Миграции - Шарлотта Макконахи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что я оставалась там и оставалась, но настал день, когда больше оставаться не смогла. Не таким я была существом.
Денег у нас было в обрез, однако мы часто ходили в библиотеку. По маминым словам, между страницами романов обитала единственная красота, которую нам предлагает мир. На стол мама накрывала так: тарелка, чашка и книга. Мы читали, когда ели, когда она меня купала, когда мы коченели в своих кроватях, вслушиваясь в вой ветра в растрескавшихся окнах. Мы читали, пристроившись на низких каменных стенах, которые Шеймас Хини прославил в своих стихах. Так можно уйти, на деле никуда не уходя.
И вот настал день, когда на самой окраине Голуэя, там, где переменчивый свет вытягивает синеву из воды и окутывает ею высокие травы, я встретила одного мальчика и он рассказал мне историю. Давным-давно жила некая дама, которая всю жизнь выкашливала перья, и вот однажды — она уже совсем иссохла и поседела — дама вдруг вытянулась и из женщины стала черной птицей. С тех пор сумерки держат ее в плену, а раззявленная пасть ночи заглатывает ее целиком.
Мальчик рассказал мне все это, а потом поцеловал уксусными губами (он ел чипсы), и я решила, что это будет моя любимая история и я хочу, когда поседею, стать птицей.
И как я могла после этого с ним не сбежать? Мне было десять лет; я сложила в торбочку одни лишь книги, перекинула ее через плечо и отправилась, ненадолго, так, на пробу, в крошечное приключение, ничего более. В середине того же дня мы отбыли на крыльях бури и продвигались по западному побережью Ирландии, пока его замечательная многочисленная семья не решила повернуть на своих машинах и кибитках в глубь суши. Мне не хотелось удаляться от моря, поэтому я ускользнула — никто не заметил, и два дня провела у штормящего моря. Вот здесь и оказалось мое место, сюда вели все серебристые стены. К соли, морю и порывам ветра, способным унести прочь.
Ночью я спала, мне снились перья в легких — столько, что впору задохнуться. Я проснулась с кашлем, в испуге и поняла, что поступила нехорошо. Как я могла ее бросить?
Путь в деревню оказался мне почти не по силам, книги стали совсем тяжелыми. Я начала оставлять их возле дороги — за мной потянулся след из слов. Хотелось думать, что они помогут кому-то еще найти дорогу. Добрая толстуха из пекарни накормила меня пышным хлебом, а потом купила билет на автобус и дождалась его вместе со мною. Она не говорила, а напевала вполголоса, мелодия застряла у меня в голове, так что, даже когда мы расстались на автовокзале, в ушах у меня все звучал ее низкий голос.
Я приехала домой, но мамы дома не было.
На том все и кончилось.
Может, ее нагнали перья — они ведь об этом перешептывались в моем сне. Может, за ней вернулся мой отец. Или сила тоски сделала ее невидимой. В любом случае, мои непоседливые ноги ее бросили — она ведь об этом предупреждала.
Меня забрали из маминого дома и отправили обратно в Австралию, к бабушке со стороны отца. С тех пор я не видела смысла долго задерживаться на одном месте. Попыталась лишь еще раз, много лет спустя, когда познакомилась с мужчиной по имени Найл Линч и мы полюбили друг друга, сочленили свои имена, тела и души. Ради Найла я старалась так же, как и ради мамы. Очень старалась. Но ритм морских приливов — единственная вещь, которую мы, люди, пока не смогли уничтожить.
ГРЕНЛАНДИЯ, ТАСИЛАК. СЕЗОН ГНЕЗДОВАНИЯ
Вторая попытка. Перед баром на этот раз ни души, одни собаки — бросают сонный взгляд, а потом, когда я прохожу мимо, не предложив угощения, теряют ко мне всяческий интерес.
Я вхожу, странный шорох проносится среди посетителей, а потом, почти одновременно, все они принимаются аплодировать. Я вижу его за одним из столов — он улыбается от уха до уха и бьет в ладоши вместе с остальными. Меня хлопают по спине, пока я иду к барной стойке, от этого мне смешно.
Там меня с ухмылкой встречает некто. Лет тридцать, красавец, с длинными черными волосами, собранными в пучок. Нижние зубы откровенно кривые.
— Даму сегодня поить за наш счет, — объявляет он бармену — либо это еще один австралиец, либо тот, кто чуть раньше кричал с балкона.
— Да не стоит…
— Вы ему жизнь спасли. — Он снова улыбается, и я не могу понять, то ли это такой стеб, то ли так все и было. Решаю, что неважно — нальют бесплатно, и хорошо. Снова заказываю бокал красного и пожимаю ему руку.
— Бэзил Лиз.
— Фрэнни Линч.
— Фрэнни — красивое имя.
— Бэзил тоже.
— Нормально себя чувствуешь, Фрэнни?
Никогда мне не нравился этот вопрос. Буду умирать от чумы — и то он мне будет поперек горла.
— Подумаешь, холодная вода.
— Холод-то разный бывает.
Бэзил берет мой бокал и, не спросив, несет за свой столик, так что я иду следом. Он сидит вместе с «утопающим» — тот тоже успел переодеться в сухое — и еще несколькими приятелями. Меня знакомят с Самуэлем, дородным дядечкой лет шестидесяти с густой рыжей шевелюрой, и с Ани-ком, щупленьким инуитом. Потом Бэзил указывает на троицу молодых людей за бильярдным столом:
— Эти два раздолбая — Дешим и Малахай. В экипаже недавно, тупые жутко. А красотка — Лея.
Лохматый кореец, долговязый негр. Женщина — Лея — тоже чернокожая, самая высокая из троих. Они свирепо ругаются по поводу правил игры в бильярд, так что напоследок я поворачиваюсь к «утопающему», ожидая, что его мне тоже представят, но Бэзил уже пустился в пространные излияния по поводу того, что ему подали на ужин.
— Переварили, переборщили с орегано, с маслом тоже. Про гарнир, елки-метелки, вообще молчу. А сервировка — ну вообще ни в какие ворота!
— Ты заказал сосиски с пюре, — скучающим голосом напоминает ему Аник.
Самуэль все не сводит с меня смешливых глаз.
— А