Ива и Яблоня: Новое платье королевы - Рейнеке Патрик

Накануне они ездили в город, прикупить кое-что для шитья. Марион со смехом рассказывала о том, с какими физиономиями являлись к ней отцы семейств после вручения им злополучных карточек. Лица, которых тщательно старались не допустить в число приглашенных, неожиданно оказались приглашены и не знали теперь, чем им придется за это расплачиваться в будущем. Те же, что заплатил высокую цену за попадание в список, вдруг оказались в окружении тех, кого они не желали знать и не хотели видеть. Хотя, разумеется, все это было довольно смешно. Непонятно, зачем вообще весь этот фарс. Невеста потребуется всего одна, и кто это будет, наверняка, дело уже решенное. Бал же, наверняка, задуман лишь для того, чтобы обставить это решение как личный выбор будущего монарха. Она даже догадывалась, кто входил в число основных кандидаток, предложенных принцу на выбор. Собственно главная интрига состояла именно в том, кого в итоге было решено облагодетельствовать родственными узами с королевским домом — "город" или "деревню". То, что в мечтах приглашенных на бал девушек рисовалось как романтическая история, на деле должно было стать указанием на дальнейшее развитие страны.

Ей нравилось представлять себе большую политику. Иногда перед растопкой плиты она проглядывала старые газеты и пыталась представить себе этих людей из высшего света, которые курят красивые папиросы или даже сигары, собираются в изысканных гостиных, пьют дорогой кофе из тончайшего фарфора и, постукивая пальцами с аккуратно постриженными ногтями по отполированной до зеркального блеска поверхности стола, вершат судьбы людей. Потом она усмехалась самой себе, рвала газету на части, комкала и засовывала в топку.

Вчера она точно так же разорвала и скомкала листок, где уже в который раз была напечатана старинная фотография их величеств — молодые, счастливые, сразу после рождения сына. Тут же был помещен портрет его высочества семилетней давности, до его отъезда заграницу. Принц почему-то всегда представлялся ей высоким брюнетом, хотя судить о росте и цвете волос по газетной фотографии было, по меньшей мере, смело. Юноша в костюме для верховой езды стоял, опираясь ногой о стул: аккуратная стрижка, тонкие усики, белые перчатки, хлыстик в правой руке. Воплощение безделия и самодовольства. Как можно хотеть выйти за такого замуж? Тем более, если это правда — то, что о нем говорят. Что до своего отъезда он просиживал все вечера в городском кабаке с заезжими студентами в окружении недостойных женщин. Страшно даже представить, что он мог вытворять в Австрии…

И вот вчера она разорвала и сунула в топку его портрет, а сегодня этот человек почему-то включил ее в приглашение… Но она будет благоразумна, и конечно же, никуда не поедет… танцевать она все равно не умеет, а если и умеет, то давно разучилась… вести светские разговоры она не способна… ведь это большое искусство, ты знаешь, разговаривать с мужчинами, которые пожирают тебя глазами… но тебе это все равно невдомек, потому что кто же посмотрит на такую замухрышку… ты такая тощая, кожа да кости, а ведь кормишь тебя, кормишь, а ничего в прок не идет… и эти твои ужасные манеры, никогда не слушаешь старших… учишь, учишь тебя, как себя вести, как одеваться… и когда ты привыкнешь, наконец, носить корсеты…. да и как можно идти на бал, когда у тебя даже нет платья…нет, конечно, если ты успеешь себе сшить платье… но ты, наверняка, не успеешь… да и не из чего, и так уже на ткани, тесьму и булавки ушло больше денег, чем семья может себе позволить… и потом, надо же на кого-то оставить дом… Себастьян уже стар, а в честь праздника, наверняка, напьется…

— Да нет, конечно же, я никуда не поеду…

Однажды король Унда, гуляя по берегу реки, встретил женщину, которая плела корзинку из ветвей ивы. Они перекинулись парой слов и расстались. Но с тех пор он не мог забыть ее, и так сильно мечтал о ней, что уже готов был предложить ей и руку, и сердце, и все королевство. Но он не знал даже ее имени, и не мог послать за ней. Тогда он разослал повсюду своих герольдов, чтобы они объявили королевский указ. Король обещал жениться на той, кто явится к нему во дворец не в платье и не раздетой. Он не знал, как ее зовут, но за те несколько минут узнал ее ум и характер, и был уверен, что она сумеет понять его послание. И она поняла. И пришла в королевский дворец в одеянии из ивовых прутьев, покрытых листьями…

В соответствии с другой, более правдоподобной, как ему самому теперь представлялось, версией, король Унда вообще не хотел ни на ком жениться. Этого от него требовали его бароны и настаивали, чтобы жена была хорошего рода, но непременно из местных. Тогда он выдвинул абсурдное требование: он женится только на той, кто сумеет сшить платье из листьев. И когда во дворец явилась девушка в желтом платье из ивы, он не посмел нарушить свое обещание.

Сейчас, окидывая взглядом бальную залу, он жалел, что не мог, подобно Унде, выдвинуть какого-нибудь подобного условия касательно женских нарядов. Бедная Марион! Сколько бессонных ночей пришлось провести ей вместе с ее помощницами! Как будто потные женские тела, пропахшие мускусом и вышедшими из моды духами, станут чем-то иным, если их представить его взгляду в яркой обертке. Одно за другим всплывали в его памяти когда-либо виденные им живописные полотна с изображением сцен работорговли или интерьерами турецких бань, дававшими художникам возможность, не нарушая приличий, изображать женскую наготу. Пожалуй, выставку невест следовало бы осуществлять подобным образом — по отношению к жениху так было бы честнее, да и денег на наряды экономные отцы семейств затратили бы гораздо меньше.

На какой-то момент у него даже возникло видение: вот он входит в кондитерскую лавку — кругом яркие этикетки, цветные фантики, коробки с картинками и сияющие на солнце разукрашенные жестянки, — но под всем этим великолепием, вместо шоколада, орехов и марципана оказывается продукция мясника. Духота, бессонная ночь, волнение, что тут еще скажешь?… И главное, всюду улыбки, улыбки, бесконечные улыбки, за которыми что только ни скрывается — как нежно зеленая ряска поверх затхлого заболоченного пруда. Сам он — как, впрочем, и отец — оделся настолько скромно, насколько позволял протокол. Не стал он, несмотря на уговоры матери, и отращивать бороду с усами. Напротив, самолично побрился с утра, отослав в довершение присланного королевой парикмахера. А то взяли манеру — публиковать в газетах старые отретушированные фотографии… Пусть хоть теперь увидят, за кого собрались выдавать своих дочерей.

Марион, как всегда, была на высоте. Проходя между стоящими в гостиной группами приглашенных, здороваясь, улыбаясь, раздавая комплименты барышням и их матерям, изо всех сил стараясь не повторяться в выражениях изысканной лести, он с первого взгляда отличал наряды, выполненные в ее мастерской. Присмотревшись внимательнее, можно было даже определить границы, на которых обрывался изначальный замысел, уступая вкусам и требованиям заказчицы. Где-то было слишком много бисера и стекляруса, где-то дороговизну ткани предпочли сочетаемости цвета и фактуры, где-то появились ломающие силуэт рюшечки и воланы, кое-куда даже вторглось как знак местного патриотизма синее оберауское кружево. Он с тоской вспоминал венские театры и гостиные, в которых ему приходилось бывать. Столичным портнихам если и приходилось искать компромисс, то лишь между модой и здравым смыслом, здесь же швеям предстояло противостоять амбициозному дурновкусию.