Счастливчики - Хулио Кортасар

— А почему недоверие? — спросил доктор Рестелли. — Эти слухи ни на чем не основаны. Вот увидите, отчалим точно, как обозначено на оборотной стороне билета. Лотерея имеет поручительство государства, это вам не какая-нибудь самодеятельная лотерейка. Билеты распространялись среди лучших, и даже странно предполагать возможность накладок.

— Я восхищаюсь вашей верой в бюрократический порядок, — сказал Лопес. — По-видимому, это коренится в упорядоченности вашей личности, скажем так. Я же, напротив, подобен турецкому сундуку, и у меня никогда нет никакой уверенности ни в чем. Нельзя сказать, что я не доверяю конкретно этой лотерее, но все-таки не раз задавался вопросом, не закончится ли все это как с «Хелрией».

— «Хелрия» — затея агентств, возможно, даже еврейских, — сказал доктор Рестелли. — Название-то какое, если вдуматься… Я не антисемит, подчеркиваю особо, но уже много лет замечаю, что повсюду просачивается эта нация, достойная похвал, если хотите, в других отношениях. Ваше здоровье.

— И ваше, — сказал Лопес, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. А маркиза на самом деле выйдет в пять? В дверь со стороны Авениды входили и выходили завсегдатаи. Лопес воспользовался, что собеседник задумался, по-видимому, над этнографическими проблемами, и огляделся вокруг. Почти все столики были заняты, но лишь за немногими царило настроение, выдававшее возможных участников предстоящего плавания. Стайка девушек столпилась у дверей, как обычно бестолково натыкаясь друг на дружку, смеясь и бросая взгляды на вероятных порицателей или поклонников. Вошла сеньора с целым выводком детишек и направилась в маленький зал со столиками, застеленными умиротворяющими скатерками, где другие матроны и мирные парочки поглощали прохладительные напитки или пирожные, словом, что-то вполне домашнее. Вошел парень (этот — да, наверняка) с очень хорошенькой девушкой (хорошо бы, и она — тоже) и сели рядом. Оба нервничали, но как ни старались смотреть друг на друга естественно, руки, крутившие бумажник или сигареты, выдавали их. А за стенами кафе Авенида буйствовала как обычно. Громко, вовсю мощь, рекламировали пятое издание чего-то, в рупор расхваливали что-то еще. Яростный летний свет заливал улицу в половине шестого вечера (в этот обманный час, как и многие другие, убежавшие вперед или оставшиеся позади), пахло бензином, раскаленным асфальтом, одеколоном и мокрыми опилками. Лопес еще раз подивился капризу Туристической лотереи, неразумно одарившей его. Только давняя привычка портеньо, жителя Буэнос-Айреса, — чтобы не сказать больше и не впасть в метафизику — позволяла счесть разумным разворачивавшийся вокруг спектакль, участником которого был и он. Самая хаотическая гипотеза хаоса — ничто в сравнении с этой суматошной сутолокой при тридцати трех градусах в тени, этим беспорядочным хождением туда-сюда, этим скоплением шляп и портфелей, охранников и газеты «Расой», автобусов и пива, — и все это одновременно, в единый краткий миг меняется и в новый краткий миг предстает уже в ином сочетании и обличье. Вот женщину в красной юбке и мужчину в клетчатом пиджаке, идущих навстречу друг другу, разделяют всего лишь две тротуарные плитки, и в этот же миг доктор Рестелли подносит ко рту свою пол-литровую кружку, а хорошенькая девушка (без сомнения, хорошенькая) вынимает красную губную помаду. И вот уже мужчинам женщина на тротуаре разминулись, кружка медленно опускается, а помада выписывает извечное слово. Так кому же, кому может показаться странной эта Лотерея?

— Два кофе, — попросил Лусио.

— И стакан воды, пожалуйста, — сказала Нора.

— К кофе всегда подают воду, — сказал Лусио.

— На самом деле.

— Только ты никогда ее не пьешь.

— Сегодня хочется пить.

— Да, здесь жарко, — сказал Лусио, меняя тон. Наклонился к ней над столом. — У тебя усталое лицо.

— Конечно, вещи укладывала, хлопоты…

— Хлопоты, какие могут быть хлопоты с вещами, — сказал Лусио.

— Да.

— Ты правда устала.

— Да.

— Сегодня ночью ты будешь спать хорошо.

— Надеюсь, — сказала Нора. Как всегда, он говорил самые невинные вещи тоном, который Нора уже научилась понимать. Возможно, и эту ночь она не будет спать хорошо, потому что это будет ее первая ночь с Лусио. Ее вторая первая ночь.

— Красуля, — сказал Лусио, гладя ее руку. — Красуля-кисуля.

Нора вспомнила отель «Бельграно», первую ночь с Лусио, но лучше бы не вспоминать, а забыть.

— Дурашка, — сказала Нора. Запасная губная помада, кажется, в несессере?

— Хороший кофе, — сказал Лусио. — Как думаешь, дома догадались? Мне-то что, но скандала не хочется.

