Солнышко Алеша (СИ) - Рогаль Анатолий Григорьевич "Frencis"

С того дня почти каждый вечер, когда Алеша, преодолевая ужасную боль, проваливался в небытие, являлась Настя и они уходили вдвоем в даль, в день завтрашний и бродили там по удивительным улицам удивительного города.

Первое время Алеша еще понимал, что все это видения, но ничего сразу не предпринял, чтобы их прекратить, а даже наоборот, заметив, что видения наступают чаще всего после сильного переутомления, стал провоцировать их появления. Поэтому видения являлись все чаще и чаще и с каждым днем Алеша все сильнее и сильнее погружался в мир боли и грез.

Примерно за неделю до того, как у Алеши начались видения в областной институт неотложной хирургии в отделение травматологии приняли новую няню Анну Семеновну Эбуш, женщину решительную и властную.

На прежней работе Анну Семеновну побаивались не то, что медсестры, но даже врачи, а о больных и говорить не приходится. Поэтому, ее решение после ухода на пенсию перейти работать поближе к дому - Анна Семеновна страдала излишним весом - было для многих приятной неожиданностью и проводы на пенсию были по-настоящему искренне- радостны.

На новом месте работы Анна Семеновна тоже осталась верна себе. Выйдя на дежурство, первым же делом прошлась по палатам, окинула все хозяйским глазом, растолкала заспавших больных, сделала замечания медсестрам и с решительным видом направилась в ординаторскую.

- Что же у вас за порядки такие?! Две койки с больными в коридоре стоят, а вы какой-то девице отдельный нумер предоставили, - начала она с порога. Раздались смешки. Главврач, щупленький старичок, тоже улыбнулся и хотел было что-то сказать, но Анна Семеновна была не из тех, кого можно перебивать:

- Порядка нет, товарищи! Нету порядка! Кругом грязно, больные шляются где попало, да еще и спят до обеда. Я эту, что в отдельной палате еле растолкала ...

Анне Семеновне тогда, а в дальнейшем об этом она скромно умалчивала, не дали дорассказать, как она растолкала больную, потому что всех вдруг словно ветром вымело из ординаторской. Перегоняя друг друга, все помчались к пятнадцатой палате. Даже старичок-главврач проявил небывалую для его возраста прыть, правда, в дверях его чуть было не раздавила обомлевшая с испугу Анна Семеновна.

Что же это за больная такая в пятнадцатой палате, что за нее поднялся такой переполох? Эту больную привезли в институт в коматозном состоянии и все попытки врачей вывести девушку из этого состояния были до сих пор тщетны. Больная была без сознания уже почти год. И вот сегодня, благодаря «чудодейственным» манипуляциям Анны Семеновны, больная пришла в сознание.

Столпившись в дверях палаты, врачи не верили глазам своим, но улыбок на их лицах не было, потому что в глазах девушки, которая с трудом оторвала голову от подушки, они прочли немой вопрос: « Что со мной, где я?»

Всего лишь один год выпал из жизни девушки, но сколько в нем было горя и печали, ведь эта девушка была никто иная как Настя ... , Настя Дашкова. Но она ничего еще не знала, не помнила, а вспомнила Алешу и счастливая улыбка озарила ее исхудалое лицо, но беды да дурные вести уже стояли у дверей.

Прошли в суетах, дождях и слезах сентябрь, октябрь и вдруг в первых числах ноября нежданно-негаданно возвратилось тепло, снова засверкало солнце и даже ветер приутих и перестал тревожить до поры золотые паруса деревьев.

Накануне октябрьских праздников, Настю выписали из больницы и Анна Семеновна, которая за это время успела попривыкнуть к ней, как к родной дочери, проводив девушку, долго еще стояла у ворот, глядя вслед и вытирая слезы.

