Мандала - Сондон Ким

костьми, пытаясь спасти сына, но в итоге дело было передано в суд, и отцу грозили годы тюрьмы. Он надеялся на оправдательный приговор, однако началась война, и ему, вместе с другими левыми, объявили высшую меру. Отцу было немногим за тридцать, когда он лёг в землю. Обидно умереть в такие годы. Позже могилу раскопали – расстрелянных бросили, как собак, в одну яму, – но дед не нашёл тела сына и умер от горя, а семья оказалась на дне. Ещё недавно я думал, что отец погиб на войне, в яростной борьбе с коммунистами. Все вокруг так говорили. А потом узнал, что всё было иначе, и это меня потрясло. Однако не в том суть. Вопрос, который меня волнует, касается смерти, именно самой смерти. Почему человек должен умереть? Причём так, что его собственная воля совершенно ничего не значит. Даже хуже – за тебя решает кто-то другой, безжалостный, кому и дела нет до твоего произволения. Все в итоге умирают. Но я не могу примириться с этим очевидным фактом. Если человек вынужден подчиниться неизбежной судьбе и бессильно принять смерть, разве это не делает его всего лишь никчемным и жалким существом? Раз эта проблема неразрешима, то я считаю, что все науки, богатство и власть, честь и слава – всё в этом мире бессмысленно. Вот главный демон, который терзает меня.

Когда, обливаясь потом, я закончил, старик-монах слегка покачал головой.

– Мирские науки не помогут разрешить этот вопрос.

– Тогда чему надо учиться? – нетерпеливо спросил я.

– Надо постигать духовное учение.

Слушая меня, старик сидел с опущенными веками, будто дремал. Внезапно он открыл глаза. В тот же миг меня бросило в дрожь, по коже пробежал мороз.

– Загадать тебе загадку? – сказал он.

– Загадку?

Монах снова прикрыл глаза и медленно заговорил:

– Есть бутылка с узким горлышком, но глубокая и просторная внутри. В неё посадили маленькую птичку и держали там, пока она не выросла. Теперь птицу нужно выпустить на волю. Но она уже большая и через горлышко не пролезет… Бутылку надо разбить – другого способа нет. Однако этого делать нельзя. Конечно, и птице нельзя навредить. Ну, так как же её выпустить?

«О, Влады-ы-ыка», – затянула бабушка и, коротко закончив: «Всевидящий», молитвенно сложила ладони и поклонилась в сторону храма.

– Там жил монах Чиам – великий человек. Он совершил харакири во имя очищения буддизма от скверны тайножёнства. В те времена многие выражали готовность ради чистоты пожертвовать собственной жизнью: сжечь себя или сделать харакири – однако в основном всё заканчивалось символическим жестом. Но досточтимый Чиам был не такой. О, Владыка Всевидящий! Это случилось в монастыре Чогеса. До сих пор стоит перед глазами. У монахов есть нож, которым они бреют головы, вот тем-то ножом он и вспорол себе живот. Да как – изрезал вдоль и поперёк… Даже внутренности вывалились. Ох, что об этом говорить. О, Владыка Всевидящий! Я уж думала, конец, отправится в нирвану. Прихожане отвезли его в больницу. Никакого обезболивания – так зашивали. Владыка Всевидящий! Он даже бровью не повёл. Настоящий подвижник, мастер медитации, – не чета нам, грешным мирянам. Ах, он совсем из другого теста.

Бабушка ненадолго замолкла и, глядя на храм, снова молитвенно сложила ладони.

– Медсестра, что ухаживала за ним в больнице, потом сама ушла в монастырь – настолько восхитила её вера досточтимого Чиама. Она приходил к нам – ты, верно, её видел. Она всё истово молилась. Ну а после подвига мастера Чиама женатый настоятель всё же перестал упорствовать, оставил свой пост, и монастырь очистился от греха.

– А-а, – промычал я, сглотнув. – А сейчас он в каком монастыре?

– Нынче-то? Нынче он в затворе.

– Что это значит?

– Сидит в келье без окон. Раз туда зайдёшь – шесть лет выходить нельзя.

– Что же делать целых шесть лет?

– Что делать? Учиться, как стать буддой. Ведь и великий Будда Шакьямуни шесть лет подвизался в снежных горах, а уж после на него снизошло просветление. Вот по Его примеру монахи и уходят в шестилетний затвор.

– Но тогда… как же он вышел из затвора?

– Так у него загноился шрам на животе, вот он и вышел подлечиться. Скоро поправится. О, Владыка Всевидящий! Вот уж правда, всем монахам монах! Ах, такого монаха ещё поискать…

Монах Чиам прожил во флигеле бабушкиного дома около месяца, поправляя своё здоровье. Я многое от него узнал.

Он говорил, что все люди по своей природе равны и каждый заключает в себе сущность будды; что человеческое существование не заканчивается единственной жизнью: обитая в мире живых существ, так называемом океане страданий, человек заключён в бесконечный круговорот перерождений – колесо сансары. Став буддой, можно вырваться из сансары и обрести вечную жизнь с безграничной свободой. Будда не бог – он человек, но человек, постигший истину, то есть просветлённый. Существуют разнообразные способы, помогающие прийти к просветлению: медитация, чтение сутр, молитва Будде, повторение мантр и другие. Медитация, всей мощью бьющая в стену самых неразрешимых вопросов и пробивающая её насквозь, есть кратчайший путь.

Одним словом, монах Чиам говорил, что любой человек может достичь просветления и стать буддой. Поэтому «будда» не имя собственное, а имя нарицательное. Таким образом, сам Будда не бог, он совершенная личность, совершенный человек – та вершина, которую способен достичь каждый.

– Ну что? Ты не считаешь, что это великое дело, достойное настоящего мужчины? Трудно родиться человеком, ещё труднее родиться великим, но гораздо сложнее встретить учение Будды. Можно ли впустую прожигать свою мимолётную жизнь, даже не зная, что такое моё «я». Не хочешь ли себя испытать? Представь, будто ты ещё не родился. За три года что-нибудь да получится.

Улучив свободную минуту, монах Чиам сажал меня рядом, рассказывал о буддийских истинах и советовал уйти в монастырь.

– Буддийские истины, что сахар: можно веками расписывать, какой он сладкий, но, пока сам не попробуешь, не узнаешь. Там, где кончается власть языка и слов, где кончается избирательность ума, – начинается учение Будды. Мирская наука сводится к накоплению знаний, духовная же должна начинаться с отказа от них. Если в этом мире и существует достойное дело для великих, так это монашество…

Когда Чисан ошеломил меня вопросом, чего я достиг за шесть лет духовной практики, его взгляд был пронзительным, точно острие ножа, но уже через мгновение он снова погрузился глубоко в себя. Из храма доносился сонный речитатив – новоначальный монах читал «Сутру тысячи рук и глаз».

Чисан сидел молча, прикрыв глаза и прислонившись к стене, я же не находил себе места. Незаметно бутылка оказалась пуста, закуска из перца была съедена.

– Выпьете ещё? – спросил я.