Библиотекарша - Людмила Анисарова

— Нина Константиновна, простите. А… Вы сказали о мерах. Я могла бы узнать, какие это будут меры? — спросила Рита, постаравшись придать голосу учтивость и одновременно твердость.

— Ну, наверное, лишим премии, — неуверенно ответила заведующая.

— Я полагаю, что премий сейчас у вас и так не платят. Не правда ли?

Рита уже поняла, что победа будет за ней, и смотрела в глаза заведующей. Прямо. Строго. Требовательно. Та, смешавшись окончательно и сразу потеряв в Ритиных глазах значительность, которая казалась незыблемой еще несколько минут назад, неуверенно сказала:

— Может быть, перевести Марину Васильевну с абонемента на внутреннюю работу с каталогами… — Потом, все-таки собравшись, продолжила уже спокойно: — Маргарита Александровна, согласитесь, не могу же я уволить человека, которому осталось до пенсии два года.

— Конечно, конечно, — заторопилась Рита (все получилось как она хотела!). — Вполне достаточно перевести.

Она вышла на улицу не просто удовлетворенной — а совершенно счастливой.

Лена Зорина, выслушав Риту, сказала: «Кто бы сомневался». А Саша напряженно спросил: «И охота было тебе?»

Остаток лета тянулся ужасно долго. Рита ездила к свекрови на дачу. Привозила оттуда бесконечные сумки с огурцами-помидорами и консервировала-закручивала бесконечные банки. Накрутила бог знает сколько — а лето все не кончалось. Но учебный год никуда не делся и все-таки начался. Рита вошла в него в отличие от коллег с удовольствием и радостью. На кафедре ныли о том, как быстро пролетело лето, как не хочется работать. Маргарита Александровна поднывала всем, чтоб не выглядеть белой вороной. А сама думала: «Господи, наконец-то».

Дело в том, что на даче она не могла прожить более двух дней: несовместимость. Не с дачей. А со свекровью. В квартире же летом, когда заканчивалось натаскивание абитуриентов, она изнывала от безделья. Дела-то, конечно, были. Обычные, домашние. Но они как-то легче, как бы между прочим, делались, когда у Риты были и занятия в институте, и репетиторство. А посвящать им целые дни Рита не любила. Ей нравилось, когда в ежедневнике было записано: «Лекция — 8.10, семинар — 12.15, засед. каф. — 14.00, сост. календ. — тематич. план, библиотека — список литры для семинаров, «Детский мир» — ботинки Арк., позвонить В.П. насчет лекарства для мамы и т. д. и т. п.»

Осознание необходимости все успеть подстегивало, давало силы и энергию. А когда такой необходимости не было, у Риты опускались руки, слабели ноги — и она могла просидеть весь день на диване, тупо уставившись в телевизор и к вечеру люто ненавидя себя за инертность и лень.

Итак, Маргарита Александровна начала учебный год энергично, на подъеме — как всегда. Все было замечательно.

А в конце сентября Рита и Лена Зорина узнали, что безнадежно больна их однокурсница Света Жданова. Кроме мужа и двоих, еще маленьких, детей, у нее — никого. Нужна сиделка, нужны лекарства. Лена принялась обзванивать весь курс — сбросились кто сколько мог. Но деньги пошли уже на похороны.

Смерть Светы потрясла всех. Не могли себе простить, что так поздно… Что не смогли пригодиться ей живой. Тянуло на кладбище. Девять дней. Сорок. Ходили чаще втроем: Рита, Лена и еще одна подруга — Галка. Приносили цветы, жгли свечи, говорили, плакали.

Однажды (это было на Рождество) Рита, пробираясь с подругами по довольно глубокому снегу к Светиной могиле, прочитала на одном дорогом и красивом памятнике: «Волчкова Марина Васильевна». Это было имя той самой библиотекарши — у Риты была прекрасная память на имена. Да и на лица тоже. С фотографии, точнее, с высеченного на черном мраморе портрета смотрело лицо, которое Рита прекрасно помнила. Только злым оно здесь не было. Лицо как лицо. Вполне приятное. И даже — улыбающееся. Рита подумала, что это как-то неправильно: улыбаться на собственной могиле.

— Надо же, умерла. А ведь была еще совсем не старая, — сказала Рита вслух самой себе и перевела взгляд с портрета на даты рождения и смерти.

Библиотекарша умерла 26 июля.

«Что ж это выходит? — лихорадочно соображала Рита. — Неужели она умерла сразу после… Господи, как же это…»

— Рит, где ты там? — крикнула Лена.

— Иду, — отозвалась тихо Рита, а сама, положив руку на ограду, не могла сдвинуться с места.

— Вы знали маму? — раздался сзади приятный (Рита хоть и плохо соображала сейчас, но сразу отметила — «приятный») мужской голос.

Рита повернула голову и, смешавшись, невнятно ответила красивому молодому человеку, мнущему в руках шапку и смотрящему ей в глаза пытливо и грустно.