А Алешу всю эту осень продолжали и продолжали мучить видения постепенно размывая границы реального мира. Пример тому, что он начал постепенно сходить с ума, его правдомания: он начал говорить то, что думал всегда, всем и обо всех. Да еще начал призывать называть вещи своими именами, как например, нынешних коммунистов стал звать не иначе как социалистами и даже предлагал друзьям-интернационалистам создать Коммунистический союз или Координационный Совет. В общем, человек был не в себе и цеплялся за каждое слово. Он, нам это даже страшно подумать, обвинял САМОГО ... в недопустимой забывчивости. Дескать, обещал товарищ на съезде, что все письма трудящихся к съезду будут рассмотрены потом ... после съезда, но прошел год, а ответы на свое письмо Алеша, увы, так и не дождался и теперь смел еще и утверждать, что его письмо с социально-экономическими предложениями выбросили не читая.

А Алеша читал много и, возможно, не то, что надо, так как все призывы на борьбу за перестройку начал считать просто провокацией, потому что почти вся надстройка по-прежнему оставалась в руках врагов перестройки, а так как профсоюз и часто густо (будем честны до конца) и парторганизации продолжали, но, главное, что и продолжают, под дудку администрации танцевать краковяк, этим приспособленцам развитого социализма, по-прежнему, не составляло особого труда заткнуть рты всякого рода борцам за перераспределение общественных благ. Он, этот Алеша, даже выборы директора на РАФе считал спектаклем-пародией.

В общем, человек свихнулся окончательно, так как даже родная жена, видя, что уговоры на мужа не действуют, стала в нем постепенно разочаровываться.

На производстве же, после того, как он сильно увлекшись спором о делах дней сегодняшних, «приплел» сюда и дела цеха, обвинив начальника тех бюро, человека заслуженного : секретаря парторганизации цеха, дважды орденоносца - в прямой ответственности за развал производства, и призвал вернуться к технологии, заложенной фирмой-изготовителем, с ним разобрались быстро: перестали выбирать в президиумы собраний и стали потихоньку «общипывать перья».

Но парня и это не остановило, и он постепенно дошел до ручки и даже проклял социализм ради коммунизма. И это, в то время, когда слово «коммунизм» стало постепенно исчезать из газет и лозунгов, стало стыдливо умалчиваться и все потому, что многие где-то чуть-чуть изучали философию и, видя, что берег коммунизма далеко за рекой в голубой дымке, не находили ничего лучшего, как продолжать брести спотыкаясь о все большие и большие завалы берегом социализма, надеясь не на знания, а на зрение: им казалось и продолжает, увы, казаться, что где-то там у линии горизонта два берега все таки сходятся. Но были, правда, все же и такие, что начали было призывать: «Давайте, мол, мост строить!» Но мост - это пролеты-­десятилетия единого целого, требующие точных расчетов комплексного социально-экономического строительства. Все это очень долго и очень сложно, а проще, оказалось, прицепить этим чудакам ярлык торопыг-максималистов и, не давая им ни слова, ни печати, ни митингов, забыть о них ... и стали максималисты негласны, а все остальные согласны и единогласны.

Но хватит об этом, ведь общественная жизнь в художественных произведениях служит лишь фоном, на котором разворачиваются любовные коллизии. А жизнь есть жизнь: она струится изо дня в день мимо нас, одаривая язвами и инфарктам, и каждый, если пороется в своих аппендиксах памяти, найдет, что о ней сказать.

Поговорим лучше о любви, хотя бы и несчастной.

Выйдя из больницы, Настя уже знала обо всем: и о смерти родителей, и о женитьбе Алеши.

Какими словами описать все то, что она пережила, передумала, да и найдутся ли такие слова?! Да еще, так получилось, что выписали Настю из больницы в день годовщины смерти родителей.

Родной дом встретил девушку паутиной и пылью, запустением и безмолвием и Настя, испугавшись этой могильной тишины, выбежала снова на улицу.

Слезы застилали глаза и побрела девушка, ни ведая куда и ноги сами привели ее на городское кладбище. Спросив у сторожа ряд и номер, Настя вышла в сумрачную тень кладбищенских аллей. Несмотря на субботний день, здесь было тихо и пустынно. И только у их семейной могилы сидел сгорбившись какой-то седой старик и нарушал тишину не громким бормотанием.

«Наверное ошибся оградкой», - подумала Настя и тихо тронула старика за плечо.

Старик поднял голову.