Изгнание из рая - Елена Крюкова

Он, еще не переспав с ней, содержал ее. Он покупал ей платья и меховые пелеринки для театры у Нины Риччи, жемчужные колье – в ювелирном на Новом Арбате, заказывал оригинальное шматье у Славы Зайцева, у Кати Леонович. Он смотрел на нее как пес, которому вот-вот дадут кость. И точный же расчетец у нее был. Она назначала ему свиданья редко – так редко, чтобы он не успел обозлиться от ожиданья, перегореть и подзабыть ее, а соскучиться в меру, так, чтобы, увидев ее, совсем потерять голову.

И он все же, шутя, играючи, выцыганил у нее номер ее телефона. «Я не буду сильно надоедать, – сказал он ей мирно. – Я буду иногда падать с неба. Золотым дождем. Как Зевс на Данаю».

Да, любовь тоже была игрой, и Митя это хорошо видел. По совету папаши Эмиля, которому Митя рассказал все, происшедшее в «Зеленой лампе» – да Пашка, вероятно, давно уже выложил эти кровавые страсти по Лангусте любимому папуле, – Митя не посещал больше казино; Пашка зазывал его туда; Митя отшучивался: «Как-нибудь потом, пока обожду, а то Зяма подстережет меня и выстрелит в меня из-за угла, из-за пальмы. Пусть выберет себе другую мишень». Ему было тяжело видеть человека, выманившего у него Царский изумруд. Время от времени в своей квартире он залезал за сгрудившиеся на полке книги-ужастики, разворачивал наволочку, перебирал, как Гобсек, украшенья и иконки, любовался, усмехался. Ну, дудки, теперь он уже никому не отдаст ни одно из сокровищ. Он или сохранит их для себя, для домашнего музея… а не начать ли ему собирать антиквариат, начало положено – краденый Тенирс, Царские подарки старухи Голицыной, – или выгодно, сногсшибательно выгодно продаст, и, скорей всего, не здесь. За границей. Разумеется. Он уже кое-что знал про аукционы. Он разнюхал, что в Центральном доме художника на Крымском Валу находится галерея старинной живописи и антикварных вещей, знаменитая «Альфа-Арт», приехал туда, выманил у худенькой манерной, как придворная дама эпохи рококо, пышноволосой экспертши толстенные тома каталогов Филипса и Кристи и еще одного мощного аукциона в Амстердаме, зарылся в фолианты, а вынырнул оттуда с четкими сведеньями о подлинной стоимости живописной работы на меди, у него в высотке на площади Восстанья хранящейся. Его Тенирс – а Тенирсов, как он выяснил, было два, старший и младший, отец и сын, а может, два брата, а еще лучше – два однофамильца, – был гораздо знаменитее, а соответственно, неизмеримо дороже собрата. Такая маленькая медная дощечка, искусно выпачканная кучкой кисточек, зажатых в кулаке мастера, по особым рецептам выделанным голландским маслом, – а ведь масляную краску изобрели именно в Голландии за триста лет до Тенирса, и изобрел ее Ян ван Эйк, – на Кристи стоила до тридцати миллионов долларов, на Филипсе – немногим меньше. Если б он не убил Анну и она увезла бы картину в Японию или в Америку, она могла бы на ней сильно подзаработать, считая ее дешевой московской покупкой. Миллион! Зато, плевать на все, у него есть миллион. Правда, уже распотрошенный чуть-чуть. Но это мертвому припарки. Он пошерстил еще свой счет, купив вместо японской «мазды» – правильно Бог отнял у него машину, а то бы она вечно напоминала ему о Японии, об Анне – красивый белый «форд», недорогой, но верткий и юркий, удобный и красивый. Зачем ему суперавто? Все должно быть утилитарным. Но долгим завистливым взглядом он провожал роскошные «шевроле» и аристократические «феррари», скользящие по широким и узким кривым улицам Москвы, как раньше, при Калите и Годунове, разодетые боярыни скользили по московским снегам среди нищих, клянчивших милостыньку, и юродивых Христа ради.

