Чужой сон. Повести и рассказы - Олег Погасий

До двух оставался почти час. «Быстро я управился» – похвалил себя Воронин и высыпал мокрую траву на длинную лавку у окна. «Пускай подсохнет, а мне б немного расслабиться, такое услышать там… чуть сердце не разорвалось на части» – покачал головой и полез в скрипучий жесткий гамак кровати. «Странные вещи происходят со временем – старался переключиться он от, еще стоявшего в нем знаком вопроса, того пронзительного, надрывного плача – на отвлеченные темы – там под елью, в ночи, мне всё казалось, что не успеваю, времени в обрез, а сейчас, если вспомнить, то всё происходило как в замедленной съемке… или того больше, вообще отдельные кадры событий, как будто затстревали… и жизнь останавливались.» Размышлял Воронин, уже посапывая.

Он вскочил ровно в два. «Есть все-таки биологические часы!». Помассировал на локте розоватый рубец, оставшийся от сетки, потер руки и приступил к тому, ради чего весь сыр-бор. Взял со стола полиэтиленовый пакет, разрезал уголок ножницами, и высыпал порошковое молоко в глиняный кувшин. Налил из ведра воды в кастрюлю, подбросил в печь дрова, и, стащив кочергой закопченный кружок из пылающей дыры, обжигая пальцы, поставил воду. Вода вскипела в минуту. Воронин выпустил из-под брюк рубашку и, окутав краем материи кисти рук, снял с печи раскаленную посудину и поставил на стол. Вылил кипяток в кувшин. Комки белого порошка всплыли, но вскоре растаяли, как остатки льда и снега в периоды глобального потепления в Ледовитом океане.

Оставив молоко остывать, Воронин занялся листьями. Он отщипывал от листьев потемневшие, полусгнившие края, растирал их в ладонях и стряхивал в кувшин с молоком, а прилипшие к рукам кусочки счищал в молоко ногтем большого пальца. И с листьями Воронин справился скоро. Довольный, что всё идет как надо, он взболтнул своё варево и накрыл кувшин блюдцем. Собственно, всё, что он только что проделывал, было не чем иным, как претворением в жизнь магических строф, написанных им несколько лет назад, и как раз для этой решающей ночи.

Воронин обладал абсолютным поэтическим слухом, в этом он никогда не сомневался. Стихотворную метрику окружающего бытия, его осмысления, музыку жизни – он схватывал мгновенно.

Но жизнь, не всегда укладывается в прокрустово ложе классических размеров, и потому из-под его пера выходили самые неожиданные комбинации. Это могло быть всё что угодно: какие-нибудь Кентавры Хореев и Пиррихиев, или Трибрахий пожирающий Дактиля. И прочие Чудовища. Но это его мало занимало. Этим пусть занимаются литературоведы и критики, это их хлеб.

Как и с этими строчками:

Молоко волью горящее в глиняный кувшин,

С листьев примешаю кровь и гниль.

Здесь неточная рифма «ин» – «и гн», соскальзывающая в «иль», – помимо того, что сдвигает, деформирует пространство, очерченное под мистическое действо, еще, ко всему, и выводит за эту черту. И если сильно захотеть, то начинают слышаться протяжные, жутковатые песни подслеповатых крючконосых колдунов, ворожащих над своим приготовленьем. А от звенящих металлом, неприступных «н» приходит понимание исключительности своей личности, наделенной высшим знанием.

А траву полночную разнесу кругом,

Запахи, как гвозди заколотят дом.

А здесь «ом» – «ом» создают гипнотическое ощущение замкнутого пустого пространства, вырывающегося из мелкотемья простой крестьянской избы и поднимающегося до обобщений, поистине, космического масштаба. А чего только стоит парадоксальная метафора « запахи, как гвозди заколотят дом»? И разве

не слышно как стучит молоток по согласным «л» – «т» – «т», и по «д» – «м» вбивает эти гвозди по самые шляпки?

Воронин взял с лавки охапку травы и стал разбрасывать по углам, всовывать в щели между бревнами стен, заталкивать под потолок.

Настала очередь за кровью. За его кровью. Хотя в стихотворном тексте говорилось про кровь гнилых листьев. Чья же в действительности должна быть кровь, знал только Воронин. Его, только его. Его кровяные тельца должны войти в соприкосновение, в неразрывную связь с молекулами и атомами природы. Так что, кто другой, без знания этого, как ни бейся за приготовлением магического пития, ничего не выйдет. Стих нарочито вводил в заблуждение. Тайное – не может быть делом рук непосвященных. Воронин раскрыл складной нож, и надрезал указательный палец правой руки. Когда кровь заполнила ранку и алая капля побежала по руке, он окунул кровоточащий палец в теплое молоко. Молоко потопило в себе его кровяные тельца, не оставив на поверхности никаких следов. «Ну вот и с этим покончено» – хлопнул по коленям Воронин, взял нож, подошел к окну и воткнул острое лезвие в переплет. «А это, – чтобы никакая нечистая сила, из любопытства, или зловредности не проникла в дом». Он подергал нож за пластиковую рукоять с никелированными заклепками. Нож держался крепко. До трех оставалось полчаса. Воронин поправил догорающую свечу в стакане, снова прикрыл кувшин блюдцем и, посасывая ранку, сел на лавку ждать.

