Портрет А - Анри Мишо

Так, я всегда теперь выхожу из дому с кроватью, и если мне нравится какая-то женщина, я хватаю ее и вмиг с ней ложусь.

Если уши ее (или нос) огромны, уродливы, я снимаю их вместе с одеждой и кладу под кровать — пусть заберет, уходя; я оставляю лишь то, что мне нравится.

Если ей не мешало бы сменить белье, я заменяю его немедля. Это — подарок ей. Если, однако, я замечаю другую, более симпатичную женщину, я прошу у первой прощения и немедленно с ней расстаюсь.

Люди, знающие меня, утверждают, что я не способен на поступки, о которых рассказываю, что у меня недостаточно темперамента. Я тоже так думал, но все объяснялось тем, что я не поступал как мне нравится.

Теперь днем у меня время всегда отлично заполнено. (По утрам я работаю.)

Лень

(пер. В. Козового)

Душа обожает плавать.

Хочешь плавать — ложись на живот. Душа оборвется — и понеслась. Она уносится вплавь. (Если душу вашу уносит, когда вы стоите, или сидите, или согнули колени или, может быть, локти, она ускользает по-разному, меняя повадку и форму в зависимости от позы, — я в этом убедился не сразу.)

Часто слышишь о ней: парит. Не верьте. Плавать — дело другое. И плывет она как угри и змеи, всегда только так.

На свете немало людей, чья душа обожает плавать. В просторечии их называют лентяями. Когда, собираясь плавать, душа через живот выходит из тела, в тебе освобождается что-то такое, безмерное, трудно сказать… приволье, блаженство, глубочайший покой…

Душа уходит плавать в лестничной клетке или на улице, в зависимости от того, робок или отважен ее обладатель, ибо всегда оставляет ему кончик какой-нибудь нити, и если бы нить эта оборвалась (она подчас совсем тонка, но нужна чудовищная сила, чтобы ее оборвать), ужасно пришлось бы обоим (ему и душе).

Когда, стало быть, она плавает где-то вдали, по этой простейшей нити, которая связывает человека с душой, проносятся кубы и кубы своего рода духовного вещества, точно ил, точно ртуть или газ, — беспредельная радость.

Вот почему лентяй неисправим. Он не изменится никогда. И вот почему леность — мать всех пороков. Ибо что может быть эгоистичней лени?

У нее есть корни, которых нет у гордыни.

Но люди ополчаются на лентяев.

Когда они лежат, их толкают, брызжут в лицо им холодной водой, — чтоб вернули, не мешкая, свою душу на место. Тогда они смотрят на вас ненавидящим взглядом, который всем хорошо знаком и особенно часто встречается у детей.

Осторожный человек

(пер. А. Поповой)

Он считал, что у него в брюшной полости откладывается кальций. Каждый день он ходил по врачам, и одни ему говорили, что анализ мочи ничего не выявил, другие — что кальция ему, наоборот, не хватает, третьи — что он слишком много курит, что его нервной системе нужен отдых, и то и се и тому подобное.

Он перестал ходить к врачам и остался со своим отложением.

Кальций обычно хрупок, но не всегда. Бывают и карбонаты, и сульфаты, и хлораты, и перхлораты, и прочие соли, и, само собой, если уж у вас отложение, то надо приготовиться, что там найдется всего понемножку. Так вот, по мочевыводному каналу все жидкости, естественно, проходят, а вот кристаллы могут пройти только со зверской болью. И лучше не дышать чересчур глубоко, не носиться за трамваем сломя голову — это резко усиливает циркуляцию жидкости. Не дай бог, напластование распадется, какой-нибудь кусочек попадет в кровь, и — прощай, Париж!

В брюшной полости целое множество артериол, артерий и вен, сердце, аорта и еще несколько важных внутренних органов. Поэтому нагибаться — просто безумие; а о верховой езде нечего и думать.

Какая же осторожность нужна человеку, чтобы выжить.

Он часто думал о других людях, у которых тоже отложения: у одного кальций, у другого — свинец, у третьего — железо (а недавно даже у одного человека, который никогда не был на войне, из сердца извлекли пулю). Такие люди ходят осторожно. Это и выдаст их публике, которая над ними смеется.

Но они удаляются осторожно-осторожно, осторожными шажками, размышляя о Природе, у которой столько разных тайн, ну надо же, надо же.

Колдовство

(пер. А. Поповой)

Моя подруга, которую я потерял, по-прежнему живет в Париже. По-прежнему ходит и смеется. Я думаю, через несколько дней ее мать придет ко мне и скажет: «Месье, я не знаю, что с ней. У нее ничего не находят, а она за этот месяц похудела еще на 4 килограмма».

