Трагедия казачества. Война и судьбы-3 - Николай Тимофеев

Обычно звук выстрела в горах разносится далеко и гулко. Этого выстрела никто не услышал. Партизанский снайпер, наверное, до конца дней своих будет рассказывать внукам, как он метко «снял» генерала. Он станет рассказывать, что генерал был молод, шагал легко, что на груди его искрились яркой эмалью и золотом высшие офицерские ордена, а не солдатские Георгии…

— Хочу только одного — стать на отеческую землю обеими ногами, — признался он как-то Марии еще в Олессо.

Это был единственный выстрел с гор за все время перехода через Альпы. Выстрел после окончания войны.

Спускаться с Альп среди ночи было опасно, и, не распрягая лошадей перед спуском с перевала, колонна остановилась. Проснулись поутру — холодина, вокруг чистый белый снег. Начали осторожно спускаться в зеленеющую внизу долину. К этому времени уже знали — война окончена. И радовались, что успели попасть в американскую зону оккупации. И не знали, что еще вчера вечером американцы снялись и ушли из-под Лиенца.

Мария вместе с детским врачом вошла в первый же дом у дороги. В течение последних суток не было возможности перепеленать Леночку. Когда развернула пеленки, увидела: у четырехмесячной дочери на пальчиках ног выступили капельки крови.

По мосту через Драву лошадей переводили под уздцы. Река ревела, заглушая человеческие голоса. Мост качало. Под ним вскипали водовороты. Лошади шарахались. Петр не разрешил своей семье покинуть подводу — обезумевшие лошади могли затоптать детей. Он сам провел лошадей через мост, успокаивая и оглаживая их.

И снова встали по отдельным округам. Кубанцы, донцы, терцы… У подножья гор зеленые луга. Среди одного из таких лугов, у огромного сарая, остановились донцы. Но и сюда доносился рев осатаневшей реки. К вечеру появились английские мотоциклисты и танкетки. Они беспрерывно шастали по дорогам, будто здесь не было ни казачьих соединений, ни Стана.

Чуть свет к Алферову прискакал кубанский полковник Лукьяненко. Рукава черкески закатаны, из руки в руку нервно перебрасывает нагайку. Возбужден и, как видно, сдерживается с трудом. Прискакал не один — со своими казаками.

— Господин полковник! Что за безобразие?! Па-ач-чему донские лошади пасутся на кубанских землях?!

О том, что Петру Алферову присвоено звание полковника, знали. Как и о том, что казачьи части отныне поступают под командование Александера.

Алферов встретил Лукьяненко спокойно:

— Господа, не торопитесь делить земли. Как бы англичане не поделили нас… Вместе с землями…

Конфликт тут же был улажен: донских лошадей убрали «с земель кубанских».

Со стороны англичан поступило предложение сдать оружие. Такое объяснялось трудностями в снабжении боеприпасами, поскольку на вооружении у казаков в основном было немецкое оружие. Доманов согласился на сдачу оружия. И снова поползли слухи:

— Бывшему вахмистру вскружили голову генеральские погоны… Ему за наши головы пообещали титул…

А чуть позже было предложено и господам офицерам сдать личное оружие. Тут уже многие перестали сомневаться в предательстве походного атамана.

Но англичане все еще опасались, как бы казаки, заподозрив неладное — а у многих из них здесь были семьи, — не попытались прорваться в горы. Чтобы усыпить подозрительность самых недоверчивых, англичане прибегли к новой уловке. Они предложили создать из семейных казаков рыбачьи команды, которые якобы отправят на Адриатическое побережье. И полковнику Алферову предложили формировать такие команды из семейных казаков.

В Стан привозили сухие пайки — теперь уже английские — и внешне все было спокойно.

Это случилось в первой половине дня. Из штаба Петр возвратился встревоженным.

— Собирают всех офицеров на совещание — сообщил он жене. — Говорят, якобы будут представлять генералу Александеру. Чует мое сердце — что-то тут не так… Хотя, с другой стороны, приказано прибыть всем в парадной форме, при наградах…

Видя, что муж колеблется, и зная, как он недолюбливает атамановских лизоблюдов, Мария принялась подтрунивать над ним.