Черное подспорье убелись как снег,

Никому ни слова – Тайну Слова мне

Аще избран ведать буду невредим,

Где другой не к месту – я – огонь и дым!

5

«Вот гадость какая, химия сплошная!» – вырвалось у Воронина и он бухнул на стол, ополовиненный им, кувшин с молоком.

«Надо было с собой нормальное брать, поленился, не захотел морочиться». Он вытер рукавом рубашки губы и сморщился. Привкус был тот еще, как от разжеванной таблетки с вышедшим сроком годности.

Но наступил решающий час, и появившиеся, после ритуального принятия в себя зелья, малодушные кивания в прошлое «как надо было» необходимо без колебаний отмести.

Об этом часе этого дня Воронин узнал от знакомого астролога, когда однажды сдался настойчивым приставаниям того сообщить дату рождения.

Воронин высмотрел в почти распавшейся на части от времени, с расползшимися чернилами, метрике даже часы и минуты своего появления на свет.

Через неделю он выслушивал по телефону суховатый доклад о своем прошлом и будущем. Что-то там сходилось, что-то можно было интерпретировать именно так. Воронин соглашался и не спорил, чтобы не затягивать разговор. Слушал без особого интереса. Пока знакомый предсказатель судеб не стал говорить о трех благоприятных периодах для творчества. Как он выразился: " Откроется космический канал». Так и сказал. «Стоп!» – обрезал тогда Воронин свое рассеянное внимание и дрожащим от волнения голосом попросил повторить. Астролог холодно повторил, добавив, что не стоит так переживать и суетиться о том, что давно предопределено. «Да, безусловно» – согласился Воронин, а сам в уме быстро прокрутил: первая озвученная дата приходилась на тот далекий день, когда он услышал ту волшебную музыку по радио. Ночь. Полнолуние. Между тремя и четырьмя часами. «Кто предупрежден, тот вооружен» – отключив телефон, сказал вслух Воронин. В его голосе зазвучали металлические нотки: « Через двенадцать лет поздно. Неизвестно что будет. Сейчас в самый раз».

Но ему заслышался собачий лай, как прошлой ночью. Воронин затаил дыхание и вслушался, – пёс отрывисто лаял и лаял, и казалось где-то рядом. «Ну и ладно, – мне-то какое дело, пусть себе бродит, каждому своё, нечего больше крутить головой, – да хотя бы и потоп там! – Воронин выдохнул и уставился в стену. Он решил пригвоздить свой взор к этой стене над печью, выбеленной ой как давно, и потому похожей на грязную корку подтаявшего снега – и ничего там постороннего. Стена и он. Драгоценные минуты утекают. Потом будет поздно. Вся прошлая жизнь – и этот час. Если сейчас не произойдет – в будущем не будет никакого смысла». Но когда под самым окном заплакал ребенок, Воронина аж подбросило на стуле и он не выдержал: схватил фонарик и, с размаху хлопнув дверью, выскочил на улицу.

«Ну, где тут?» – накручивал он в кромешной тьме светящиеся окружности. Луну укутали тучи, виднелась только желтая точка, луна как будто подглядывала. Ребенок заплакал. Потом заскулил. Опять заплакал и вдруг – откашлялся. Когда хочется бежать – надо сделать шаг вперед. Воронин хорошо помнил это правило. Он сделал шаг. И еще шаг. И еще. На пне у изгороди сидела черная фигура. Сидела на корточках, обхватив колени руками. В пальто. «Кто там?» – нетвердо спросил Воронин и, вытянув руку вперед, навел луч на непрошеного гостя. На пне, нахохлившись, сидела большая птица. «Вот это да! – ахнул Воронин – это же ворон! Ворон!». Однажды он видел чучело этой птицы, в одном провинциальном музее. А вот теперь живьем. Ночью. Сам прилетел! «Всё понятно, – ладонью потер лоб Воронин, – рассеялся мрак, теперь ясно какая лаяла собака, и какой рыдал ребенок. Большой ворон мастер в подражании чужим голосам, в том числе и человеческим.

Кириллу захотелось присесть рядом, и он опустился на плоский камень у изгороди, прислонившись к покосившемуся столбу спиной. Поднял плечи, втянул шею, положил руки на колени, сцепив пальцы в замок, и, будто подражая птице, нахохлился.