Жертвы заветного сада - Махаммад-Реза Байрами

Но, как говорится, «смерть осла для собаки праздник»!

Новостей, самых горячих и свежих, было кругом полно, только собирай. И Балаш решил взять отпуск с работы на радио на несколько дней и поехать к войскам, разнюхать, что к чему. Дузгун его отпустил, напутствуя так:

– Смотри, береги себя! Репортеров у нас хватает, а вот такого голоса, как у тебя, больше нет! Голос – это главное у тебя, помни об этом!

И вот Балаш сидит в грузовике «Мак», везущем взвод федаев в Кафеланкух. Несмотря на то что не собирались воевать, но на всякий случай там создавалась линия. От Кафеланкуха недалеко до Миане, у Балаша там, в Миане, был друг, глава городского банка. Спокойный и рассудительный человек, проживавший на квартире недалеко от банка. Жена его – само гостеприимство, и куча детишек, причем вроде бы одни девочки. Месяцем раньше Балаш провел у них вечер – единственный, но получил столько доброты, как если бы неделю гостил. Так укрепилась их дружба. И Балаш решил по дороге в Зенджан и далее в Казвин заглянуть к своему другу в Миане, узнать, как дела, тем более сначала было решено, что и грузовик направится в партийный комитет в Миане, чтобы взять какой-то груз. Начался декабрь: фактически уже зима. Ледяной ветер продувал Миане насквозь. Ветер со стороны Ардебиля, приносящий холод гор Себелана. В нем чувствовалось дыхание снега, который, вероятно, скоро пойдет и в Миане.

Спрыгнув с грузовика, Балаш направился прямо в банк и нашел своего друга – Элтефата – в расстроенных чувствах. Они обнялись и сели выпить чаю.

– Что с тобой, Элтефат? – спросил Балаш. – Что такой мрачный?

– Да я прямо сам не свой, – отвечал тот.

– А почему? Что случилось?

Элтефат взглянул с изумлением.

– Это ведь ты в центре новостей! Ты должен знать больше моего! Но всё ведь разваливается. Ведь началось вторжение в Азербайджан. Тегеранские газеты бьют в барабаны.

И он начал читать со второй страницы одной из этих газет:

Так же, как Кавам эс-Салтанеу во время своего предыдущего срока правления, смог расправиться с Исмаилом Смитко[5], которого поддерживали из-за рубежа, и вернуть спокойствие Азербайджану, так и сегодня он сможет положить конец смуте, с той разницей, что на этот раз его Амир-Аршад – это генерал Размара.

– Когда говорится об Амир-Аршаде, – рассуждал вслух Элтефат, – имеется в виду Амир-Аршад Гарадедаж Хаджи Али-Лу, также известный как Сам-хан. Он в бою под городом Хой разгромил отряды Смитко и мог бы убить самого командира, но тот был застрелен своими же. Говорили, что его застрелил Кербелаи Али-хан, он же «полковник Нахичеванский», по приказу русских. Это было после Первой мировой войны, лет двадцать – двадцать пять назад.

Элтефат бросил на стол перед Балашем газеты «Кейхан» и «Этелаат».

– Почитай, что они там пишут!

…Шах заявил о непримиримой борьбе с сепаратистами, и Кавам также дал слово безотлагательно решить азербайджанскую проблему…

Балаш бегло просмотрел заголовки первых страниц и пожал плечами:

– Пустая болтовня, я так считаю. Я не думаю, что они нападут. У нас же договор. Они согласились с принципом автономии. Вопрос только в выборах и ни в чем ином.

– А зачем все эти войска в Казвине?

– Если они даже введут войска, репрессий не будет, а если бы они решились на репрессии, то генерал Дерахшан и ответит тем же самым. Разве он не объявил, что армия не будет вмешиваться ни в вопросы автономии, ни в госуправление? Да если бы и захотели, не смогли бы вмешаться: у них всего одна дивизия, а здесь – партия! Сегодня у партии сил неизмеримо больше, чем было вначале, когда, действительно… Помнишь, с чего всё началось?

– А что ты скажешь об инциденте в Резайе и о полковнике Зангане? О базе в Ардебиле? Там ведь действовали не так, как Дерахшани. Говорят, в Ардебиле, когда партия одержала победу, двух сержантов вывели за город и там растерзали, втоптали в землю за то, что обороняли базу до последнего. Ты думаешь, если центральное правительство вернет себе власть, оно не отомстит за это? Да, Кавам говорит, вводим войска лишь как наблюдателей. Но почему мы ему должны верить?! Разве сонному чабану можно доверить стадо?

– Я смотрю, ты пессимист закоренелый, – сказал Балаш.