— Мама думает, что я пошла в кино с Мучей.

— А завтра — скандал до небес.

— Завтра они уже ничего поделать не смогут, — сказала Нора. — Подумать только, недавно отмечали мой день рождения… Вся надежда — на папу. Папа не злой, но мама вертит им как хочет, и остальными — тоже.

— Все жарче становится тут, в помещении.

— Ты нервничаешь, — сказала Нора.

— Нет, просто хотелось бы наконец отчалить. Тебе не кажется странным, что нас заставили сначала прийти сюда? В порт, я думаю, повезут на автобусе.

— А кто же остальные? — сказала Нора. — Вон та сеньора в черном, как ты думаешь, тоже?

— Да нет, зачем этой сеньоре путешествовать? Скорее, вон те две, которые разговаривают за столиком.

— А должно быть гораздо больше, человек двадцать.

— Ты немножко бледная сегодня, — сказал Лусио.

— От жары.

— Хорошо хоть успеем отдохнуть до того, как нас начнет болтать, — сказал Лусио. — Я бы хотел, чтобы нам дали хороший номер.

— С горячей водой, — сказала Нора.

— Да, и с иллюминатором, и чтобы вентилятор был. И чтобы иллюминатор выходил на море.

— Почему ты говоришь номер, а не каюта?

— Не знаю. Каюта… Номер — как-то лучше звучит. А каюта… вроде как каюк. Я тебе говорил, что ребята из нашей конторы хотели проводить нас?

— Проводить нас? — сказала Нора. — Как это? Они что же — знают?

— Ну, меня проводить, — сказал Лусио. — Знать-то они не знают. Я только одному сказал — Медрано, в клубе. Ему можно доверять. Я подумал, он все равно тоже плывет, так что лучше сказать ему заранее.

— Смотри-ка, и он тоже выиграл, — сказала Нора. — Как странно, правда?

— Сеньора Аппельбаум предложила нам билеты из одного блока. А остальные, кажется, разошлись в «Боке», не знаю точно. Почему ты такая хорошенькая?

— Вот еще, — сказала Нора, позволяя Лусио взять ее руку и сжать. Как всегда, когда он говорил вот так, приблизившись, испытующе, Нора немного отодвигалась, мягко, уступая ему совсем чуть-чуть, просто чтобы не огорчать. Лусио смотрел на ее улыбающийся рот, обнажавший мелкие, очень белые зубы, и только их (там, дальше, один был с золотой коронкой). Вот бы им дали хороший номер, и Нора отдохнула бы как следует. И выкинула бы из головы всю эту чушь (впрочем, выкинуть надо было только одно, но она за это упорно держалась). Он увидел, как в дверь со стороны Флориды входит Медрано вместе с компанией каких-то мужчин и женщины в кружевной блузке. Почти с облегчением он поднял руку. Медрано узнал его и направился к их столику.

В «Лондоне» в летнюю жару не так уж и плохо. От Лории до улицы Перу дороги десять минут, так что будет время остыть и пролистать «Критику». Загвоздка в том, как уехать, чтобы Беттина не засыпала вопросами, и Медрано придумал сбор выпускников 35-го года, ужин в Лопрете, а перед тем — аперитив где-то еще. Он уже столько напридумывал после выигрыша в лотерею, что эта последняя и почти вынужденная ложь ничего не меняла.

Беттина осталась в постели под жужжавшим на тумбочке вентилятором, голая, читать Пруста в переводе Менсаче. Все утро они занимались любовью, с перерывами на сон, виски или кока-колу. Съев холодного цыпленка, они обсудили достоинства произведений Марселя Эме, стихов Эмилио Бальягаса и котировку мексиканского орла. В четыре Медрано залез под душ, а Беттина открыла Пруста (перед тем они еще раз отдали дань любви). В подземке, с сочувственным интересом наблюдая за школьником, изо всех сил старавшимся выглядеть беспутным гулякой, Медрано мысленно подвел черту под своими действиями задень и признал их правильными. Можно было вступать в субботу.

Листая «Критику», он продолжал думать о Беттине, немного удивляясь, что все еще думает о Беттине. Прощальное письмо (ему нравилось называть его посмертным письмом) было написано накануне ночью, в то время как Беттина спала, — нога ее выпросталась из-под простыни, волосы упали на глаза. Все было объяснено (за исключением того, разумеется, что она найдет возразить), личный вопрос удачно решен. С Сусаной Донети разрыв произошел точно таким же образом, и даже не пришлось уезжать из страны, как сейчас; каждый раз, когда после этого они с Сусаной встречались (главным образом на художественных выставках, неизбежных в Буэнос-Айресе), она улыбалась ему, как старому другу, не обнаруживая ни злобы, ни тоски по прошлому. Он представил, как входит в «Писарро» и сталкивается нос к носу с Беттиной, а она ему дружески улыбается. Или хотя бы просто улыбается. Но скорее всего Беттина вернется в Раух, где ее ожидает ни о чем не подозревающее безупречное семейство и две кафедры родного языка.