Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ) - Ильинская Анна Всеволодовна

Судьбы заключенных отечественных концлагерей — темное место советской истории: документация уничтожена или спрятана, надежды на обретение архивов нет. Музей пытался затребовать личные дела заключенных СЛОНа и получил следующий ответ.

Министерство внутренних дел Карельской АССР. Отдел — Информационный Центр 16 июля 1989 Петрозаводск, К. Маркса, 18

164409, Соловки Архангельской области.

Соловецкий историко — архитектурный

и краеведческий музей — заповедник

На Ваш запрос о передаче личных дел бывших заключенных Соловецкого лагеря музею — заповеднику сообщаем, что дела используются для наведения справок по запросам родственников, а также при проведении реабилитации, поэтому передать дела музею не представляется возможным.

Зам. нач. отдела Б. П. Савушкин

Истязания Соловецких Отцов за древнее благочестие.

В настоящее время энергией и энтузиазмом сотрудницы музея А. А. Сошиной составляется картотека заключенных. Антонина Алексеевна выискивает сведения где только можно: в книгах, газетах, телепередачах, воспоминаниях родственников, со многими из которых она состоит в переписке, и скрупулезно заносит полученные данные на специальные карточки…

***

В 20–х годах в Соловецком концлагере содержалось большое количество иереев, в том числе «князей Церкви» — епископов. Духовенство составляло две трети общего числа заключенных, где преобладала (нельзя закрывать на это глаза) все‑таки шпана. Печальная правда в том, что близ Кремля, на Секирной горе, на Голгофе похоронены не только мученики за веру, но и «шакалы», «индейцы», «леопарды» уголовного мира. На архипелаге столкнулись две вселенные, с прямо противоположными точками отсчета, причем одних специально натравливали на других. Соловецкое духовенство было разнообразным: муллы, ламы, ксендзы, украинские автокефальные иерархи. Католическое духовенство помещалось в километре от Кремля. Позднее образовалась 14–я запретная рота в Голгофо — Распятском скиту.

При Ногтеве иереи намеренно рассредоточивались по уголовным отделениям, но после 1925 г. жизнь их стала легче. Благодаря новому начальнику Эйхмансу многие уцелели и прожили еще около десяти лет, до конца тридцатых, когда началось поголовное уничтожение священников и епископата. «Социально близкие» уголовники, которым Ногтев поручил было дело внутреннего снабжения, мигом все развалили, и Эйхманс, убедившись в честности и исполнительности сосланных за веру, свел всех в б — ю роту и назначил на материально ответственные должности: в сторожа, весовщики. В конечном счете все остались довольны, в том числе урки, которые стали получать законные, не урезанные пайки.

По нелепой случайности в священническую роту поместили Владимира Шкловского, брата известного писателя, философа, атеиста, который был осужден как «тихоновец» только за то, что принял от знакомого священника на хранение подлежащие изъятию крест и чашу. После общения с епископами и прочтения новыми глазами Евангелия, которое тогда у заключенных не отбиралось, он принял Св. Крещение.

На совершение треб в середине двадцатых смотрели сквозь пальцы. Духовенство еще ходило одетое по сану, при встрече с высшими просило благословения, с равными обменивалось троекратным поцелуем. Кроме того, отбывающим срок духовным лицам разрешалось посещать кладбищенскую церковь Св. Онуфрия. По субботам дорога между монастырской стеной и Святым озером выглядела необычно. «Глядя на идущих в рясах и подрясниках, в клобуках, а то и в просторных епископских одеждах, с посохом в руке, нельзя было догадаться, что все они — заключенные, направляющиеся в церковь», — вспоминает очевидец[7].

Мученичество за Христа.

Снятие и погребение Соловецких страдальцев благочестия.

Миряне допускались в храм по специальному пропуску. Надо заметить, такое разрешение отваживались просить далеко не все: в личное дело вносилась запись о склонности заключенного к религиозному дурману. За посещение богослужения без пропуска полагался карцер.

Молящиеся в церкви Св. Онуфрия чувствовали себя осажденными неким подступившим к стенам незримым врагом, поэтому их молитва была горяча и усердна, и Бог ощущался не философской абстракцией, а верной опорой измученной душе. Наверное, так чувствовали себя наши предки во Владимирском Успенском соборе, когда под стенами храма били копытами кони и гомонили неверные…

Старшим среди епископов негласно был признан Нижегородский митрополит Евгений (Зернов), который пробыл на Соловках до 1926 г., а потом отправился в Коми — Зырянскую ссылку. В 193В г. М. Розанов встретился с ним в ШИЗО Ухтпечлага. Владыка рассказал ему, что вторично арестован за организацию тайных монастырей. Там, на песчаном кладбище у штрафного изолятора в Ухте, Владыку Евгения и похоронили…

Другое авторитетное лицо лагерного духовенства — профессор МДА, создатель кафедры патрологии И. В. Попов, попавший на каторгу за сотрудничество с патриархом Тихоном. Аскет, постник, молитвенник, он тоже пробыл на Соловках недолго (успев обучить грамоте немалое число уголовников), затем отправлен в сибирскую ссылку. Оттуда его неожиданно затребовали в Москву: для какого‑то академического издания срочно потребовался квалифицированный переводчик с латыни. В 1936 г. Ивана Васильевича арестовали вновь, и следы его окончательно затерялись…

После смерти патриарха Тихона Русская Православная Церковь осиротела. Собрать канонически правильный собор для выбора нового Главы было невозможно, ибо почти все законные архиереи обретались в тюрьмах. Сам Патриарх незадолго до смерти назначил преемником митрополита Казанского и Свияжского Кирилла (Смирнова), но, сосланный, тот не имел возможности принять Месгоблюстительство. Духовенство разделилось: одни поминали митрополита Сергия, другие считали его незаконно захватившим церковную власть. К последним относился архиепископ Илларион (Троицкий). Член Поместного Собора, избравшего Патриарха Тихона, он остался верен Святейшему до конца своей недолгой жизни.

 Панихида по замученным за Имя Господне.

Владыку Иллариона хиротонисали в 1920 г. 33 лет от роду. Он не пробыл на свободе и двух лет. В 1925 г. епископ Гервасий встретился с ним в Ярославской тюрьме «Коровники» и попытался склонить на путь компромисса. «Сгнию в остроге, но направления своего не изменю», — твердо ответил ему Владыка. Неуступчивого епископа сослали на Соловки.

Всем, даже уркам и чекистам, Илларион Троицкий внушал невольное уважение. Охрана, как бы оговорившись, частенько называла его Владыкой, хотя официальное лагерное обращение к служителю культа было «опиум». Во времена вспыхнувшей эпидемии тифа Троицкий сумел отстоять волосы и бороды духовенства, как приличествующие священному сану. И хотя эпидемия была нешуточная, в Кремле лежали штабеля мертвых, а в лесу рыли глубокие рвы и ежедневно ссыпали туда сотни трупов (многие менялись табличками с мертвыми, чтобы «похоронить» себя), остричь Батюшек никто не посмел.

Одно время Владыка Илларион работал на Филимоновой рыболовной тоне в семи верстах от Кремля. Его рабочая группа так и называлась «артель Троицкого». Он шутил: «Прежде Дух Святый из рыбаков творил богословов, а ныне богословов превращает в рыбаков». Б. Ширяев видел, как Владыка спас тонущего военкома Сухова. Ошеломленный чекист трижды перекрестился перед деревянным распятием, в которое прежде всадил не одну пулю, и сквозь зубы процедил невольному свидетелю: «Молчи, а то в карцере сгною, день‑то нынче знаешь какой, Страстная суббота».