Счастливчики - Хулио Кортасар

От кофе ей стало лучше. Итак, она отправляется в плавание с сыном, прихватив заодно и старого друга, которого превратила в родственника. Отправляется, потому что ей достался счастливый билет, потому что Хорхе полезен морской воздух, а Персио он еще полезнее. Она подумала и повторила: итак, она отправляется… Отхлебнула кофе, рассеянно начала сначала. Непросто было свыкнуться мыслью с тем, что происходило, с тем, что должно было вот-вот произойти. Уехать — на три месяца или на всю жизнь — какая разница? Не все ли равно? Она не была счастлива и несчастна тоже не была, обычно крайности толкают на резкие перемены. Муж будет оплачивать содержание Хорхе в любой части света. А у нее есть рента, есть тревел-чеки и кое-какие деньги на черный день.

— Все эти люди плывут с нами? — спросил Хорхе, постепенно отходя от мороженого.

— Нет. Давай попробуем угадать кто, если хочешь. Я уверена, вон та сеньора в розовом.

— Ты думаешь, че? Она некрасивая.

— Ладно, не возьмем ее. Теперь ты.

— Вон те сеньоры за столиком, с сеньоритой.

— Очень может быть. Выглядят симпатичными. Ты захватил платок?

— Да, мама. Мама, а пароход большой?

— Думаю, да. Кажется, это какой-то особый пароход.

— Его кто-нибудь видел?

— Возможно, но он не из известных.

— Значит, некрасивый, — грустно сказал Хорхе. — Красивые все знают. Персио, Персио! Мама, Персио пришел.

— Персио точен, — удивилась Клаудиа. — Начнешь думать, что лотерея разрушает привычки.

— Персио, иди сюда! Что ты мне принес, Персио?

— Последние новости с планеты, — сказал Персио, а Хорхе, счастливый, смотрел на него и ждал.

Учащегося Фелипе Трехо очень интересовало, что происходит за соседним столиком.

— Ты только представь, — сказал он отцу, который отирал пот со всей элегантностью, на какую был способен. — Некоторые из этих лохов наверняка поплывут с нами.

— Ты не можешь выражаться поприличнее, Фелипе? — простонала сеньора Трехо. — Что за ребенок, когда он научится хорошим манерам.

Беба Трехо советовалась по поводу своего макияжа с зеркальцем от Эйбара, попутно используя его в качестве перископа.

— Ладно, а эти-то каракатицы, — не унимался Фелипе. — Ты посмотри, эти-то просто рыночные торговки.

— Не думаю, что все отправятся в круиз, — сказала сеньора Трехо. — Возможно, вон та пара, что сидит во главе стола, и вон та сеньора, она, должно быть, мать девушки.

— Какие вульгарные, — сказала Беба.

— Какие вульгарные, — передразнил Фелипе.

— Не кривляйся.

— Фу-ты, ну-ты, герцогиня Виндзорская. Вылитая.

— Хватит, дети, — сказала сеньора Трехо.

Фелипе с удовольствием ощущал свою внезапную значительность, но пользовался ею с осторожностью, чтобы не спалить раньше времени. А сестрицу следовало взять в узду и сквитаться за все, что она успела ему насолить.

— За другими столиками, по-моему, приличные люди, — сказала сеньора Трехо.

— Хорошо одетые, — сказал сеньор Трехо.

«Они — мои гости, — думал Фелипе и готов был кричать от радости. — Старик, старуха и эта говнюшка. И я могу делать что хочу». Он обернулся на соседний столик и ждал, когда на него обратят внимание.

— Вы случайно не плывете на пароходе? — спросил он смуглого мужчину в полосатой рубашке.

— Я — нет, паренек, — сказал смуглый. — А вот этот молодой человек с мамашей и сеньорита с мамашей — плывут.

— Ах, значит, вы провожаете.

— Так точно. А вы плывете?

— Да, с семьей.

— Вы счастливчик, молодой человек.

— Да уж, — сказал Фелипе. — А в следующий раз, может, и вам выпадет.

— Конечно. Выпадет.

— Наверняка.

— А я тебе принес вести от осьминожки, — сказал Персио.

Хорхе уперся локтями в стол.

— Он был под кроватью или в ванне? — спросил он.

— Вскарабкался на пишущую машинку, — сказал Персио. — Как ты думаешь, что он делал?

— Печатал на машинке.

— Сообразительный мальчик, — сказал Персио Клаудии. — Ну конечно, печатал на машинке. Вот страничка, сейчас прочту тебе. Слушай: «Отдыхай, я буду ждать, хоть на меня тебе плевать. Написал тебе немножко твой приятель Осьминожка».

— Бедняжка Осьминожка, — сказал Хорхе. — Что он будет есть, пока тебя не будет?

— Спички, карандаши, телеграммы и баночку сардин.