Когда она будет весить всего 55 фунтов, ее мать придет ко мне — раньше-то она вечно прикидывалась, что до такого ничтожного типа, как я, ей и дела нет, — так вот, однажды ее мать придет ко мне и скажет: «Месье, она весит всего 55 фунтов. Может быть, вы могли бы ей чем-то помочь». А потом: «Месье, теперь она весит только 24 килограмма. Это очень серьезно».

А я ей: «24… килограмма, приходите, когда будет 14».

Она пришла, когда стало 14, на самом-то деле — 17, но она утверждает, что 14, ее мучает мысль, что, когда дойдет до 14, дочь умрет. Пришла и говорит: «Месье, она умирает. Неужели она для вас ничего не значила?»

«Мадам, не волнуйтесь, полностью она не исчезнет. Я не могу ее убить. Даже с весом в 2,5 килограмма она будет жить дальше».

И тут эта мамаша, которую я всегда терпеть не мог, на меня бросилась. Нет, не может быть, чтобы это была ее дочь. Ее дочь, наверно, умерла. Ну конечно, это не она, эту сделали каким-то хитрым способом и по жестокости заставляют жить.

Мамаша ушла в задумчивости.

Мол

(пер. А. Поповой)

Вот уже месяц, как я в Онфлере, но моря еще не видел, потому что врач запрещает мне выходить.

Но вчера вечером, устав сидеть взаперти, я построил под покровом тумана мол — до самого моря.

Потом я сидел на дальнем его конце, свесив ноги, и смотрел вниз на глубоко дышавшее море.

Справа послышался шепот. Какой-то человек, как и я, болтал ногами и смотрел на море. Теперь, сказал он, когда я уже стар, я хочу взять все, что я туда бросил за эти годы. И принялся тянуть при помощи блоков.

Он вытащил множество всяких сокровищ. Он доставал капитанов иных столетий в парадных мундирах, шкатулки, набитые всевозможными драгоценностями, и роскошно одетых женщин в нарядах, которых сегодня уже не носят. И каждое существо или предмет, вытащенный им на поверхность, он внимательно с явной надеждой рассматривал и не произносил ни слова, только взгляд его угасал, а вещь он отбрасывал в сторону. Так мы заполнили всю эстакаду. Я не припомню в точности всего, что там было, ведь память у меня скверная, но он явно был недоволен: что-то пропало, что-то, что он рассчитывал отыскать, а оно исчезло.

Тогда он начал выбрасывать все обратно в море.

Длинной лентой все падало вниз, и брызгами вас леденило.

Последний выброшенный обломок увлек за собой его самого.

Меня же била лихорадка, и я сам не пойму, как умудрился добраться до кровати.

Просмотр

(пер. А. Поповой)

Это произошло на пирсе в Онфлере, на небе не было ни облачка. Отчетливо виднелся гаврский маяк. Я провел там добрых десять часов. В полдень я сходил пообедать, но вскоре вернулся.

Несколько лодок во время отлива отправились за мидиями, я узнал капитана рыбаков, с которым мне уже случалось выходить в море, и сделал еще кое-какие наблюдения. Но в итоге, если учесть, сколько времени я там провел, наблюдений этих было крайне мало.

И вдруг около восьми часов вечера я осознал, что спектакль, за которым я следил целый день, был лишь плодом моей фантазии. И это меня очень порадовало, поскольку недавно я как раз упрекал себя, что провожу дни в безделье.

Так вот, я обрадовался, и раз уж это был мой собственный спектакль, я настроился убрать из него горизонт, который мне к тому времени изрядно поднадоел. Но то ли было слишком жарко, то ли я слишком устал, а только ничего у меня не вышло. Горизонт не уменьшался в размерах, ничуть не потемнел и сиял, может быть, даже ярче прежнего.

А я все брел и брел.

И когда люди меня приветствовали, я глядел на них рассеянно, повторяя про себя: «Надо бы все-таки убрать горизонт, чтоб эта история не отравляла мне жизнь», и так я добрался до отеля «Англия», где хотел поужинать, и тут понял, что я на самом деле в Онфлере, но легче мне от этого не стало.

Какая разница, все это уже в прошлом. Наступил вечер, однако горизонт оставался на месте, абсолютно такой же, каким я его видел целый день.

Глубокой ночью он вдруг исчез, так стремительно уступив место пустоте, что я почти пожалел о нем.

Невеличка

(пер. А. Поповой)

Когда вы меня увидите.Учтите:Это не я.

В крупицах песка,В крупицах крупиц,В невидимой воздушной муке,В бескрайней пустоте, что будто бы кормится кровью,—Вот там я и живу.

Мне хвастаться нечем: я невеличка. Вот так, невеличка!И если меня поймать,Со мной можно сделать все, что угодно.

По правде