Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса) - Казандзакис Никос

— Книга, платок, бумага, карандаш и перочинный нож, — отвечал я, доставая один за другим предметы, находившиеся в моих карманах.

— Хочешь нож?

— У меня есть. У меня есть все: хлеб, сыр, оливки, нож, шило, кожа, чтобы сшить сапоги, фляга с водой, все, все! Нет только сигарет, а это все равно, что у меня ничего нет! А что ты ищешь в этих развалинах?

— Любуюсь античным миром.

— И много ты в этом понимаешь?

— Ничего!

— Я тоже ничего. Это все мертво, а вот мы живы. Давай, пошел отсюда! Можно было подумать, что это здешние духи гонят меня.

— Ухожу, — сказал я покорно.

С некоторым беспокойством я быстрым шагом пошел по тропинке. Через минуту я оглянулся и увидел все еще стоявшего на камне охваченного тоской пастушонка. Его вьющиеся волосы, высвободившиеся из-под платка, развевались на ветру, с головы до ног он купался в ярких солнечных лучах. Мне казалось, что я вижу перед собой бронзовую статую юноши. Теперь он держал свой посох на плече и насвистывал. Я пошел другим путем и стал спускаться к берегу.

Время от времени надо мной проносилось теплое ароматное дыхание близких садов. Земля благоухала, море смеялось, небо было голубым и ярким.

Зимой мы съежились душой и телом, а теперь пришедшее тепло развернуло нам плечи. Вдруг над головой послышалось хриплое курлыканье. Подняв голову, я увидел чудесный спектакль, который всегда, с самого раннего детства, волновал меня: журавли, построенные, как войско, в боевой порядок, возвращались из теплых стран, неся, по преданию, на своих крыльях и в углублениях костлявых тел ласточек.

Непреложный ритм смены времен года, вращающееся колесо мироздания, четыре лика земли, которые один за другим освещаются солнцем, уходящая жизнь — все это снова наполнило меня гнетущим волнением. Курлыканье журавлей звучало грозным предупреждением о неповторимости и скоротечности человеческой жизни, всем, чем можно насладиться, надо наслаждаться, пока жив. Во всей бесконечности мироздания нам не дано другой возможности.

Разум, принявший этот совет — безжалостный и в то же время полный сострадания, — победит мелочность, слабости, лень и оценит во сто крат каждое, навсегда уходящее, мгновение.

В памяти всплывают великие примеры, судя по ним, ты просто потерянный человек, жизнь проходит в мелких радостях, таких же невзгодах и пустых разговорах. Обуревает желание крикнуть с раскаянием: «Какой стыд».

Журавли, пролетев надо мной, скрылись в северном направлении, еще долетали их хриплые голоса, перенося меня из одного периода моей жизни в другой.

Я подошел к морю и торопливо зашагал по кромке воды. Как же тоскливо идти одному по берегу моря! Каждая волна и каждая птица в небе зовут и напоминают вам о долге. Когда идешь в компании, смеешься, беседуешь, это мешает услышать голоса волн и птиц. Впрочем, быть может, они ничего и не говорят, только смотрят, как вы проходите, увлеченные болтовней, и смолкают.

Я улегся на гальке и закрыл глаза. «Что же это такое — душа, — думал я, — и какое скрытое сходство есть между ней, морем, облаками, запахами? Похоже, душа сама была морем, облаком, ароматом…»

Я встал и снова пошел, словно принял какое-то решение. Но какое? Этого я не знал.

Вдруг я услышал чей-то голос за спиной:

— Куда ты идешь, господин? Не в монастырь ли? Я обернулся. Приземистый, крепкий старик, без палки, с черным, свитым жгутом, платком, повязанным вокруг его белых волос, улыбаясь, махал мне рукой. Следом за ним шла старая женщина, а за нею их дочь, черноволосая и смуглая, с испуганным взглядом, повязанная белым платком.

— В монастырь? — снова спросил меня старик.

И тут я понял, что давно хотел там побывать. Уже много месяцев я хотел сходить в эту маленькую обитель монахинь, построенную недалеко от моря, но никак не мог на это решиться.

И вот сейчас я вдруг принял решение.

— Да, — ответил я, — я иду в монастырь послушать гимны в честь Богородицы.

— Да снизойдет на тебя ее благословение!

Старик ускорил шаг и догнал меня.

— Ты и есть Общество по добыче угля?

— Да, это я.

