Последняя трапеза блудницы - Наталья Солнцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты против?
– Конечно, нет! – рассердилась Оленина. Неприятный у них с Диной получается разговор. – Да ведь скрипач должен играть и никогда не променяет сцену на бдения у детской кроватки. Влас без музыки дышать не может, он сбежит от тебя к своей скрипке, а ты превратишься в склочную, недовольную жизнью домохозяйку и станешь попрекать мужа тем, за что полюбила, – его страстью к творчеству.
По щекам Дины потекли слезы. В словах матери звучала горькая, жестокая правда. Музыкант – это не профессия. Это образ жизни. Но что же делать? Дина тоже закончила консерваторию по классу вокала, но ее слабенький голосок не шел ни в какое сравнение с ее потрясающей внешностью. Лицом и фигурой она удалась в мать, а вот на талант бог поскупился.
«Знаменитой певицей мне не стать, – честно признала Дина и ответила на чувства Никонова, с которым познакомилась на мамином бенефисе. – Зато я стану женой знаменитого скрипача!»
Влас влюбился с первого взгляда. Тем более что он обожал, боготворил Оленину, и перенес это обожание на ее дочь. Они были так похожи!
Беременность жены Никонов воспринял с воодушевлением, преподнес ей изящный бриллиантовый гарнитур, который стоил приличных денег, расцеловал и… укатил на гастроли. Дина боролась с токсикозом, а супруг получал аплодисменты и гонорары. Он блистал, она сдавала анализы и ходила по докторам. Когда ей немного полегчало, Влас взял ее в турне по Европе. Но почти все время молодая женщина проводила в гостиничных номерах: прыгало давление, кружилась голова, тошнило. В Вене ей пришлось на неделю лечь в больницу.
Никонов оставил ее на попечение врачей и продолжил турне.
– У меня контракт, – объяснил он растерянной Дине. – Если я сорву концерт, придется платить неустойку.
Рожать она твердо решила в Москве. Хоть мама будет рядом, если вдруг что. Дома и стены помогают.
По приезду в родные пенаты Дина перевела дух… увы, ненадолго. Здесь Никонова начали осаждать поклонницы: осыпать подарками, звонить, приглашать на светские вечеринки. За границей натиск сдерживали языковой барьер и другой менталитет – в Москве плотину прорвало.
Оленина смотрела, как дочь читает, краснеет, нервничает, рвет на мелкие клочки записки в надушенных конвертах… и молчала. А что скажешь? Артист в первую очередь принадлежит публике, а потом уже близким. Не принимать цветов нельзя – этикет требует уважать зрителей и слушателей. В конечном итоге именно ради них, для них играет на скрипке Влас.
– Мама, что это? – застыла Дина с запиской в руке. – Боже мой! В зале полно сумасшедших! Что им стоит выстрелить в Никонова?
– Не говори ерунды…
Оленина взяла из ее рук сложенный вдвое листок бумаги с напечатанным текстом.
«Осталась неделя. Не отгадаешь мою загадку – умрешь. Сфинкс».
Глава 3
По субботам Матвей Карелин проводил занятия с группой подростков. Военно-спортивный клуб «Вымпел» заслуженно гордился его ребятами. Недавно они устроили показательные выступления по русскому бою – любо-дорого было смотреть. А ведь каждый пацан по-своему «трудный»: одним грозила колония, другие баловались наркотиками, третьи пытались свести счеты с жизнью.
Карелин находил ключик к каждому, умел заинтересовать собственной «философией выживания», приохотить к физическим упражнениям, к экстремальным условиям в пеших походах. Он обладал природным педагогическим даром, хотя профессия инженера-конструктора предполагала иные качества.
Его частное конструкторское бюро «Карелин» медленно, но успешно развивалось, давало прибыль, и Матвей подумывал о расширении. С другой стороны, бизнес и так занимал много времени. Если увеличить штат и брать больше заказов, совсем засосет. Некогда будет даже в Камышин наведаться, в домик бабушки Анфисы, на лыжах походить по лесу, в баньке попариться. Февраль нынче выдался снежный, морозный, благоприятный для зимних забав, подледной рыбалки и прочих деревенских радостей.
– Махну-ка я за город! – решил Матвей. – Ребят с собой возьму, научу их сооружать убежища в снегу, костер разводить.
Лариса, его любовница, до мозга костей горожанка, и слышать не желала о прогулках на природе.
– В такой мороз? – ужаснулась она, едва Карелин заикнулся о пикнике на снегу. – Ты в своем уме? Лучше пригласи меня в японский ресторан.
– Есть сырую рыбу? Нет уж, уволь. Тебя не воротит от рисовой водки и соевого соуса? Я предпочитаю традиционную русскую кухню: пельмени, осетринку с хреном, рыжики в сметане.