— Уж не боишься ли, что штабные перещеголяют тебя в своих парадных мундирах? Или что все еще в старых погонах? Так казаки и без того знают, что ты полковник. Еще с Олессо…

И все же Петр решил не ехать. Но подошел пожилой казак и от имени своих хуторян обратился с просьбой:

— Езжайте, Петр Иванович! Казаки просят… Ведь вы нам правду расскажете. А то эти выскочки-офицеры потом такого понаговорят…

Матерый казак умолчал о том, что кое-кто из рядовых, переодевшись в офицерскую форму, решили услышать лично «всю правду от самого Александера…»

— А насчет формы — не беспокойтесь. У нас с вами одинаковый рост. Погоны только заменить…

Знала бы Мария, что уготовано англичанами — за ноги цеплялась бы, но не пустила б! В горы ушли бы. И казаков Алферов увел бы с собой. Ну, а не повезло б — конец один. Для всех…

К вечеру — слух: не на совещание, не для представления Александеру были собраны офицеры — их увезли в Юденбург, в советскую зону оккупации. И машины, в которых увезли офицеров, сопровождали английские танкетки. Рассказывали, кто-то выбросился из машины на ходу, кому-то удалось спастись, кого-то пристрелили англичане, кто-то предпочел застрелиться сам. У многих офицеров, кроме личного оружия, имелось трофейное.

Оставшиеся съехались в один огромный стан, хотя все еще и старались держаться хуторами!. Над подводами выбросили черные полотнища и флаги; их изготовили кто из чего мог. Представители Красного Креста привозили сухой паек, но от него отказывались; коробки с пайком сбрасывали в кучи. Не жгли костров, не варили еду. Так было около трех дней. По стану ходили молодые парни в форме РОА, уговаривали:

— Держитесь, сестры! Не соглашайтесь ехать в Союз. Дальше белорусских лесов вас не повезут — постреляют…

Эти дни были для Марии самыми тяжелыми за всю войну. Она осталась с четырьмя детьми и старухой-свекровью. Старшему сыну — восемь лет, дочери Людмиле — пять, Мишутке — один год и девять месяцев и — четырехмесячная Леночка. Синие, синие глазенки… Как васильки во ржи… Мария назвала самую младшую Еленой в честь своей матери, оставшейся на Украине. А Мишутку назвали в честь Михаила Абозина, отца Марии — кудрявые белые волосы и большие черные, слегка раскосые глаза. Мишутка был общим любимцем. Особенно баловал его истосковавшийся по семье и детям генерал Дьяконов. В свои год и девять месяцев Мишутка ненамного отставал в росте от пятилетней старшей сестры. Но теперь нет уже и Дьяконова…

В Стан начали наведываться мирные австрийцы — жители Лиенца и близлежащих селений — выпрашивали у казачек детей. И только мальчиков.

— Мы хотим сохранить ваше бесстрашное племя… — убеждали они казачек.

Несколько раз подходили и к Марии. Сентиментальным в своей практичности австрийцам непросто было понять казачку, которая, вопреки здравому смыслу, предпочитала, чтобы ее дети погибли вместе с нею, чем отдать их в чужие руки, оставить в чужом краю…

На воскресенье был назначен Крестный Ход. Утро выдалось солнечным. Впереди шло духовенство в сверкающем облачении. Иконы, хоругви, громкое общее пение… Женщины, дети, старики… Звали с собой и Марию.

— Ведь у вас дети. Идемте с нами…

Но именно потому, что у нее на руках были дети, Мария осталась в Стане. И снова — слухи: якобы уже направили английскому главнокомандующему Александеру просьбу от пятнадцати тысяч казаков и казачек — расстрелять здесь, под Лиенцем, но не отправлять в Советский Союз. А вскоре, заглушая отдаленный рев Дравы, над «Долиной Смерти» завис многоголосый человеческий крик. Так могли кричать только люди, увидевшие нечто немыслимое и ужасное.

— А-а-а… — заполонило воздух и сознание.

Мария подозвала к себе старших, подхватила на руки младших и ушла подальше от Стана, к ручью, берега которого густо заросли кустарником. Здесь она с детьми и спряталась. Что именно произошло, еще не знала. Но в том, что произошло что-то страшное, — не сомневалась. От англичан можно ожидать чего угодно… Старшие сидели смирно. Мишутка уснул у нее на коленях, а всхлипывающую Леночку прижала к груди. Английские солдаты шастали рядом, отлавливая разбегавшихся людей. Мария слышала их шаги, азартное дыхание.

— Господи, прости меня, — шептала она и крепче прижимала к груди Леночку. В эту минуту, чтобы спасти остальных детей, она готова была пожертвовать самой младшей. Но ребенок, словно поняв, какой опасности он подвергается, притих и только время от времени вздрагивал. — Да воскреснет Бог, да расточатся враги его…

Когда стемнело окончательно, Мария возвратилась в Стан. Никто из знакомых не верил, что она уцелела — считали: Мария с детьми ушла с Крестным ходом. К тому же многие видели, как какая-то молодая мать бросилась с детьми в водовороты Дравы. И это был не единичный случай. А Мария возьми — и объявись к своей подводе, которая более двух лет заменяла ей и крышу, и стены дома…