По велению Ваала - Ноэми Норд

Он не успел договорить. Позади послышался топот копыт. Догоняла карета.

– Вот и повозка!

– Возничий наш просто мастер. Быстро отремонтировал.

– Это не наша карета. Осторожно, дорогой, – сказала Клементина, поспешно отступая в колею.

Карета остановилась.

Из нее выскочили незнакомцы в плотных масках. Они бросились к магу, повалили навзничь, окунув лицом в пыль и не позволяя выхватить шпагу.

А Клементине зажали тряпкой рот.

Парацельс видел, как ее тело, объятое руками похитителя, вдруг обмякло, повисло мертвым грузом, ноги подогнулись в коленях и безжизненно поползли по земле.

К обездвиженной даме подоспели еще двое похитителей и, приподняв несчастную, бережно уложили в карету.

Маг, вываленный в пыли, вскочил, отряхивая колени и злобно изрыгая проклятия вслед похитителям.

Но карета уже скрылась в клубах пыли, и ни одно из магических заклинаний так и не подсказало Парацельсу, в какой гнусной берлоге укрылись разбойники.

Одно утешение: Элоим Савоох, вызванный на рассвете второго дня луны в круг Марса, провозгласил:

– Жива!

Жива или мертва, но Клементина пропала. Исчезла навек.

Вселенная придавила Парацельса жерновами зла, смешав демонов тела с демонами потустороннего мира.

Он запил. И запил по черному, доводя порой целебные суррогаты в реторте до состояния бурлящего вулкана.

– Клементина жива. Но жив ли я сам? – шептал он, погружаясь в химический бред.

Через пару недель в дверь к магу, заглушающему тоску приличной дозой опиумной дури, постучал посыльный.

Переданное письмо сулило встречу с ненаглядной супругой.

– Вам надлежит сей же час отправиться за мной, – сказал добрый вестник.

– Как! Что? Куда? Сейчас, сейчас, сейчас! – и Парацельс, прихватив из тайника изрядное количество монет, отправился выкупать у разбойников свою любовь.

– Золото есть дерьмо, – приговаривал маг на ходу.

Мало кто знает, что каждый второй золотой флорин со времен великого Теофраста Пиренейского в сердцевине жидок и текуч, а на заре дает испарину в виде танзанийской ртути.

4. Я не создал ничего!

То, что потребовал Гиззо у Парацельса в обмен на Клементину, было невыносимо.

– Я не создал эликсира бессмертия, нет! – кричал маг, хватаясь руками за сердце.

– Я наслышан о вашем упрямстве, – сказал Гиззо, – но, полагаю, мы сможем договориться.

– Чудовищно! Постыдно! О, невежи, вы требуете то, чего в природе не существует и не может существовать! И это при том, что Ватикан располагает знаниями тысяч книг, доказывающих, что чудеса шабаша и вознесения не продукт волшебного состава мазей, но проверенный эффект галлюцинаций одурманенных сомнамбул!

– Мы не говорим с вами, драгоценный магистр, о книгах. Мы надеемся на ваше участие в предоставлении нам так называемого эликсира бессмертия.

– Эликсира бессмертия? Я объездил полмира, я залезал в поднебесные пещеры Тибета, моля хитрейших буддистов открыть священные знания Кришны и Хаммурапи. Я плутал в бездонных гротах Силезии в поисках страны гномов, где мог открыть тайны преломляющих граней магических кристаллов. Но там я не нашел даже выхода из лабиринта. Чудом не рухнул в бездонную пропасть, простертую по правую мою руку, в то время, как половина левой ступни зацепилась за бугорок, чудом возникший над пропастью, с которого я весьма успешно перепрыгнул трещину в отвесной скале. Это было все, что осталось от обрушенной за моей спиной каменной тропы. Я еле спасся, но не бросил поиски. Тайна философского камня была близка, но все же не раскрыта.

– О тщетных стараниях великих магистров открыть философский камень, мы знаем. Но также знаем, сколь велики их труды в сокрытии успехов.

– Порой неудачи шифруются тщательнее удач.

– Но вы, уважаемый магистр, удачливее прочих.

– Что вы хотите знать?

– Известно, что жидкое золото способно остановить все мировые заразы.

– О, да! Мор, чума, проказа и даже заворот кишок навсегда оставят несчастное человечество.

– Так помогите ближнему!

– Не хватает лишь малого компонента.

– К вашим услугам богатейшая коллекции снадобий, изъятых доминиканским орденом со времен первого похода.