– От такой пищи разнесет в два счета. Придется на диете сидеть.
Постоянные диеты вошли в привычку многих женщин; похудение, о котором раньше никто не слыхивал, превратилось в некий дамский спорт. Матвей этого не приветствовал.
– Человек имеет определенное телосложение, заданное генотипом, – не раз объяснял он Ларисе. – Насилие над природой к добру не приведет.
– Что же теперь, жиром заплыть? – возмущалась она. – Ты же первый начнешь на других засматриваться, гибких и стройных.
«Уже начал, – подумал Карелин. – Только степень упитанности не имеет к этому никакого отношения».
Он продолжал встречаться с Ларисой, хотя думал об Астре Ельцовой. Он изредка звонил ей в Богучаны, но разговор получался сухим, неискренним и официальным. Матвей не мог найти подходящих слов, да и она, казалось, тяготилась этими пустыми беседами. Привет, как дела… Ничего не значащие фразы, ровная интонация, длинные паузы. Ладно, пока… звони… и ты звони…
А что было говорить, о чем спрашивать? В то же время Карелину хотелось услышать ее голос, – пусть натянуто безразличный, – чувствуя в паузах все невысказанное, неопределенное, неосознанное до конца ни им, ни ею. Но без этих коротких, нелепых звонков ему уже было не обойтись.
Матвей не верил в дружбу между мужчиной и женщиной. Не верил он и в любовь. Он нуждался в тех странных флюидах, которые исходили от Астры, в ее абсурдных, порой безумных рассуждениях, в том, что не поддается житейской логике и чего нельзя объять рассудком. Образ этой женщины иссушал его сердце, будил смуту и томление в крови. Не любовное, не сексуальное… какое-то иное, тревожное и темное… мучительное.
«Кем я хочу быть для нее? – спрашивал себя Карелин. – Другом, единомышленником, помощником… хорошим знакомым… партнером…»
Все звучало фальшиво, не выражая и сотой доли того, что он испытывал. Беден оказался великий русский язык…
Близкие отношения с Ларисой не вызывали у него угрызений совести и стыда, вины перед другой женщиной. И все же он звонил Астре, оставаясь с ней наедине, словно посторонние могли что-то спугнуть, испортить, нарушить мистическое очарование момента. Она знала о Ларисе, Матвей не скрывал своей любовной связи.
Однако Лариса об Астре не знала, и он не собирался ей говорить. У него, открытого и свободного, появилась тайна.
Несколько раз он порывался написать Астре письмо и останавливал себя. Что он может ей предложить? Дружбу? Банально… смешно… глупо. Она бы повеселилась от души, услышав нечто подобное. А что не глупо?
По большому счету, Астра не нуждается ни в покровительстве, ни в деньгах. Ее отец богат, у него есть возможность оказать дочери любую поддержку. На любом расстоянии и при любых условиях. Подумаешь, укатила к родственникам в Сибирь! Поживет в глуши, надоест ей печку топить да воду ведрами таскать – вернется как миленькая.
Прошел месяц – Астра не возвращалась. В ее голосе, когда она говорила по телефону, не слышалось ностальгических ноток, тоски по Москве. Избалованная барышня не жаловалась на отсутствие итальянского унитаза и горячей воды, не сетовала, что ей некуда пойти и не с кем общаться. Казалось, ее все устраивало в этом медвежьем углу.
– Там хоть телевизор есть? – как-то поинтересовался Матвей.
– Я от него устала, – призналась она. – Книги читаю. Хозяева, которые сдали мне дом, бывшие учителя. У них такая библиотека… глаза разбегаются: Бальзак, Диккенс, Толстой, Чехов, – надолго хватит. Восполняю брешь в своем образовании.
Матвей не спрашивал ее о зеркале — том самом, в старинной бронзовой раме с полустертой временем надписью ALRUNA на обратной стороне: клеймом то ли мастера, то ли гильдии. Не принимать же всерьез бредовую болтовню покойного Осокина[2] о мифическом имени зеркала? Впрочем, сей господин величал зеркало еще и Двойником… Что взять с ненормального?
Астра увезла зеркало с собой.
– Хочу побыть наедине с Алруной, – сказала она.
Она бы ни за какие коврижки не оставила его в чужих руках. Карелин не спрашивал ее, как там зеркало. Задай он подобный вопрос, сразу бы дал понять, что верит в разную «потустороннюю» дребедень. Он и так пошел на поводу у Астры, втянулся в ее игру и увяз по уши. Назвался ее гражданским мужем, пообещал оформить брак… Не дай бог Ельцовы затеют подготовку к свадьбе! Мало того, он продолжал идиотское кривлянье: раз в неделю звонил «будущей теще» и справлялся о здоровье. Астра просила:
