Деревянные голуби - Казис Сая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Раз обещал, зашел бы…
– А я тебя и вчера, и третьего дня дожидалась…
– Так ведь и я не в бирюльки играть приехал. Метрики разыскивал, бумаги разные в порядок приводил… Вот дядя с постели встанет, мы с ним сразу в Телыпяй махнем, к нотариусу. Нынче все хозяйство на мне одном лежит. Батрак, две работницы, пастух – все меня уже не иначе, как хозяином, величают, – рассмеялся Лявукас. – По уши я во всем этом завяз, черт побери… Ну, а ты-то как без меня? Знает уже кто-нибудь? Мамаша не допытывается?
– Дознаться хочет… – неохотно ответила Тереса. – Да я все отговариваюсь, а сама жду не дождусь, что ты на это скажешь.
– Ах, господи, боже мой!.. Я же тебе ясно сказал, не до того мне сейчас… Самая заваруха… Вот я и думаю: повременила бы ты чуток, а? Покуда я всю эту кашу расхлебаю…
– Расхлебаешь, да только, видно, в одиночку… Хватит с меня обещаний, говори ясно, что у тебя на уме.
– Чего ж тут неясного? Не могу я тебя сейчас дяде Сребалюсу навязать! Покуда он жив, я у них в доме вроде приживальщика. Сам на птичьих правах, значит, в запечье его не затолкаешь. Приходится слушаться. Ну, перестань, Таруте! Возьми себя в руки… На вот тебе мой платок… Давай потолкуем по-мужски. Где тебе знать, как бывалые люди выпутываются. Вон у дяди Людвикаса служанка была, Зосей звали. Ну, в общем, что-то вроде замены Серапине… Так вот, спуталась, окаянная, с мужем учительницы. Та узнала – скандал на всю округу, пришлось дяде уволить эту самую Зосю. И где, по-твоему, она теперь? Домишко себе в городе купила, на фабрику работать устроилась, вот где!.. Ты только не кипятись, но и я однажды подумал: а почему бы тебе весной тоже не наняться ко мне? Известное дело, без ребенка… Сама пойми. Есть, говорят, какое-то масло янтарное… А еще руту люди варят… Ты не бойся, посоветуйся с матерью, она может про это знать. А дети у нас еще будут, стоит только захотеть… Теперь же ты сама должна понять… Ну, войди в мое положение, Таруте…
– Спасибо за совет. Хоть за это, – швырнула ему в лицо Таруте мокрый от слез платочек. – А я вот возьму да принесу тебе весной сына или дочку показать, что тогда скажешь, Лявукас?
– Снова-здорово!.. Вроде все обговорили, решили, а ты опять за свое… Пойдем отсюда, а то неровен час Даукинтис со своим насосом набросится. Кстати, совсем забыл спросить, как он поживает?
– Лучше всех! Не твоя забота! – отчаянно выкрикнула Тереса, которая все поняла. Значит, Ляонас решил в случае чего сказать людям, что ребенка она родила наверняка от Даукинтиса. Ведь многие знали про то, как Даукинтис Юргис поколотил музыканта Лабжянтиса из-за Тересы Вуйвидайте.
Почувствовав себя униженной и вконец растоптанной, девушка кинулась назад, к могилкам, а Ляонас, для виду позвав ее на прощанье, удалился, сверкая надраенными до блеска голенищами.
«Подлец ты, подлец! – вне себя от горя, рыдала на кладбище Тереса. – Вспомни, как ты месяц назад заливался… А теперь он мне руту предлагает! Дескать, избавься от ребеночка, тогда он тебя в девки к себе наймет… Скотина! Ирод окаянный!..»
И вдруг Тереса вспомнила, что могилы Лабжянтисов тоже засеяны рутой. Не потому ли и вспомнил Ляонас про эту травку, когда свечки зажигал?.. Позабыв про страх, про то, что именно этой ночью по кладбищу бродят, как неприкаянные, души мертвецов, Тереса принялась остервенело вырывать руту, росшую на могилках Лабжянтисов. Она запихивала ее за пазуху, в рот, а сама думала с отчаянной укоризной:
«Сами слышали, сами видели – бога не забывала! Я ведь по-другому хотела, да только вы не захотели, не пожелали!.. Уж коли грех, то пусть на всех падет!..»
После той памятной ночи люди всю зиму судачили о том, что одна бедная женщина, у которой не было ни цента даже на керосин, забрела ночью на кладбище набрать огарков с могил. Извинившись в молитвах перед мертвыми, которым те свечки уже ни к чему, она стала собирать в суму огарки, словно грибы, чтобы вечером, когда засядет за пряденье, хибарку осветить. И вдруг слышит голос возле чьей-то могилки!.. Бабенка та, видно, не робкого десятка, перекрестившись, подошла поближе. Смотрит – женщина какая-то, светлые волосы по плечам распущены, из-под земли лишь по пояс выбралась и сорняки на собственной могиле обрывает. «Все могилки ухожены, – причитает, – за всех помолились, а мне никто даже свечечки маленькой не зажег… Никто креста не поставил, траву не выполол…»
И не успела богомолка произнести: «Упокой, господь, твою душу, а завтра я сама все тут выполю», – как та бедняжка вдруг совой закричала и вмиг исчезла.
Пересуды эти со временем немного успокоили Тересу, которая грешным делом подумала, что тогда на кладбище с ней говорила сама покойница Лабжянтене. Девушка совершенно отчетливо слышала голос, только со страху не разобрала слова. Она даже не помнит, как очутилась дома. Мать ушла к кому-то приглядеть за детьми, слышно было, как в закуте за стеной, позвякивая цепью, чешет рога коза, а Тересе все чудилось, что за ней гонятся кладбищенские призраки.
В ту страшную ночь Тереса переменилась не меньше, чем Ляонас, получивший дядино хозяйство. Разница лишь в том, что Лабжянтис стал кичливее, оборотистее и пронырливее, а Тереса, походившая до этого на весенний погожий денек, вдруг помрачнела, затаилась, как это делают птахи перед грозой или несчастьем.
Ни потрясение, которое она пережила на кладбище, ни чай из руты, ни жарко натопленная баня не помогли Тересе извести дитя в утробе. Однако ребеночек родился нездоровый: ножки у него были не больше того места, по которому Тереса определила, что у нее мальчик.
Она знала, что вот-вот разрешится, но матери сказала – не раньше, чем на масленицу, и та со спокойной душой ушла к соседям свинью потрошить, колбасы готовить. Тереса решила справиться в одиночку. Ей было все равно: умрет дитя – хорошо, оба они – и того лучше.
Почувствовав, что началось, она быстренько отодвинула в сторону прялку и еще успела поставить на огонь воду…
Ляонас же за все эти месяцы так и не появился. А встретив случайно его брата, она спросила, как поживает новоиспеченный хозяин.
– Горе мыкает, – ответил тот. В долгах как в шелках… Ищет невесту побогаче.
– Так чего ж принимал такой подарочек? – спросила Тереса, ища глазами, к чему бы прислониться.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – осклабился брат Ляонаса и отправился своей дорогой, так и не сказав Тересе ни единого доброго слова.
И все же быть того не может, чтобы Лабжянтисы не пронюхали про ее беду. Так ведь и у него глаза есть, да и люди давным-давно языками чешут.
Когда Тереса, обмотав поясницу какой-то холстиной, встала с кровати и поднесла к печи своего младенца, вода в котле успела остыть. Зачерпнув пригоршню, она плеснула водой на головку ребенка и тихонечко прошептала:
– Нарекаю тебя Ляонасом – во имя отца, сына и святого духа…
Затем окунула малютку в прохладную воду и без сил опустилась возле корзины с торфом.
«Утонет!..» – успело мелькнуть в ее затуманенном мозгу.
«Ну и пусть…» – словно самой себе ответила она…
Через несколько дней соседи, а там и все прихожане злословили, что девица Буйвидайте из деревни Гарде удушила или иным способом прикончила своего младенца. В тюрьму ее, потаскуху этакую, в застенок!.. Но доносить в полицию и свидетельствовать в суде никто не хотел. Однажды ночью кто-то, не пожалев дегтя, сверху донизу вымазал ставни и двери лачуги… Мужчины при встрече с Тересой двусмысленно ухмылялись, а женщины, глянув так, словно кнутом по живому стегали, тут же отворачивались и договаривались промеж собой не звать больше мать с дочерью ни спрясть, ни наткать, ни на толоке подсобить – пусть убираются прочь ко всем чертям, пусть с голоду подыхают, в проруби пусть утопятся, а только не марать им доброго имени односельчан!
И лишь когда Тереса и впрямь задумала вербеной отравиться, люди понемногу оттаяли. А тут еще настоятель в день святой Магдалены душещипательную проповедь прочитал с амвона, в которой, не называя имен, заступился за Тересу Буйвидайте, велел простить ее прегрешения, как сам Иисус Христос отпустил грехи Марии-Магдалене…
Подоспело лето, а с ним забот стало невпроворот, и частенько женщины, взмокнув от непосильного труда, спрашивали друг друга: за какие грехи такое мученье, господи?! Пока эту рожь в снопы увяжешь, все руки осотом исколешь. Нет, такая работа только для Тересы…
А Буйвидайте любой работы не чуралась. Она и прежде не сетовала. Бойка была девка до всего, эта-то бойкость, говаривали люди, и сгубила ее.
IV
Повилас Контаутас, старший сын того самого Контаутаса, которого пчелка сгубила, хотя себе жену еще не подыскал, слыл в округе незаменимым сватом. Подобно хорошему адвокату, которому подавай дела помудреней, Повилас тоже любил сводить тех, кто давным-давно морил надежду в пропахших плесенью сундуках с приданым или всю до последней крошки затолкал ее вместе с крепким домашним самосадом в холостяцкую трубку.
