Бриллиантовый шепот - Ольга Завелевич

– Куда ты дел все деньги? – опять повис в воздухе вопрос.

Николай отклеился от окна, несколько секунд тупо смотрел, как Кока пытается выбраться из корзины.

– У попа была собака… – злобно прошипел он, засовывая облезлого пса обратно.

– Что ты сказал, Коля? – спросила Лизонька, пытаясь разворошить мачехину сумочку.

– Не трогай! – злобно заорала Нэта.

– Не кричите на ребенка, она устала, – это уже относилось к перекошенной от гнева Наталье Васильевне.

– Иван, ты видишь, он меня унижает! – визгливый голос взмыл до потолка.

Ювелир отмахнулся от жены. Он устал. Духота и пиление супруги привели его в состояние какого-то оцепенения. Он уже с трудом понимал, куда и зачем они едут. Последнее, что его сейчас интересовало, это вечные перепалки жены и сына. Но неожиданно пришло спасение.

– Я восхищен вашей выдержкой, – сидевший рядом однорукий офицер нашел единственно правильный способ утихомирить вконец издерганную женщину. – Я знаю, порой невзгоды вынуждают даже хрупких на вид женщин отправляться в дальний путь, проявляя незаурядную выдержку и мужество, – продолжал он. – Позвольте узнать, вы едете до Риги?

– Да, к провинциальным родственникам… – Наталья Васильевна еще не отошла от скандала, но уже кокетливо улыбнулась собеседнику, найдя его весьма и весьма привлекательным мужчиной.

Он начал расспрашивать ее о цели столь утомительного для такой очаровательной дамы путешествия, перемежая расспросы комплиментами. Иван Николаевич облегченно вздохнул и даже попытался задремать. До его слуха доносились обрывки разговора.

– О, в Москве я была хозяйкой литературного салона…

– Что вы говорите! Как интересно.

– У меня бывали такие люди… А сейчас я должна прозябать где-то на задворках Риги.

– Почему на задворках?

– Ох, родственники живут на окраине… забыла как улица называется… Иван, – обратилась она уже к мужу, – где живет твоя свояченица?

Разбуженный Зотов пробормотал название улицы и снова отключился.

Николай отошел в другой конец вагона. Скупость и расчетливость мачехи всегда его раздражали, но, с другой стороны, определенная логика в ее словах присутствовала. Подозрительное молчание отца по поводу имущества семьи беспокоило и Николая. Внезапно в его голове промелькнула догадка. Он видел, как отец уезжал с саквояжем из дома. Нэты в то утро не было дома. Она засиделась допоздна у очередной приятельницы и заночевала у нее, справедливо полагая, что улицы Москвы ночью – не лучшее место для прохожих.

«Вот где наши деньги! – сообразил Николай. – Такой саквояж отец мог отвезти только одному человеку – Бельскому. Папа хочет переждать весь этот хаос у тети Кати, а потом вернуться и получить все в целости и сохранности обратно».

Все эти мысли бешено крутились в его мозгу. Поезд, тем временем, замедлял ход перед какой-то большой станцией. Ветер раскачивал фонари, полосы света выхватывали из темноты фигуры торопливо пробежавших железнодорожных рабочих.

– Встречный идет, пропускаем, – донеслось до Николая чье-то замечание.

В голове у Николая был полный хаос. Только что появившаяся идея и притягивала его, и пугала. Он понимал всю отвратительность своего поступка, ему было жаль расставаться с Лизой, но все перекрывал въедливый голос и ненавистная перекошенная физиономия. В семнадцать лет трудно определить, что главное, а что второстепенно. В аду женского визга, детского плача, всеобщей брани и вони затея казалось уже не столь сумасбродной, а даже немного романтичной.

Поезд заскрипел и остановился. Времени на размышления больше не было. «Я возьму только немного, на первое время, а потом обустроюсь и отдам», – подумал он. Где и как сможет обустроиться мальчишка в этом кошмаре, перемалывающем даже взрослых и опытных людей, было непонятно. Но дальше раздумывать Коля не стал. Он застегнул пальто, поглубже надвинул шапку и шагнул на платформу.

Глава 3

Павел Спиридонович с тревогой взглянул на жену. Седые пряди выбились из небрежно скрученного пучка волос, взгляд блуждал, руки бессмысленно теребили пряжу. Она безучастно сидела за столом, не обращая внимания ни на остывший чай, ни на свое вязание, ни на одиннадцатилетнего сына Петю, зубрившего что-то из немецкой грамматики. Пансион в Москве, где зимой мальчик жил и учился, закрыли, и Петю пришлось забрать домой, в поселок. Павел Спиридонович пока сам учил его, но ведь это не могло продолжаться долго.

