Жертвы заветного сада - Махаммад-Реза Байрами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так ты мне не ответил. Что это был за взрыв?
Но на эту тему говорить для часового словно было лишено всякого смысла, или выгоды, или даже вкуса, и выражение его лица снова изменилось на серьезное, и он очень холодно и резко ответил:
– Не знаю!
И Балаш – шагая от него прочь по двору – ворчал про себя: «Так что же, трудно это было сразу сказать?!»
Но мог ли он теперь вернуться в казарменное помещение – так и не поняв, что же происходит? Да и весь сон как рукой сняло. Зачем он тогда притащился в такую даль? Ведь Дузгун…
Он посмотрел на окна комитетского здания. Свет в штабе обороны горел, и оттуда слышались голоса. Балаш подождал и увидел, что во двор выходят какие-то люди. Вроде бы двое из них куда-то отправлялись. Один побежал в конюшню выводить лошадей, второй принес два седла, одновременно не переставая кивать словам третьего – видимо, своего начальника. Кивал и говорил: «Слушаюсь. Слушаюсь». А тот всё продолжал давать указания. Что, мол, вручить только лично, только в руки, и вернуться до полудня, потому что потом нужно будет обязательно ехать в Ноурузабад – им обоим, а может быть, ему одному. Потому что вот там-то перерезана телеграфная связь. И обязательно нужно взять подпись, личную подпись получателя. А тот всё: «Слушаюсь!» – и не двигался с места. И еще раз: «Слушаюсь!» – «И коней не загубите ни в коем случае!» – «Слушаюсь!» – «Коням этим еще много предстоит работы». И опять: «Так точно! Слушаюсь!» И вот в эту горячку распоряжений вклинивается Балаш и обращается к начальствующему, хотя вроде бы ясно же…
– Товарищ федай! Что это был за взрыв, скажите, пожалуйста?
Тот, едва взглянув, ответил, что это за городом, и продолжал давать свои указания, а солдат всё отвечал: «Так точно! Слушаюсь!»
Но и Балаш не сдавался:
– Но взрыв был большой силы, товарищ. Это ведь не мог быть орудийный или минометный выстрел.
– Товарищи взорвали определенный объект.
И опять указание за указанием, и опять: «Так точно! Слушаюсь!» А тут уже и лошади были оседланы, и вот в эту чертову холодину… Из лошадиных ноздрей валил пар и поднимался к решетчатому фонарю, и фонарь был похож на холодный месяц в тумане, хотя и не очень похож…
– А куда едут товарищи федаины?!
Здесь словно бы нить разговора прервалась, а может быть, даже сама нить управления, потому что начальник повернулся всем корпусом к Балашу и так смотрел, помаргивая, что тот вынужден был подтянуться, почувствовав себя смущенным. В этот момент он понял, что хотя и говорят, что сущность репортерства – в смелости, но все-таки нельзя ее путать с бестактностью, с тем самым, чего у него, вообще говоря, не было или было в очень малом количестве, да он обычно и не нуждался в чем-то подобном. И он подумал: в конце концов, что мне задело? И вспомнил Дузгуна и его одобрения, и напомнил сам себе, что нельзя быть неблагодарным. И он решил продолжить разговор с товарищем начальником, который ответил ему: «В Зенджан!» – ответил таким тоном, что это означало: «Отвяжись, пожалуйста. Скройся с глаз, пропади пропадом!» Но можно ли было отступить? А как же напутствие Дузгуна, да и вообще, он выполняет работу репортера, не более того. В ней нужна настойчивость… И нужно все-таки разобраться!
– Но зачем это было взорвано, товарищ федай?
И вот тут уже в буквальном смысле взорвался сам его собеседник, так, что его крик не уступал взрыву:
– Да отстанешь, ты, наконец? К чертовой матери! Что ты вцепился в меня, как клещ?!
В этот миг открылась дверь штаба и появился еще один человек, говоривший на азербайджанском с гилянским акцентом:
– Что случилось, Кази?[6] Зачем шум такой? Перепутал с фронтом? Но здесь тебе не Кафеланкух!
Кази – очень скоро, уже после его смерти, выяснялось, что это его имя, а не должность, – ответил, указывая на Балаша:
– Простите, господин полковник Газиян! Корреспондент газеты «Азербайджан» совсем меня замучил. Здесь черт ногу сломит, а он в этой суматохе, как следователь, терзает меня!
Полковник Газьян рассмеялся. Глядя на Балаша, он ответил Кази:
– А что поделать – у него тоже своя работа. Смотри, как он рано проснулся! Это значит, есть чувство ответственности за порученное! Вот и мы, если бы не спали, враги не дошли бы до границ Азербайджана! Могли бы остановить их на перевале Кухин, а теперь, думаю, и на перевале Шабали не остановим. Считай, до самого Тебриза дойдут.
Кази, немного угомонившись, спросил озабоченно:
– Значит, до Тебриза они точно дойдут?
– Именно так, – ответил полковник. – Неясно пока, с боем или без боя! Никакого приказа так и нет, кроме копии телеграммы в Зенджан. Я ее только что получил. Федаинам Зенджана приказано в случае вступления армии в город сопротивления не оказывать и в бой не вступать. Чтобы не давать предлогов Каваму. Некоторым частям федаев также приказано отступать на Миане и на Тебриз.
– Кто отдал приказ? – спросил Кази.
– Сам генерал Данешьян, – ответил полковник, и в этих словах ясно слышался его северный выговор.
Кази словно на миг ушел в глубь своих мыслей. Потом он заметил двух всадников, которые проскакали или, можно сказать, пролетели, разбивая предутреннюю тишину звоном подков по каменной мостовой. Перестав следить за ними, он повернулся к полковнику:
– Так как же это понимать, господин полковник? Запашок тут какой-то. В чем тут смысл?
– Я не знаю, что произошло, – ответил полковник, – и при каких обстоятельствах руководители партии отдали этот приказ. Но что есть, то есть. Всё разваливается – вот мое мнение. Если так пойдет, мы долго не продержимся. Хотя армейцы и говорят, что не будут вмешиваться в дела автономии.
– Это обман! – сказал Кази. – Хорошо отработанный! Как собак, обманывают! Алмаз режется только алмазом. Мы ведь с тобой это знаем…
– Не нервничай, Кази, – ответил полковник. – Нам лучше сохранить выдержку и посмотреть, к чему это приведет. Будут ли только стычки или они перерастут в полномасштабную войну? А больше нам ничего не остается.
Кази – Балаш позже узнал, что он фактически тоже был полковником, – поднял вверх свою кавалерийскую плеть таким движением, словно это была его собственная рука или вообще он не отделял ее от руки, а может быть, и пользовался ею как рукой; чтобы указать или направить на что-то.
– Я вижу ясно как день, что нас обрекли на смерть. Попомни мои слова, господин полковник!
И он ткнул нагайкой на восток, в сторону гор. Это был человек того типа, которые всегда готовы вскочить в седло, у кого всегда с собой плеть. Полковник снова рассмеялся:
– О каком ясном дне ты говоришь, Кази? Еще темно совсем. Можно подумать, что нюх твой сильнее стал, зато зрение ослабело!
Кази молчал. Он все так же бесцельно играл плеткой. А вот голос полковника изменился. Тот вздохнул. Потом заговорил словно бы сам с собой:
– Не понимаю, почему не дают мне ответа. Остановить их можно, только если действовать по моему плану. Не здесь и тем более не отступая. Если убедим руководство выполнить операцию, все вернется в прежнее русло.
– Сейчас нужно действовать только наверняка, – сказал Кази. – Вот уже неделя, как они тебе голову морочат. Когда ты послал план операции? По-моему, уже больше десяти дней. Он должен был попасть в советское консульство, оттуда в Баку и потом в Кремль. Они думают, что без одобрения Сталина ты всё равно ничего не сможешь. Теперь уже ничем не поможешь, даже если они согласятся.
– Почему же! – ответил полковник. – Ничего не изменилось. Все еще этот план можно осуществить. Всё, что нам нужно для успеха, – это мужество и готовность пожертвовать некоторым количеством жизней. И то и другое у нас есть.
И он жестом указал на себя и Кази. Тот ухмыльнулся. Полковник продолжал:
– Мне не нужна иностранная помощь, а только утверждение операции!
И он тронул Кази за плечо:
– Иди немножко отдохни. Скоро солнце взойдет. Скакуна убивает тяжелый груз, а не скорость.
Кази отошел.
Полковник пригласил Балаша в свою комнату. Подвел его к черному, закопченному чайнику на плитке, налил два стакана чая. Потом сказал:
– Тайное стало явным. Поэтому мы свободно говорили при тебе. Но не вздумай это всё опубликовать в газете! Это ослабит дух армии.
Балаш обещал быть сдержанным. Они оба сидели, погрузившись в раздумья. Какая-то мысль не давала покоя Балашу, но он не мог почему-то прямо спросить полковника о том, что его волнует. Мялся, мямлил… В этот миг он забыл и о наглости репортера, и даже о смелости. Черт бы побрал эту журналистику! Полковник заметил его состояние.
– Расслабься! Что хочешь спросить – спрашивай. – И он рассмеялся. – Может, последние наши деньки. Потому я тебя не огорчу. Кази тоже человек неплохой – три ночи он не спал, вот и всё. Очень нервный стал. Но если гилянский план одобрят, моя надежда – только на Кази. Его организаторская сила и быстрота действий поразительны. С десятью такими офицерами, как он, я всю страну могу завоевать.