Но Элтефат не унимался:

– Этот Кавам – лисица, каких поискать. Попомни мое слово: они нападут и умоют нас кровью! Такую армию не собирают ради выборов. Для порядка на выборах хватило бы полиции и жандармов. А федаины что, не могли бы его обеспечить? Говорят, что сегодня Тебриз безопаснее Тегерана. Разве не так? Те, кто столько времени поддерживал спокойствие во многих городах, неспособны один день охранять порядок на избирательных участках?

– Не забудь, что во время выборов обязательно обвиняют друг друга в фальсификациях. Вот они и хотят своих наблюдателей поставить, в противном случае подозревали бы нас в подтасовках.

– Но это ведь предлог!

Балаш рассмеялся.

– Допустим, предлог, и они попытаются начать репрессии. Что тогда будет? Почему ты думаешь, что они победят и умоют нас кровью? В Азербайджане что, мало народа? Двадцать тысяч федаев, готовых пожертвовать собой, на своей территории – они не смогут остановить Размару? Да, оружия у нас мало, но с этим-то северные товарищи помогут.

– А я бы на них так уж не надеялся, – возразил Элтефат. – Кавам только что вернулся из Москвы, разве можно исключать, что он заручился согласием ваших «товарищей с севера»?

Да, это был настоящий пессимист, сомнений не было. Балаш сказал:

– Нет, чтобы они предали нас и нашу революцию, это невозможно себе представить. Если они это сделают, всё прогрессивное человечество им плюнет в лицо. Советская власть не продаст нас реакционерам. Не такова ее мораль. Отдать пролетариат, трудящихся на заклание буржуазии?

В те времена такие термины были на устах у всех, и два друга долго еще спорили, затем Балаш отправился в горком партии, чтобы там с первой же попутной машиной выехать в восточном направлении. У него не было партийного билета, но имелось солидное рекомендательное письмо, открывающее ему все двери, так чтобы он мог обо многом узнать и подготовить хороший репортаж.

В комитете партии он с удивлением обнаружил, что никто в сторону Зенджана ехать не собирается. Значит, придется остаться здесь на ночь. Возвращаться к Элтефату не хотелось: и так уже гостеприимством злоупотребил, стыдно. И вроде бы именно здесь, именно в этот вечер он узнал о том, что центральные власти объявили ультиматум руководству провинции Азербайджан: в двадцать четыре часа сложить оружие. Так что же произошло в действительности? Он ничего не понимал.

Всю эту ночь в комитете партии не затихало движение. Звонили телефоны, врывались посыльные, машины въезжали во двор и уезжали куда-то. Ясно было, что происходит что-то важное, а у него об этом не было никакой информации.

Рано утром Балаш проснулся от грохота взрыва – и уже не мог заснуть. Подошел к окошку – ничего не видно. Окна запотели, на улице было очень холодно. Он вышел во двор. Прямо так, с накинутым на плечи одеялом, подошел к часовому возле ворот.

– Что случилось? Что это был за взрыв?

Часовой смотрел на него с изумлением. Во дворе развернулась машина с включенными фарами и подъехала к воротам – на выезд. Часовой пошел открывать ворота, и машина быстро унеслась. Часовой вернулся к Балашу и опять смотрел на него так, будто видит перед собой призрак.

– А ты откуда появился?

– Я в казарме спал, – ответил Балаш, – в караулке. И проснулся от взрыва.

Подозрительность часового возросла.

– В нашем караульном помещении? А что ты делал у нас?

– А что делают в казарме? Отдыхают. Я спал там.

Часовой одной рукой оттолкнул Балаша, а вторую положил на затвор винтовки, которая висела у него на плече дулом вперед. Похоже было, он из тех вздорных людей, которым поручи любое дело – они отца родного не пожалеют. Столь смертельно серьезно относятся ко всему.

– Я тебе задал вопрос, кто ты такой, а ты мне говоришь, что спал в казарме. Плевать мне на то, что ты спал! Зачем вообще ты спал у нас?

Тут Балаш понял, что часовой не осознает, кто перед ним. Тогда он представился и объяснил, что вчера с вечера он остался, чтобы здесь переночевать. На посту был кто-то другой, и этот часовой ничего о нем не знал. Теперь же, когда личность Балаша выяснилась, часовой подобрел.

– То-то я смотрю: ты мне чем-то понравился! Значит, голос твой мне был знаком…

Вот так «понравился» – как же он ведет себя с теми, кто ему не «нравится»? Балаш был рад, что всё так хорошо разъяснилось, но с нетерпением следил за губами часового, ожидая, когда тот закончит рассыпаться в любезностях и ходить вокруг да около и вспомнит, наконец, о чем у них была речь. А тот словно бы вовсе не понимал, что все его слова – не то, чего ждет от него Балаш, что тому нужна одна-единственная справка, и вот, наконец, поняв, что может ее не дождаться, Балаш прервал часового: