Прогулка под деревьями - Филипп Жакоте

над нескончаемым чтеньем

Это почти невидимое движеньев густом туманекак если бы тамнизко проносились птицы

Из книги «В СВЕТЕ ЗИМЫ»

(1977)

Птицы, цветы, плоды — да, я призывал их я ихвидел, показывал всем, говорил:«воплощенная хрупкость — и дивная сила»,говорить-то легко! о, как просто — подбрасывать в воздухоболочки пустые, забывшие тяжесть вещей!Илии колесницу из зерен, зарниц и созвездийтак хотелось построить, хотелось одетьсяв светлый воздух — как птицы небесные или святые…

О знамения легкие, шалаш из туманов и искр,юность… но вотсо скрежетом двери закрылись —одна за другою.

Но, всему вопреки, я еще говорюне прибоем крови, не легким крылом несомый,без восторгов, волшбывсеми богами, чародеями всеми забытыйс давних пор посмешище нимфпрочь бегут, как увидят — даже у ласковых речекдаже на ранней заре,                                но я говорю, с упрямствомшкольника, что, склонившись над партойсвое вырезает имя,

твержу упорно, хоть больше не знаю слов,и скорей всего ошибаюсь —ибо истинный путь — он прям, как стрела любви,летящая к цели — на закате пылающей розе,я же иду, опираясь на темную тростьзапинаюсь, топчусь, — и топчутравку чахлую, что на обочине сеялсвет — для путника с сердцем бесстрашным,не таким, как мое…

Да, да, да, я видел смерть за работойда и что там смерть — просто видел времяблизко, рядом со мной и во мне самом — и уже насмотрелся.все, довольно! Каждый мог бы немало сказать о страданье…Но на свете еще кое-что его ножу неподвластноИли рана затянется тут же — как барки след за кормою…

Пусть и дальше летят в меня эти каменьявремени, истребившие фей и богов ябыть может пойму остается ли что после их уходов,                                                                         падений…

А вдруг оно видимо глазу, как этотпромежуток в нашем саду, между липой и лавром,или лицом ощутимо, как ветер холодный,когда просто идешь по деламили если взял и рискнулпоказаться наружу…интересная мысль, но какая на свете мысльзалатает разрывы телесной ткани?

Человек стареющий полон виденийтвердых словно железо — из разных дней своей жизни.не ждите, что будет он петь в ошейнике этом с шипами.Когда-то уста его светом лучились, а нынеон резонерствует или молчит.

Да, поговорим о радости или о болиили докажем — почти без трудатщету бытия. Порассуждаемкак я вот сейчас, в комнате этой,не ставшей пока еще грудой руин, зашевелю губамине сшитыми нитью суровою смерти —пока что.Но кажется мне, что подобные речи —пусть они кратки или пространнынетерпимы, темны и словно бы слепы,не касаются цели своей — и вообще никакой, а кружати кружат бесконечно, опустошаясь все больше,а в это время вдали — или близко совсемто, что ищем мы тщетно, — обитает и дышит.

Тогда задача слов — открыть, явитьневыразимое, над чем они не властны свою непостижимую изнанку?

И снова я блуждаю в них и сноваони мне застят мир, и я не в силахсправляться с ними, между тем опятья вижу в недоступном отдаленье,как ключ блестит в траве, недостижимый,к закату день, и угасает светусталых глаз…

Огради меня, черный хрусталь прохлады, просторчерный. Так легко колеблются листья,словно мысли спящих детей. Я вхожув расстоянья прозрачные — слыша, как времяидет через сад, как течет от однойдальней крыши — к другойи, все выше и выше, взлетает — от созвездьяк созвездью; это движется ночь.

Я немного пройдусь, перед тем, как подняться к себе,что там ждет — нежность или бесстрастье подруги,ласки прислужниц из снов? старческий лик исступленный?Свет дневной, удаляясь— словно покров —виден только на миг — опадает вокругдивных ног обнаженных —                                        женщина из хрусталяи эбена, стройная, в черных шелках — явилась.Сияя, из глаз ее смотрят в меня, может быть,звезды угасшие, взоры тех, кто давно среди мертвых.

Свет исчез, но затем мне открылосьпока время течет, и пока я ступаюпо саду, за временем вслед, —                                               иное совсем —не красота, за которой мы вечно в погоне,нездешнего бала царица, куда нас никто не позвал,где золотые аграфы ни на одном не сверкнут наряде —совсем иное — но сокровеннее, ближе…

Тени недвижны, кусты трепещут едва, и краскитоже они смежили. Теперь темнотаземлю омыла.                     Исполинская дверьмногоцветного дня развернуласьна невидимых петлях, и в ночь я вошел,вышел я, наконец, и иду, и время проходит,эта дверь вслед за мной исчезает…                                                     Темнота — уже не стенав пятнах сажи сгоревшего дня,я ее одолел, этот воздух и чист и безмолвен,и иду я вперед посреди неподвижной листвы,наконец-то могу сделать эти шаги; стал я легок,как воздушная тень,

времени блещет игла вверх и вниз по черному шелку,но в руках у меня больше нет портняжного метра, а толькопрохлада, темная свежесть,аромат ее легкий, уже предрассветный.

(Так недолго длилась — эта прогулка по саду,но волшебней была, чем встреча с магом иль богом.)

Незнакомка в слова кои проскользнулав кружевной вуали, сквозь нее мерцаютдве жемчужины — или множества — слезы, глаза?Вышла должно быть она из обители снов,платьем меня по пути заделаиль этот шелковый шелест — ее косы и плоть?и вот я за нею иду, потому что бессилени немолод уже — так преследуют воспоминанье;не догнать никогда — как и всех остальных,кого ждем у ворот — или у входа в каморку,день, вернувшийся рано, их запирает на ключ.

Я знаю, что не должен был впускатьее я в душу; но ужель нельзянемного дать ей места — пусть войдетта безымянная, чей аромат мы пьемдыханье сладостное, еле слышный шепот —и удалится пусть — недостижиманавеки, вдоль аллеи, где горят —бумажные фонарики акаций…

Позвольте мне позволить ей уйти, взглянув последний раз,ее покину, но не заметит ничего она,потом взойду по ступеням усталыми, лампу засветив, начну писать,когда б я смог! — точней и обнаженней.

Облака ноября, темные птичьи стаи, вы за собою влечетеи роняете на вершины гор понемногубелые перья ваших подкрылий,зеркала пустынных дорог, канавы и рвы,все заметней, просторней земля — могилаи колыбель травы,                            их тайная связь,возможно ль, что мы однаждыперестанем ее ощущать?

Прислушайся, слушай — сквозь эти стены,любые стены, сквозь нарастающий шумвнутри тебя и снаружи —слушай… И черпай в невидимых водах,к ним, быть может, приводят еще овец незримых,за другими вослед, извечно, они пришлимолчаливые, млечные, в тихих лучах заката(солнцу покорные, с ранней зарибрели они вдоль безмерного луга),чтоб глотать этот свет, не гаснущий ночью —он только чуть подернется тенью,как покрывается стадо плащом дремоты.

…Будет ли небо к нам милосердно всю зиму,терпеливый пахарь, погрузивший в землю свой лемех,где Венера наверно могла отразитьсямежду комьями грязи и дымкой зари,увидит ли он, как в марте, над самой землеюиные совсем проклюнутся травы?

Временами слезы к глазам подступают —родника рожденье,над озером влажная дымка,внутреннее ненастье,вода, соленная горем.

О чем еще просить богов далеких,слепоглухонемых, о нас забывших —дезертиров и трусов —как не о том, чтоб из каждой слезы

ближнегов почве незримой возросколос неистощимый?

Вечер, зима:                    порой заоконный простор похожна старинную комнату с деревянными стенамисиние шторы на окнах — они все темнеена них мелькают блики огняпотом у стены вдруг засветится снегсловно холодная лампа.

Или это луна, и она, поднимаясь все выше,омывается от испарения наших дыханий,и от пыли и праха?

Смотри и слушай: не встает ли нечтоиз-под земли, из больших еще глубин,как свет, наплывами, как воскресающий Лазарь,пораженный, подхваченный взмахами медленных крыльевбелых — тут все на миг замираети мы предстоим, трепеща — и тогданисходит с небес, с высот еще больших,навстречу другая стая, еще белее,ведь она не прошла сквозь грязные корни,и не летят ли они друг к другубыстрее, еще быстрее, как будто этовстреча влюбленных?

Ах, думай об этом всему вопреки, тверди,что увидеть такое возможно,что и мы вот так же бросимся к ним навстречу,но незримо, под грубой овчиною ночи.

На этот мир теперь я снегопад призываюоблечь пространства, медленный и тихий,и пусть тогда он длится целый день,голос его — еле слышный шепот,под который зерна уснут в бороздееще крепче и терпеливей.

И мы узнаем, что солнце где-товопреки всему за мглою сияети если соскучится, то на мигвидимым станет — словно свечаза пожелтелым экраном.

Тогда я вновь припомнил бы лицоза дымкой ниспадающею влажноймедлительно кружащихся кристаллов,то с ясными глазами, то в слезахс их верностью такой нетерпеливой…                              И скрытый снегом я бы вновь посмелвосславить их прозрачность голубую.

Верные слуги глаза — все слабее, слабее и скоросомкнутся навек, и за ними вослед пространстворазмалеванной ширмою рухнет, останется лишьгорстка праха и мелких костей, шлейф ледянойпод взглядом бестрепетным звезд.

ПРОГУЛКА ПОД ДЕРЕВЬЯМИ