Рождение державы - Александр Белый

Михайло и второй казак, которого звали пан Иван Заремба, были обуты в добротные сапоги, поэтому дорога физически их не тяготила, в отличие от селян, шагавших по присохшей полыни, многие из них были совсем без обувки. Впрочем, ходить босиком они привыкли. Чумаки, например, ездили в Крым за солью только босыми.

Пан Иван, как выяснилось, был вдовцом. Пару лет назад удачно выдал двух своих дочерей замуж и с тех пор жил как перекати-поле – то в сечевом курене, то в шинке.

– Дядько Иван, а куда нас ведут?

– Известно куда, в Кафу.

– Так нас что, сразу продадут?

– Хлопов продадут сразу всех, девок будут продавать поштучно, а нас нет, не продадут.

– А чего нас продавать не будут?

– Да где ты видел глупого торговца, который казака за пять-шесть монет в рабство отдаст, когда за него можно взять выкуп все двадцать, а то и сто или двести талеров?

– А если не привезут выкупа?

– Того не может быть, чтобы общество своего доброго брата-товарища казака не выручило. Ты не смотри, что меня выпившим копченые поймали, с каждым случиться может, я не пропойца какой-нибудь. И грошей у меня достаточно, в куренную общину положены, так что все добре будет. – Пан Иван немного помолчал и продолжил: – Разве что казака какого тати продали, без права на выкуп, тогда да. Здесь все повязаны, и ни один купец рушить цепочку работорговли не будет. Ждет такого бедолагу вечная каторга.

– То и меня ждет, – молвил Михайло угрюмо и поведал свою историю.

– Говоришь, Собакевич? Не думал, что он тварь такая, – задумчиво сказал пан Иван, – не переживай, Каширенко, сгинешь ты на каторге, а может быть, сбежишь, но слух о тебе пущу везде, где только можно. А если, даст Бог, вернусь, всем расскажу. Прищучить его, конечно, не удастся, – его слово супротив моего, но общество пусть знает.

Михайло шел и вспоминал свой большой родовой дом, возвышающийся посреди утопающего в садах поместья в городке, укрытом валами и невысокой крепостной стеной. Вспоминал свою старую няню-кормилицу, младшую родную сестричку-сиротинушку Таньку, и Юрку, трехлетнего братика от мачехи. Так сердце защемило, так захотелось всех увидеть! Даже за дворней заскучал, и за конюхом Фомкой, и за своими веселыми горничными – Глашкой и Марфушей.

– Не, дядько Иван, сбегу. Мне нельзя в рабстве, больше некому отомстить.

– Старые казаки говорят, что если попадешь на галеру или рудник, то сбежать никак не можно и живут там недолго. Но если попадешь в услужение или… – он окинул Михайлу взглядом снизу вверх, – для забавы, то шанс есть.

– Как это, для забавы?

– Ну, казак ты гарный, таких очень даже любят старые богатые матроны. И еще…

– Нехай Господь отведет от меня. – Михайло перекрестился. – Сразу убьюсь.

– Ты не понял, те, о которых ты подумал, любят пухленьких вьюношей, ты же – воин. Так что если случится такая удача, то хватайся за нее зубами и не вздумай брать на душу грех самоубийства. Поплевывай в потолок да пользуй в свое удовольствие хоть тетку, хоть мужика. Вот так можно выждать удобную годину да и сбежать домой.

– Нет, себя убивать не стану. Но если не будет выхода, кинусь на басурман, и скольких смогу, стольких с собой на тот свет захвачу.

– Верно. На то ты и есть казак, пан Каширский. – Иван склонил голову и долго шел молча, затем тихонько пробубнил под нос, но Михайло расслышал: – Да кто знает, из каких дальних далей придется добираться, и придется ли? И доберешься ли? Да, все в руках Господа.

– Все в руках Господа, – повторил Михайло, и они вместе размашисто перекрестились.

В Кафу, или, как сами турки называли его, Кючюк-Истанбул, то есть Маленький Стамбул, пришли на двадцать четвертый день.

Этот турецкий город, выстроенный из камня, похожего на мрамор, был вдвое больше, чем тот же Бахчисарай. Огражден каменной стеной высотой около шести саженей, раза в два выше, чем стена их домашней крепостицы. Множество высоченных прямоугольных башен. Пока шли, Михайло насчитал их штук двадцать пять, и это были не все. Дядько Иван говорил, что внутри города есть еще одна огражденная крепость, и там тоже имеется до десятка башен. Как это ни странно, но кроме минаретов над стеной возвышались и кресты православных церквей.

Ток-мирза привел свой маленький караван к причалу кораблей, заставил раздеться и всех загнал в море.