— Так вот, пусть Святая дева принесет тебе удачу! Ты делаешь доброе дело для деревни, даешь заработать отцам бедных семей. Благослови тебя Боже! Через минуту хитрый старик, который, конечно, знал, что дела мои шли плохо, добавил следующие слова:

— Даже если ты ничего не заработаешь, сын мой, продолжай в том же духе. Ты все равно останешься в выигрыше. Душа твоя попадет прямехонько в рай…

— Именно этого я и желаю, дедушка.

— Не такой уж я грамотный, но однажды слышал в церкви, что говорил Христос. Это врезалось мне в голову и я никогда не забываю: «Продай, — сказал он, — продай все, что ты имеешь, чтобы купить Великую Жемчужину». Великая Жемчужина — это спасение души, сын мой. Ты, хозяин, выбрал верный путь к Великой Жемчужине. Великая Жемчужина! Сколько же раз, среди мрака, она сверкала в моем сознании, похожая на большую слезу!

Мы снова двинулись в путь, мужчины впереди, а сзади, скрестив руки, шли женщины. Время от времени мы обменивались фразами: «Долго ли будут цвести оливы? Будет ли дождь, чтобы налился ячмень?» Повидимому, мы оба были голодны, ибо вели разговор о пище и никак не хотели сменить тему.

— Что ты больше всего любишь поесть, дедушка?

— Все, все, сын мой. Это великий грех говорить: это вкусно, а это вот нет!

— Почему? Разве нельзя выбирать?

— Конечно, нет.

— Почему же?

— Потому, что есть люди, которые голодны.

Пристыженный, я замолчал. Никогда я не встречал человека, в сердце которого было бы столько благородства и сострадания.

Ударил маленький монастырский колокол, радостно и легкомысленно, словно смеялась женщина. Старик перекрестился.

— Приди к нам на помощь, святая Великомученица, — прошептал он. — Ее ударили ножом и из перерезанного горла хлынула кровь. Это было во времена пиратов.

Старик пустился приукрашивать страдания Богородицы, будто речь шла о реальной женщине, молодой преследуемой беженке, которую поразили кинжалом нехристи, и она, вся в слезах, пришла с Востока вместе со своим ребенком.

— Раз в году настоящая горячая кровь течет из ее раны, — продолжал старик, — я помню, как однажды, в ее праздник, в то время у меня еще и усы-то не росли, мы спустились со всех деревень, чтобы преклонить колени перед Ее милостью. Это произошло 15 августа. Мы, мужчины, улеглись на ночь на дворе монастыря. Женщины устроились внутри. И вот, сквозь сон слышу крик Богородицы. Я быстро поднялся, подбежал к ее иконе, положил руку ей на горло и что же? Пальцы мои были все в крови… Старик перекрестился, повернулся и посмотрел на женщин.

— А ну-ка, женщины, — крикнул он, — вы устали, но не бойтесь, вот мы и пришли!

Он понизил голос:

— Я в ту пору еще не был женат. Распростерся ниц перед Ее милостью и решил покинуть этот лживый мир, постричься в монахи.

Он рассмеялся.

— Почему ты смеешься, дедушка?

— Есть причина, сын мой! В тот самый день дьявол переоделся женщиной и остановился передо мной. Это была она! И не оборачиваясь он указал назад, на старуху, которая молча шла за нами.

— Сейчас-то на нее неприятно смотреть, — сказал он. — А в то время она была молоденькая и подвижная, как рыбка, девушка. В ту пору ее называли чернобровой красавицей и ей шло это имя, черт возьми! А теперь, эх бедные же мы люди! Где сейчас ее брови? Они все вылезли!

В эту минуту шедшая позади старуха как-то глухо проворчала, наподобие цепной собаки, так и не промолвив ни слова.

— Вот и монастырь! — сказал старик, вытянув руку.

На берегу моря, стиснутый двумя большими скалами, ослепительно сиял небольшой белый монастырь. В центре был виден свежевыбеленный купол церкви, небольшой и круглый, наподобие женской груди. Вокруг церкви пять или шесть келий с голубыми дверями; во дворе росли три высоких кипариса, а вдоль ограды — большие цветущие смоковницы. Через раскрытые окна храма до нас доносилось мелодичное пение псалмов. Мы ускорили шаг. Соленый воздух наполнился ароматом ладана. Дверь в проеме большой арки была широко открыта в благоухающий, очень чистый, усыпанный черной и белой галькой двор. Вдоль стен, справа и слева, стояли горшки с розмарином, майораном и базиликом.