Поселок как будто вымер. Мужская часть населения была на фронте или делала революцию, стремясь осчастливить все человечество. Женщины, пытаясь хоть как-то прокормить забытых в пылу борьбы детей, начали подаваться в город на заработки. Но работы не было и в городе. Предприятия закрывались. Кому везло – мыли полы, нянчили чужих детей. Кому нет – оседали на вокзалах и в ночлежках.

«Чтоб тебе жить в эпоху перемен», – некстати всплыло в голове восточное проклятие. Выругавшись про себя за минутную слабость, Бельский продолжал мучительно размышлять об их дальнейшем существовании. Положение было отчаянное. Запасы дров и кое-каких продуктов подходили к концу. Жалование выплачивать перестали, те сбережения, которые у него были, стремительно обесценивались. Надо было ехать в Москву хлопотать, но он не мог надолго оставить жену без присмотра. А тут еще Зотов с его саквояжем!

Павел Спиридонович не обманывался на его счет. Бельский чувствовал что-то нехорошее во внезапном визите старого друга, но отказать не смог. Проклятый саквояж был засунут в чулан, в старое тряпье. Через неделю Зотов обещал его забрать. Бельский уже собрался выбросить все это из головы, но вдруг его охватило предчувствие близкого несчастья, навалилась необъяснимая тоска. Павел Спиридонович несколько раз попытался вдохнуть воздух и успокоиться, но тревожное ощущение не проходило. Такое чувство – безумное смятение и собственное бессилие что-либо предпринять – Бельский испытал только один раз в жизни: накануне того дня, когда убили Гришу. Попытки доказать самому себе, что все это – глупости, ни к чему не привели. Тревога продолжала захлестывать его.

– Вот что, Петенька, – обратился он к сыну, – идите с мамой к тете Клаве и переночуйте у нее. Я вас провожу.

– Зачем, папа? – удивился мальчик, – она сердитая, все время ругается.

– Я тут должен кое-куда сходить, а за мамой надо приглядеть.

– Папа, скоро стемнеет, может, завтра?

– Нет, надо срочно, я обещал больного посмотреть.

Петя удивился, что это за больной, на которого надо смотреть всю ночь, но с отцом спорить он не привык. Лидия Петровна в разговоре не участвовала. Бельский заботливо помог жене одеться, проверил, хорошо ли укутался Петя, надел пальто и шапку, сделал шаг по направлению к двери и замер. Во дворе отчетливо заскрипела калитка, и раздались шаги. Павел Спиридонович выглянул в боковое окно и отпрянул. Жестом приказав Пете молчать, он мгновенно втянул их с Лидией Петровной обратно в комнату.

– Бери маму за руку и быстро выходите через приемную для больных во двор, да смотри, не скрипи задней калиткой.

– А ты, папа?

– Ступай, Петенька, береги маму! Я завтра приду за вами.

В дверь уже стучали. «Иду!» – крикнул Бельский, перекрестил жену и сына и подтолкнул их к двери, ведущей в медпункт. Петя схватил мать за руку, они тихонько прошли через приемную больнички и вышли из дома. Стараясь не скрипеть валенками по снегу, сын с матерью завернули за угол и благополучно выбрались на поселковую улицу. Пройдя немного по направлению к дому фельдшерицы, Петя внезапно остановился. Любопытство разбирало мальчишку. В кои веки в их мрачном доме происходит что-то интересное. Вечная отрешенность матери и озабоченность отца угнетали мальчишку, вынужденное безделье и отсутствие приятелей, оставшихся в Москве, заставляли уткнуться в книжки. За лето он прочитал уйму книг об индейцах, сыщиках и таинственных незнакомцах, бредил тайнами и готов был увидеть их в любом, даже менее значительном событии, чем внезапная отправка к тете Клаве.

– Мама, подожди меня пять минут, я забыл учебник.

– Хорошо, – равнодушно кивнула Лидия Петровна.

Петя вернулся к дому и благодаря наступающим сумеркам незаметно подобрался к окну столовой. Заглянув, он увидел отца и таинственного визитера. Пожал плечами: ничего особенного. Невысокого роста, худощавый человек, одет, как мастеровой. Ничего приметного не было и в лице. Лишь небольшой шрам на переносице в виде домика стягивал брови в одну линию, придавая его взгляду угрожающее выражение. Но Петя был сыном врача и даже за свою короткую жизнь успел навидаться всяких шрамов. «Наверное, это тот самый больной», – разочарованно подумал он.

– Ты, Михаил, зря пришел, – услышал Петя громкий голос отца, потихонечку отошел от окна и поспешил к матери.

До дома фельдшерицы добрались благополучно. Тетя Клава встретила их, как всегда, ворчанием, но постелила матери в горнице, а Петю отправила спать вместе со своими детьми. Засыпая, он слышал, как мать ходила по комнате из угла в угол, потом скрипнула дверь, стало опять интересно, но тут сон сморил его.