— Да. Вернее, нет… Не совсем.

Большие серо-голубые глаза продолжали спрашивать, и Рите пришлось говорить дальше:

— Я просто видела ее в библиотеке. Ваша мама ведь в библиотеке работала? Я шла мимо, смотрю — знакомое лицо… Вот и остановилась.

Продолжая держаться за ограду, Рита сделала шаг в сторону, открывая путь к калитке. Сын библиотекарши вошел в ограду и, не сметая снега, сел на маленькую лавочку, опустив голову.

— Знаете, — сказал он, подняв глаза на Риту, — вот скоро уже полгода… А как будто вчера… Она ведь и не болела никогда. Представляете? Никогда не болела. Только со мной на больничном, когда я маленький был, сидела. — Его голос задрожал, и он, явно боясь разрыдаться, замолчал.

«Сколько ему? — подумала Рита. — Лет двадцать семь — тридцать?» Объективно где-то так. Моложе, чем она. Это видно. Но и не мальчик далеко. Хотя больше всего он напоминал сейчас ее сына, который всегда, когда обижался, также супил брови и сжимал губы. Надо же, действительно ужасно похож на Аркашку. Такие же пшенично-пепельные густые волосы, хорошего рисунка брови. И глаза, полные слез, — Аркашкины. Захотелось прижать к себе, пожалеть, защитить. И сына. И этого… Рита поискала про себя слово — ну, наверное, большого ребенка.

Рита сделала движение вперед, но не пускала ограда. И правильно не пускала. Как она себе это представляет — жалеть чужого незнакомого мужчину? Но уже через несколько секунд она стояла рядом с ним и говорила:

— Вы знаете… Вы шапку наденьте. А то очень холодно.

Она сказала, наверное, не совсем то, что было нужно. И сделала, наверное, тоже не совсем то: обняла двумя руками незнакомую большую красивую голову и прижала к себе. Получилось — к груди, потому что сын библиотекарши был высокий, а она, Рита, — ниже среднего. Сын, уже не стесняясь, плакал. И Рита плакала вместе с ним. Делать этого было вовсе нельзя, потому что могла потечь тушь. Но остановиться не получалось. И все же Рита минут через пять отстранилась, достала носовой платок, вытерла сначала слезы этому большому мальчику, потом, не трогая глаз, промокнула щеки себе. Она вынула из рук молодого человека шапку, надела ему на голову и села рядом на заснеженную скамейку.

— Вы простите ради Бога, — глухо сказал он. — Простите. Глупо как-то все получилось.

Рита погладила его раскрытую ладонь и сказала:

— Ну что вы.

— У вас, наверное, руки замерзли, — ответил он, поднял варежки, которые Рита уронила, когда обнимала его голову, и положил ей на колени.

Рита понимала, что нужно идти. Но не знала, что скажет, уходя («до свидания», «счастливо», «всего доброго» — ничего не годилось), и поэтому продолжала сидеть. Продолжала сидеть до тех пор, пока из-за соседних памятников не появилась Лена Зорина. Она сделала издалека большие глаза и строго крикнула:

— Рита, мы тебя ждем!

— Так вас Рита зовут? — вышел наконец из хоть и очень естественного, но все же затянувшегося молчания сын библиотекарши. — А меня — Стас. Не уходите, а?

— Стас, я не могу, мне нужно идти.

— Да, да, я понимаю, — торопливо сказал он. — Конечно. Я понимаю.

Рита встала, отряхнула сзади снег с дубленки и вышла из калитки. Оглянулась — Стас смотрел на нее моляще. Она вернулась и села рядом. Лена Зорина досадливо махнула рукой и снова отправилась к Светиной могиле.

Рита поднялась, Стас взял ее за руку, не пуская. Она мягко высвободила свою руку. Он встал вслед за ней и, развернув Риту лицом к себе, сказал:

— Я вас подвезу.

— Я не одна. Мы с девочками, — по-детски залепетала Рита и сразу же осеклась, поймав себя на мысли: «Все девочки да девочки, вспомни, сколько лет-то вам, балда».

— С девочками и подвезу. Вас же не десять человек, кажется, — сказал Стас, улыбнувшись. Улыбка у него была мягкая, трогательно-доверчивая. Он был похож на Есенина.

— Нет, он напоминает мне Расторгуева, — сказала Лена Зорина, когда они, после того как Стас привез их с кладбища, сидели у нее втроем и обсуждали происшедшее.

Происшедшим считалось то, что Рита на кладбище (обалдеть можно!) подцепила такого мужика. Лена с Галкой все выпытывали:

— Как все получилось-то? Почему ты задержалась у той ограды?

Рита молчала как партизанка. Она знала, что никому не скажет про библиотекаршу. Никому. Даже Саше. Нет, не «даже Саше», а Саше — в первую очередь и не скажет. А Лене Зориной — во вторую.