Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений - Кирилл Померанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Меня уж нет. Меня не существует…»
Меня уж нет. Меня не существует.Остался лишь оптический обман,Забывший вовремя рассеяться туман,Степная пыль, кружащаяся всуе.
И вообще — существовал ли яСамой в себе неповторимой тварьюИль только, вспыхнув, растворился гарьюВ космической тревоге бытия?
Всё — прах, всё — тлен: мечты, надежды, сроки…Бесстрастна леденеющая высь,И в чёрный бархат вписанные строкиУже в посмертный пурпур облеклись.
«Мне снова снился всевозможный вздор…»
Мне снова снился всевозможный вздор:Что я карабкаюсь на Гималаи,Что разрешён неразрешимый спорО Боге, о бессмертии, о рае.
Я видел флорентийские дворцы,Где спят атласно-кружевные дожиИ нежатся святые мертвецы,Безликие шагреневые рожи.
Мне чудилось шуршание бедыВ фантасмагории двойного зренья,И я среди всей этой чехардыНе то творец, не то её творенье.
«Мне совершенно безразлично…»
Мне совершенно безразлично, —Что неприлично, что прилично,Что тошнотворно, что смешно:Мне совершенно всё равно.
Что помню? Вереницу войнИ вереницу революций,Глухой аэропланный войДа невозможных конституцийКрушение наперебой.Блажен, кто этой жизни рад,Кто каждый миг благословляет.
Но тот блаженнее стократ,Кто цену всем блаженствам знаетИ чашу смерти, как Сократ,Благоговейно выпивает.
«Мы ждали всю жизнь напролёт…»
Я сказал: вы — боги…
Псалом 81, 6
Мы ждали всю жизнь напролёт,Надеялись, верили в Бога,Но время упрямо ползёт,И вечность стоит у порога.
И вот разлетелись, как дым,Все чаянья, все ожиданья.Но мы ни о чём не грустим, —Мы боги, мы тихо летимВ морозную ночь мирозданья.
1953«Мы все стареем понемногу…»
Мы все стареем понемногу:Один смешней, другой страшней.Не верим в Бога, зубрим йогуДержавной осенью своей.Мы все стареем, как попало, —И кто же мог предположить,Что мало так осталось жить,До ужаса, до смеха мало.
«Мокропогодится. Дорога…»
Мокропогодится. ДорогаНеузнаваемо пуста.Во рту от выпитого грогаЧуть сдавленная тошнота.
Так вот оно — существованье:Прогулочки, автомобильДа неуёмного сознаньяВсё разлагающая гниль.
«На исходе двадцатого века…»
На исходе двадцатого векаВ лабиринте космических трасс —Чем пополнили мы картотекуБарабанных, штампованных фраз?Декларации, лозунги, речи…Смена вех и дорог без конца…Чем приблизили лик человечийК лучезарному лику Отца?Лёгкой дымкой небесная славаПоднималась над стойкой бистро,И в Париже Булат ОкуджаваЧто-то пел о московском метро.Вот она, эта малая малость,Чем, воистину, жив человек,Что ещё нам от Света осталасьВ наш ракетно-реакторный век.Постараемся ж не задохнуться,Добрести, доползти, додышать,Этой малости не помешать,Предпоследнему дню улыбнуться.
«На улице качается фонарь…»
На улице качается фонарь,Качается, как он качался встарь,И на камнях маячит жёлтый блик,Как он маячить издавна привык.
Я, обернувшись, щурюсь на него,Как будто не случилось ничегоИ за годами годы не прошли,Меж фонарём и мною не легли.
И всё, как прежде: тот же жёлтый бликИ улица, ведущая в тупик.
«Над снегом в ночи беспредметной…»
Над снегом в ночи беспредметнойНатянута тонкая нить.Качаюсь. И вот незаметноМеня начинает тошнить.
Тошнить от родных и знакомых,Тошнить от друзей и врагов,От скромных тошнить и нескромных,От умных и от дураков.
Тошнить от больших и от малых,От трижды ничтожного «я»,Тошнить от газет и журналов,От светом палящего дня.
С излишком заполнивши квотуВсего пережитого мной,Теперь превращаюсь я в рвоту,Блестящую на мостовой.
«Над чёрной землёю забрезжил рассвет…»
Над чёрной землёю забрезжил рассвет.Сквозь ставни пробился чахоточный свет.
А мы всё о том же: «Права и свободы…Вселенская ночь… окаянные годы…
Разгул лагерей и застенки тюрьмы…Вот если бы только… вот если бы мы,
Готовые к жертвам, готовые к бою…»
И как же мы были довольны собою!
«Налей чайку, и если можно — крепче…»
Налей чайку, и если можно — крепче.Без сахара. А коньячку подлей.Ты думаешь, с годами будет легче?С годами будет много тяжелей.
«Напряжённая скука вокзала…»
Напряжённая скука вокзала,Уходящие вдаль поезда.Этой жизни нам много и мало,Эту жизнь не изжить никогда.
Впереди, как всегда, безнадёжность,Позади навсегда тишина,И ложится усталая нежностьСквозь оранжевый сумрак окна.
1950-е«Настанет день иль ночь настанет…»
Настанет день иль ночь настанет,Когда мне будет всё равно —Луна ли в комнату заглянетИль солнце озарит окно.
Тогда, спокойный и свободный,К столу привычно подойдуИ в книге приходно-расходнойЧерту большую проведу.
Чтоб знать: в моих стихах безвестныхЯ, странствуя среди живых,Творил ли ангелов небесныхИль «демонов глухонемых».
«Начинаются дожди…»
Начинаются дожди.Дождик, дождик, подожди:Мне ещё так много надоСолнца, ласки и тепла.Жизнь цвела, да отцвела.Ну, а всё же сердце радоЗолотой оправе сада,Листьям в пурпурном огне,Эмигрантской болтовнеО борще, что ели прежде,И о крепнущей надежде,Что и мы одержим верх —После дождичка в четверг.
«Не в атомную катастрофу…»
Не в атомную катастрофу,Не в благоденствие людей —Я верю только лишь в ГолгофуБессмертной родины моей.
Голгофа значит — Воскресенье.Но прежде — нисхожденье в ад:Сквозь Ленинград и Сталинград,Сквозь тьму и мерзость запустеньяРоссийской сволочи парад.
«О Ты, пространством бесконечный»,Благослови на крестный путь,Чтоб этот мир бесчеловечныйОчеловечить как-нибудь.
1988«Не гнусавит попик деревенский…»
Не гнусавит попик деревенский«Господи, спаси!»Разгулялся Петька ВерховенскийПо святой Руси.
Лютый ветер кружит по дороге,Липкий снег столбом.Смотрит в поле Николай СтаврогинКаменным лицом.
Шигалёв подсчитывает трупы,Как игрок — очки;Сузились безжалостно и тупоТусклые зрачки.
Федька силу каторжную мерит:«Ох, как разойдусь!»Помолись, кто в Бога ещё верит,За шальную Русь.
«Не Горбачёв страною правит…»
