Серенада Ностальгии - Нобору Ямагути

Отличающиеся друг от друга идеи, образы и поступки… одно за другим оживали в ее душе.

Луиза уставилась на кулон, который висел у нее на груди. Из ее глаз невольно потекли слезы.

Сайто… всегда защищал меня. Как этот кулон, висящий на моей шее, он всегда был рядом и служил мне щитом.

Когда голем Фуке намеревался меня раздавить.

Когда Вард собирался меня убить.

Когда мы противостояли гигантскому военному кораблю.

Когда на меня был направлен магический вихрь, созданный Анриеттой, которая была околдована врагами и поэтому была не в себе.

И… когда мне приказали умереть, чтобы дать спастись нашим войскам…

Сайто непременно становился передо мной и обнажал меч.

Легендарный Гандальв — согласно этому имени он стал моим щитом.

Но относилась ли я к такому Сайто по-доброму?

Мне кажется, что я всегда упрямилась и сваливала на него свои капризы.

— Дурак, — слезы жгли глаза. — Ведь было бы лучше, если бы ты не обращал на меня внимания. Было бы лучше, если бы ты сбежал, не обращая внимания на меня, такую неблагодарную, своенравную и совершенно не милую.

Луиза, даже не вытирая льющиеся слезы, глубоко погрузилась в свои мысли.

— Несмотря на твои высказывания о том, что выглядит глупостью умирать во имя чести… разве не удивительно, что ты сам так и поступил?

Слова, которыми она упрекала Сайто, в том же виде обращались на нее. Превратившись в пронзающие сердце копья, ее собственные слова жестоко ранили ее саму.

— При том, что ты сказал, будто любишь меня… не оставляй меня в одиночестве, — бормотала Луиза, уставившись на по-прежнему черный экран. — Когда тебя нет, я не могу даже уснуть.

Обхватив руками колени, девочка продолжала непрерывно плакать.

* * *

В Тристании, столице Тристейна, в кабинете Королевского Дворца Анриетта сидела на стуле с словно бы безжизненным лицом.

Мятеж части Королевской армии в Альбионе, гибель генерала де Пуатье и маркиза Харденберга, командующего германской армии, беспорядочное бегство всей армии… и рапорт, в котором запрашивалось разрешение на отвод войск.

Когда поступила депеша от начальника штаба объединенной армии Вимпфена, все в Королевском Дворце, включая Анриетту и Мазарини, находились в смятении. Существовало даже подозрение: не фальшивый ли это рапорт, отправленный врагами?

Эвакуация войск или продолжение боевых действий? Именно Кардинал Мазарини собрал преисполненное сложностей заседание.

— Здесь — Королевский Дворец, а не поле битвы, — эти слова обуздали министров, которые не признавали эвакуации войск.

Однако… в результате отвод армии стал бессмысленным делом.

Внезапно появившийся галльский флот принудил альбионскую армию капитулировать. Затем через некоторое время Галлия направила в Тристейн, который уже дошел до крайней степени смятения, специального курьера. Тот уведомил о проведении конференции относительно дальнейших отношений с Альбионом…

Королевский двор Тристена колебался, поскольку не был способен определить позицию Галлии, однако не следовало идти против королевства, которое окончательно уладило этот военный конфликт.

С тех пор прошло около двух недель, и сегодня Анриетта, которая должна была присутствовать на запланированной к проведению в Росайте конференции, занималась приготовлениями.

Принцесса взяла в руки лежащее на столе письмо, которое было отправлено послом королевства, остановившего Альбион.

"Монархическое правительство Галлии ощущает необходимость наладить еще более тесные связи всех составляющих Халкегинию стран в связи с тем, что нужно удержать быстрое развитие так называемого республиканского строя, который нарушает порядок в Халкегинии…" — продолжалось вступление к письму.

Однако, фразы, которые она читала, не формировали в ее мозгу нечто, имеющее смысл.

В сердце у Анриетты была дыра. Глубокая, холодная, темная пещера, ведущая неизвестно куда. Пустая дыра, в которую даже если заглянуть, невозможно было бы оценить ее глубину.

Кромвель, которого Принцесса так ненавидела, умер. Дворянская клика Альбиона разгромлена.

И тем не менее, почему мое настроение не улучшилось?

— Почему? — пробормотала она, хотя вокруг не было ни единого собеседника. — Дворянскую клику, которая убила принца Уэльса, невозможно было простить. Тех, кто играл с этой смертью и обманул меня, невозможно было простить… И что же?

Что-нибудь изменилось?

Ничего не изменилось вообще.

Анриетта закрыла лицо ладонями. Чувства хлынули наружу, словно прорвало плотину, и этому уже нельзя было помочь.

В дверь постучали, однако… Принцесса была не в состоянии ответить. Даже когда, открыв дверь, вошел Мазарини, Анриетта так и осталась, положив руки на стол и уткнувшись в них лицом.

— Похоже, вы устали, — Кардинал проговорил таким тоном, словно бы он ворчал.

Принцесса медленно подняла голову от стола, словно она здесь была впервые, а затем кивнула:

— Да. Однако, все в порядке.

— Вы не счастливы? Что бы ни случилось, война закончилась. Пусть вся армия беспорядочно отступила, однако, даже если мы победили, получив неожиданное подкрепление, победа есть победа. Что ни говори, сколько бы раз мы ни выражали благодарность Галлии, этого все равно не будет достаточно.

— Это так, — сказала Анриетта, уставившись в пространство.

Обеспокоенный ее состоянием, Мазарини продолжил свою речь:

— Однако, мы не можем стать небрежными, Ваше Величество. Галлия, которая сохраняла нейтралитет, хотя мы до такой степени принуждали ее вступить в войну, вдруг неожиданно сама ввязалась в боевые действия — для этого обязательно должны быть какие-то причины.

— Полагаю, что так, — Анриетта ответила с таким видом, словно слова собеседника влетали в одно ее ухо, а из другого тут же вылетали.

Мазарини положил большую стопку бумаг на стол, на который облокачивалась Принцесса.

— …Документы?

— Да. Документы, которые Ваше Величество непременно должны просмотреть.

— Это может подождать? Сейчас я немного…

— Нет, сейчас, вы должны их просмотреть.

— Если требуется утверждение, я предоставляю это на ваше усмотрение. Кардинал, вы лучше справитесь. Ну что за беспокойство…

— Просмотрите же их.

Анриетта помотала головой.

— Я искренне прошу меня простить. Честно говоря, я устала.

— Просмотрите же их! — твердым тоном повторил Мазарини. Под давлением гневного вида этого худого мужчины средних лет, над которым в народе подшучивали: "Птичий скелет", Анриетта взяла в руки верхний документ.