Море! Как сильно понравилась Михайле эта впервые увиденная бескрайняя, слегка волнующаяся водная гладь, с каким наслаждением он плескался, даже забыв на миг о своей рабской доле. Лишь немного раздражало жжение от соли в потертостях тела, но вскоре на осликах подвезли бурдюки с пресной водой и несколько деревянных бадеек. Попили все вдоволь, правда, вода оказалась с солоноватым привкусом, но на это уже никто внимания не обращал, многие тут же обессиленно попадали на песок. Михайло же с дядькой Иваном аккуратно смыли с себя соль, а в бадейке двумя сменами воды прополоскали подштанники, сорочки и портянки. Влажную одежду тут же натянули на себя, испытывая блаженство. Так, на общей цепи, в общей куче людей, они и поухаживали друг за другом.

Отдыхали недолго. Вокруг них уже суетились хозяева рабских загонов и осаждали Ток-мирзу. Михайло обратил внимание, что тот показывает на него пальцем, что-то говорит какому-то толстяку и отрицательно качает головой. Он не слышал, о чем говорят, но мог догадываться.

Не успела одежда просохнуть, как пришлось прощаться. Дядьку Ивана и всех девок сняли с цепи и повели за стену, а Михайло вместе с прочими селянами отправили в клетки портового рынка. Все. Выйдут они отсюда только под руку нового хозяина.

В дни совместного перехода хлопы вели себя безразлично (тянут куда-то, да и ладно) и держались от казаков на расстоянии, даже не пытаясь лишнего слова сказать, словно находились дома, в Украине. Сейчас же, когда сидели ввосьмером в тесной клетке, двое из них посматривали свысока и ухмылялись, радуясь, что боярича тоже опустили до их уровня.

С молоком матери Михайло впитал в себя убеждение, что раб не тот, кто сидит в клетке, а тот, кто имеет душу раба и рабскую сущность. Поэтому, передвинувшись ближе к свежему воздуху, на противоположный угол от отверстия параши, он на них не обращал никакого внимания, прекрасно понимая, что в случае надобности любого из них, невзирая на габариты и возраст, может не просто убить голыми руками, но и порвать на куски.

В первый день особого торга не было. Из их клетки торговец из Армении купил двух рабов, и все. Хозяин пытался в первую очередь втюхать Михайлу, но тот, взглянув рабу в глаза, отказался.

Утром второго дня стало известно, что из Анатолии пришли две галеры для закупки рабов на медный рудник. Михайло слышал, как торгаши сговариваются об уровне цен, и понял, что сегодня решится его судьба так или иначе. Вспомнив о наставлениях дядьки Ивана, который говорил, что с рудников сбежать невозможно, он загрустил.

Минуло совсем немного времени, и на рынке полным ходом пошел торг. Действительно, клетки освобождались почти полностью, скоро очередь должна была дойти и до них. Вдруг он заметил укрытое паранджой невысокое округлое создание в сопровождении двух мордатых охранников, за поясами у которых торчало по ятагану и кинжалу. Первый нес в левой руке многохвостую нагайку из сыромятного ремня, а второй тащил на плече тяжелую торбу.

Точно так же эта компания бродила между клеток вчера, видно, выглядывали нужный товар. Неведомая сила подняла Михайлу на ноги, и он вышел из-за спин прочих рабов. Почему-то подумал, что это его шанс.

– Госпожа, – негромко позвал и расправил плечи.

Компания резко остановилась, с минуту стояли молча, затем из-под паранджи что-то тихо прозвучало, и один охранник направился к клетке, а «паранджа» с другим – посеменила дальше. Тут же подбежал и хозяин, расхваливая достоинства раба.

– Скажи, пусть гяур снимет шаровары и высунет в решетку член, – сказал мордатый по-турецки.

– Раб, знимай шальвари. – Тот перевел, и Михайло не чинясь, немедленно развязал кушак. – Подойди ближе и член залупи.

Мордатый наклонился, внимательно рассмотрел, даже понюхал. Потом начался торг, и когда средними между тридцатью и пятью талерами получились двенадцать, клетку открыли, и его выпустили. Покупатель вытащил из сумки ошейник и аршинную цепь с прикованным к концу ядром. Ошейник замкнули на колодку, а ключ охранник спрятал под клапан поясного ремня.

Следуя указаниям и удерживая ядро в руках, Михайло зашел в помещение бани, где цирюльник обрил ему голову, подмышки и пах, чтобы исключить появление вшей. Долго мыться не дали, и вскоре отправились к пирсу, к какому-то двухмачтовому судну. У входа на трап заставили снять обувку. Здесь и цепь сняли с шеи, но перецепили на ногу и отправили в кормовой трюм. Взяв в одну руку ядро, в другую сапоги, он с помощью поджопника, который отвесил охранник, слетел вниз и вселился в какой-то совершенно темный чулан.