель, в моем возрасте либо уже знаешь наперед все ходы, либо ты пропал. Эту жизнь стоит прожить ради трех-четырех вещей, а все остальное — удобрения. Я наделал много глупостей, признаю, но сейчас единственное, чего хочу, это сделать счастливой Бернарду и однажды умереть у нее на руках. Я хочу снова стать уважаемым человеком, понимаете? Не ради себя, ведь лично мне глубоко наплевать на уважение этой своры макак, какую обычно все называют человечеством. Я хочу этого ради нее, потому что Бернарда верит во все эти вещи, в радиосериалы, в священников, в респектабельность, в Богоматерь Лурдскую. Она такая, и я люблю эту женщину именно такой, какая она есть, и не хочу менять в ней ничего, ни единого черного волоска из тех, что растут на ее подбородке. Именно поэтому я хочу, чтобы Бернарда гордилась мной, хочу, чтобы она думала: мой Фермин — настоящий мужчина, как Кэри Грант, Хемингуэй или Манолете.[59]

Я задумчиво скрестил руки на груди, оценивая ситуацию.

— А вы уже говорили с Бернардой об этом? Ну, о том чтобы завести детей?

— Ради Бога, конечно нет! За кого вы меня принимаете? Вы считаете, я брожу по миру, сообщая женщинам, что мечтаю их обрюхатить? Только не думайте, не то чтобы я этого не хотел, совсем нет, потому что этой дурочке Мерседитас я бы прямо сейчас заделал тройняшек и жил бы себе как король, но…

— Бернарда вам говорила, что мечтает о семье?

— О таких вещах не говорят, Даниель. Я это вижу по ее глазам.

Я кивнул:

— В таком случае, если для вас так важно мое мнение, я уверен, что вы будете замечательным отцом и супругом, хотя сами вы можете и не верить в подобные вещи.

Его лицо озарилось радостью:

— Вы и правда так думаете?

— Ну конечно.

— Вы даже не представляете, какой груз сняли с моей души! Потому что стоит мне вспомнить собственного родителя и подумать, что и я сам могу стать для кого-то тем, чем он был для меня, у меня немедленно возникает желание подвергнуть себя тотальной стерилизации.

— Да успокойтесь, Фермин! Кроме того, я уверен, что ваши способности племенного производителя не одолеет никакое лечение, тем более хирургическое вмешательство.

— Тоже верно, — призадумался он. — Ну да ладно, идите отдыхать, не хочу вас больше задерживать.

— Вы меня вовсе не задерживаете, Фермин. И потом, мне кажется, я сегодня ночью не смогу сомкнуть глаз.

— Охота пуще неволи… Кстати, помните, вы просили меня кое-что разузнать о том абонентском ящике?

— Вам уже удалось что-то выяснить?

— Я же сказал вам: положитесь во всем на Фермина. Сегодня днем, в обеденный перерыв я отправился на почтамт и перекинулся парой слов с одним моим старым знакомым, который там работает. Почтовый ящик № 2321 зарегистрирован на имя некоего Хосе Мария Рекехо, адвоката, чья контора находится на улице Леона XIII. Я позволил себе проверить указанный адрес, и почти не удивился, когда оказалось, что он липовый. Ну, я полагаю, это было вам известно. Всю корреспонденцию, приходящую туда, вот уже много лет забирает некая персона. Я знаю это, так как все переводы и письма, которые они получают из какого-то агентства недвижимости, приходят как заказные, и, чтобы забрать их, необходимо заполнить квитанцию и предъявить документ, удостоверяющий личность.

— И кто их забирает? Какой-нибудь помощник адвоката Рекехо? — спросил я.

— Ну, так глубоко мне пока не удалось копнуть, однако я в этом сомневаюсь. Или я сильно ошибаюсь, или адвокат Рекехо так же реален, как Пресвятая Дева Фатимская. Я узнал только имя человека, регулярно забирающего почту: Нурия Монфорт.

Я побледнел.

— Нурия Монфорт? Вы в этом уверены, Фермин?

— Я собственными глазами видел несколько квитанций, подписанных этой женщиной. Везде стоит это имя и номер ее удостоверения. Судя по выражению на вашем лице, явно показывающему, что вас сейчас стошнит, эта новость стала для вас открытием.

— Да, и весьма неприятным…

— Могу я поинтересоваться, кто такая эта Нурия Монфорт? Служащий, с которым мне удалось поговорить, сказал, что отлично помнит ее, так как пару недель назад она приходила забрать письма и, по его мнению, эта дама была так же хороша и полногруда, как сама Венера Милосская. Я вполне доверяю его мнению, ведь до войны он был профессором эстетики, но сейчас, поскольку оказался дальним родственником Ларго Кабальеро,[60] клеит марки на почте…