— Он не сможет ее открыть, — сказала Клаудиа.

— Сможет, Осьминог сможет, — сказал Хорхе. — А какие новости с планеты, Персио?

— На планете, — сказал Персио, — кажется, прошел дождь.

— Если там прошел дождь, — прикинул Хорхе, — то муравочеловекам пришлось забираться на плоты. Потоп, наверное, был — или не совсем?

Персио точно не знал, но муравочеловеки способны были справиться с ситуацией.

— Ты не захватил телескоп, — сказал Хорхе. — Как же мы с борта парохода будем следить за нашей планетой?

— А звездная телепатия на что, — сказал Персио и подмигнул. — Клаудиа, вы устали.

— Вон та женщина в белом сказала бы, что все это — от влажности. Ну вот, Персио, мы тут. Что будет дальше?

— Ах, вот вы о чем… У меня не было времени как следует изучить вопрос, но я готовлю фронт.

— Фронт?

— Фронт атаки. Каждую вещь, каждое событие следует атаковать различными способами. Люди почти всегда прибегают лишь к одному способу и получают половинчатые результаты. Я всегда подготавливаю свой фронт и затем синкретизирую результаты.

— Понимаю, — сказала Клаудиа тоном, который говорил об обратном.

— Надо действовать push-pull[3], — сказал Персио. — Не знаю, понятно ли я объяснил. Некоторые вещи находятся еще как бы в пути, и следует подтолкнуть их, чтобы увидеть, что произойдет дальше. Женщин, например, не при детях будет сказано. А что-то надо просто дернуть за рукоятку. Этот парень, Дали, знает, что делает (а может, как раз не знает, но все равно), когда рисует тело, забитое ящичками. По-моему, очень многое на свете имеет рукоятку. Возьмем, к примеру, поэтические образы. Если смотреть на них извне, не видно ничего, кроме открытого смысла, хотя он может быть вполне герметичным. Вы удовлетворитесь открытым смыслом? Ничего подобного. Надо дернуть за рукоятку и влезть внутрь ящичка. Дернуть за рукоятку означает приблизиться к сути, овладеть сутью, выйти из привычных рамок.

— А, — сказала Клаудиа, потихоньку делая знак Хорхе, чтобы он высморкался.

— В данном случае, например, имеет место огромное количество значащих элементов. Каждый столик, каждый галстук. В этом хаотическом беспорядке я вижу, как вырисовывается строгий порядок. И спрашиваю себя, что же будет дальше.

— И я — тоже. Но это забавное развлечение.

— Развлечение — всегда спектакль: мы его не анализируем, потому что тогда наружу вылезет непристойное притворство. Заметьте, я не против развлечения как такового, но прежде чем приступить к развлечению, я всегда сначала запираю лабораторию и выплескиваю кислоты и щелочи. Другими словами, подчиняюсь, поддаюсь кажимости. Вы сами прекрасно знаете, сколь драматично смешное.

— Прочти для Персио стихи о Гаррике, — сказала Клаудиа Хорхе. — Это будет прекрасная иллюстрация к его теории.

— Завидя Гаррика, английского актера… — во весь голос начал Хорхе. Персио внимательно слушал, а когда он закончил, захлопал в ладоши. За другими столиками тоже кто-то стал аплодировать, и Хорхе покраснел.

— Quod erat demonstrandum[4], — сказал Персио. — Конечно же, я имел в виду более широкое понятие в том смысле, что любое развлечение — это вполне осознанная маска, которая в конце концов приживается и подменяет подлинное лицо. Почему человек смеется? Смеяться не над чем, разве что над самим смехом. Обратите внимание, часто дети, которые много смеются, заканчивают плачем.

— Глупые, — сказал Хорхе. — Хочешь, я прочитаю тебе про ныряльщика и жемчужину?

— На палубе, а вернее в кубрике, при свете звезд ты будешь читать мне все, что душе угодно, — сказал Персио. — А теперь я хотел бы немного разобраться в этом полугастрономическом окружении. Эти бандонеоны[5] что означают?

— О, мадонна, — сказал Хорхе и зевнул.

Черный «линкольн», черный костюм, черный галстук. Остальное — смутно. Более всего из дона Гало Порриньо был заметен шофер с внушительной спиной и кресло на колесах — мощное сооружение из резины и хромированного железа. Многие остановились посмотреть, как шофер с сиделкой вытаскивали дона Гало и водружали на тротуар. На лицах проступала жалость, приглушенная очевидным богатством хворого господина. К тому же сам дон Гало, походивший на ощипанного цыпленка, глядел так высокомерно, что хотелось пропеть ему «Интернационал» прямо в лицо, чего, однако, никто никогда не делал, как заметил Медрано, невзирая на то, что Аргентина — свободная страна, а музыка относится к тем искусствам, которые поощряются в самых высоких сферах.