Ресторанные посиделки с Ингой и Региной продолжались, и Митя приустал уже от дамского общества – он всегда жил бок о бок с мужиками, и попасть в такой щебечущий бесконечно цветник – Лора, Инга, Регина, их подруги, то и дело устраивавшие салонные балы, приемы, вечеринки, дни рожденья и дни ангела, – значило крупно отвлекаться от настоящих, мужских дел и поступков, которые он призван был совершить. А что он мог такого могучего сделать мужского? Он вперся, как таран, в мафиозный мир, и для него было важным, безотложным – продвинуться вперед в мире денег. Он ничего не соображал в деньгах, цифрах, счетах. Он попросил Эмиля: научи. Эмиль отмахнулся: Лора научит, попроси ее. Он попросил. Она повела плечиком под атласным халатом: каждый урок программы «Инфобухгалтер» на компьютере – одна ночь со мной. Она так прямо ему и сказала, глядя в глаза. Он наклонил голову, прижал руку ко рту. Его чуть не вытошнило при одном воспоминании об ее остром запахе, так не похожем на свежий и тонкий ландышевый запах Инги.

Дело было слажено, в отсутствие Эмиля и Пашки он спал с Лорой, успокаивая вздрюченную Ингой плоть и встопорщенные нервы, а Лора вознаграждала его, ковыряясь с ним в компьютерных бухгалтерских программах, накинув на голое, неостывшее после бешеной постели увядающее тело атласный красный халат. Митя начал кумекать кое-что. Он стал разбираться в индексе потребительских цен, в колебаньях курса доллара, в стоимостях государственных бумаг, он уже знал, кто по-настоящему правит рынком, а кто только притворяется, что стоит у кормила власти; он фиксировал котировки Центрального банка, он уже знал, в чем смысл иностранных инвестиций. Он смотрел в рот Лоры, полный прелестных вставных американских зубов, и запоминал все хорошо и напрочь, ибо память у него была свежая и молодая, а то и записывал в маленькие стильные записные книжечки, которыми снабжал его Эмиль, вполне по-отцовски заботясь о его мелочах и аксессуарах. Знал ли Эмиль о том, что Митя – Лорино развлеченье? А если б знал – что бы было?.. Закатил сцену?.. Посмеялся от души?.. Эмиль слишком хорошо, вдоль и поперек, знал свою жену. И ему нравилось все, что она делает. По крайней мере то, что было ему известно.

А тем временем война на Кавказе шла и шла, и зимняя кампания разгоралась, и генералы, самые маститые, вели войска на Грозный, пытаясь уничтожить боевиков, а боевики сражались так, будто целый народ, разницы никакой не было. Выстрелы и взрывы гремели там, в горах, а в Москве и других городах России гремели другие взрывы – один за другим взлетали на воздух дома, и на третий день, с воплями и рыданьями, хоронили мирных жителей, возлагали, всхлипывая, венки на могилы маленьких детей и любимых стариков, спокойно спавших, когда взрывы уносили жизни – дома террористы взрывали глубокой ночью либо под утро, чтобы убить наверняка – ведь ночью все отдыхали у себя дома. Митя, разворачивая по утрам газеты, купленные в киоске на Красной Пресне, окунался в известия – крупным черным шрифтом, в траурной рамке: СНОВА ВЗОРВАН ДОМ В МОСКВЕ. Улица академика Ферсмана… улица Губкина… улица Перерва… Террористы не дремали. Митю страх не охватывал. Ну да, и его высотку могли взорвать, и под его дом могли подложить… что они там подкладывают?.. тротил, термояд?.. о, всего лишь гексаген… Гексаген производили на закрытых военных заводах России. Какое он имел отношенье к Чечне? И откуда ребята-боевики брали оружие?.. Тайна сия велика была. Помогал ли им преступный мир, русские продажные спецслужбы, профессоналы международной торговли оружием или иная мафия – Митя не знал, так же, как не ведали этого тысячи, миллионы россиян. Он пожимал плечами. Война!.. Она идет всегда. Она все никак не кончится. Она не кончится никогда. Лишь прервется на миг. И обрушится на землю опять, как черный снег. И черной метелью заметет все живое.