– Уверен, что надлежащего ингредиента не существует в мире. Во всяком случае со времен Персефоны и чудесного исцеления Адониса в подземном царстве…

– И все же, я настаиваю…

– А я настаиваю дослушать рассказ о моих злоключениях и напрасно потерянном времени. Все было зря. И трата на лошадей и подкуп жрецов. Я даже отправился в Африку, в раскаленные пески Калахари. Где едва не превратился в мумию без капли воды за сотни миль вокруг. И лишь когда возле моей головы зазвучала проклятая латынь, понял, что очутился в раю. Но это был не рай. Меня подобрали охотники племени сабунаев, и, уложив на скрещенные копья, принесли к костру возлияний. Они вознамерились зажарить меня, как ягненка на вертеле, но золотая пентаграмма, висящая на моей груди, спасла мне жизнь…

Инквизитор усмехнулся. Он знал все, что расскажет ему этот лекарь, и даже больше. Парацельс не догадывался, что орден давно следит за его успехами.

Маг любил поражать публику повествованием о своих путешествиях. А Гиззо умел слушать и не доверять сказанному. Он никогда не прерывал исповедей. Чем длиннее рассказ, тем легче обнаружить вранье.

– …Они привели меня к своему жрецу. Тот, облизав пентаграмму и покусав с краю остатками зубов, поднял руки над головой, потом упал замертво, а когда очнулся, прокричал, обернувшись на север: «Гарибель, Мадиель, Димиель, Самиель!» Это были известные имена ангелов, вызываемые южными магами в моменты медитаций. После этого жрец повернулся на запад, выкликая: «Сахиель, Хабаиель, Ваханаэль, Корабиель!» Продолжая в том же духе, он, согласно печати понедельника, вызвал ангелов с остальных сторон света, представив им для ознакомления мое полубесчувственное тело.

Гиззо знал, что словам колдуна нет веры. Они всего лишь прелюдия дивной музыки на дыбе, способной выманить из преисподней самые сокровенные тайны.

– …Впоследствии оказалось, что сабунаи приняли меня за одного из своих ангельских покровителей и посему предоставили в мое распоряжение отдельную хижину и большой сундук. Африканские вожди, выстраиваясь в очередь, пригоршнями ссыпали алмазы и хризолиты величиной с куриное яйцо в непомерную емкость, они рады были услужить мне буквально во всем, но о магических кристаллах никто из них не знал…

Проклятые чародеи всегда маскируют знания неудачей.

Неужели лейпцигский карлик не догадывается, что инквизиция давно следит за ним?

Он маг. Он должен был бы догадаться, почему ему все дозволялось.

Некромагия, пиромагия, опыты над пациентами.

Да и кто стал бы лечить люмбаго или чирьи неизвестными порошками и пассами кроме опять-таки отважных шпионов-доминиканцев, порой вынужденно симулирующих геморрой, ради того, чтобы войти в доверие к колдуну?

– … И даже дикие песни сабунаев не сохранили ни ползвука о наличии таковых в этих краях. А надо знать, что певучие легенды отсталых племен точнейшим образом преподносят потомкам события древности, потому что скука и единообразие не позволяют рассеять в легких снах отголоски бесценных знаний…

Герои веры тихи и незаметны, но подвиги их бессмертны.

Будь на месте Парацельса любой другой чернокнижник, инквизитор, допросив его с пристрастием, с превеликим удовольствием сжег бы на костре.

Но Священная Конгрегация знала, что Парацельс уже близко подошел к тайне текучего золота, и за ним осторожно издали наблюдали.

«Пойманная дичь, которой я не могу свернуть шею, – размышлял Гиззо, слушая бесконечный рассказ феррарского мага:

– …После благословенных мест, куда не ступала нога просвещенного человека, где я только не побывал! Зато смело, откровенно и без утайки заявляю: не нашел. Нигде. Ни среди ледяной слепоты Арктики, ни среди сковород Сахары. Ни следа конденсатной руды. Поэтому заявляю: у меня нет жидкого золота, а значит и философского камня. Как ты ни режь меня и не жги – ничего из этих мощей не добудешь!

Маг в истерике развел руками, предъявляя инквизитору пустые ладони и одинокое тело, отощавшее без булочек Клементины.

Если в шабаши деревенских колдуний инквизитор почти не верил, то насчет магического искусства не сомневался.

Магия – сила и власть.

Магия – золото. А без него худо и каменотёсу в скудном жилище, и Папе среди сусальных стен.

Более всего магия преуспела на поприще исцеления душ.

Вот почему поощрялись доносчики, позарившиеся на сундуки преуспевающих соседей. Лишь тот, кто богат и удачлив, знает дьявола ближе других.

Гиззо, как хорошо натасканный пес, ждал, когда маг сам выведет свору за собой.