Путеводитель по театру и его задворкам - Илья Долгихъ

Прогулявшись еще немного по другим местам, зайдя в зрительный зал и во двор, мы пришли на наше рабочее место, которое с трудом можно было назвать этим термином. Раздевалкой был пятачок метра полтора в диаметре, огороженный со всех сторон железными ящиками. Я занял один из них, замок на нем, конечно, был сломан. У нас не было никакого определенного места, и у ребят было заведено сидеть возле выхода из помещения – там была пара стульев и стол – кому-то приходилось сидеть на железной лестнице, ведущей на второй этаж, или просто на мешках с опилками, которые были разбросаны тут же под лестницей.

В цехе работали в основном женщины. Мы сидели в ожидании задания и наблюдали за их работой, притаившись в своем углу. В мой первый рабочий день здесь царило оживление. Люди беспорядочно ходили, что-то нервно обсуждали, кричали, переносили с места на место многочисленные ведра, куски тканей, какие-то рулоны и инструменты. Я был поначалу заворожен этим странным действом, которое, никем не запланированное, жило своей собственной жизнью, хаотично передвигалось, тело большого коллектива перетекало из одного угла в другой, образуя причудливые формы, создавая шум или замолкая совершенно неожиданно, потом оно могло рассеяться вдруг на отдельных людей, которых можно было идентифицировать и оценить уже не в качестве частички целого, но как отдельного человека.

Я не был никому представлен здесь, и меня это вполне устраивало. Все происходящее несколько смущало меня, и я старался вообще никак не обращать на себя внимание. Мне предстояло еще привыкнуть к новому месту, новым людям и размеренному темпу жизни, что тоже непросто, потому как, всегда любитель свободы от постоянной работы, я не мог сразу настроить свой организм и привычки на новый лад.

Первое время мы в основном сидели у стола, периодически меняясь местами: если кто-то уставал сидеть на холодных ступеньках металлической лестницы, ему уступали стул. Иногда по рации, которая была у Бориса, отчего я и решил, что он главный в нашей бригаде, наш непосредственный начальник давал несложные поручения. Обычно они состояли в том, чтобы перенести что-нибудь с этажа на этаж, разгрузить приехавшую во двор машину, помочь другим работникам. На такие сигналы мы поднимались всей командой и, выполнив задание, снова возвращались на исходную позицию.

Я познакомился с двумя другими ребятами, их звали Николай и Алексей. В общем и целом первый день оставил за собой хорошие впечатления, и я был доволен и с удовольствием ехал домой, ожидая наступления следующего дня.

Какой-то рубеж был преодолен. Закончилась долгая и изнурительная эпопея моих поисков, попыток найти лучшую долю. На какое-то время я успокоился, и эта стабильность и вовлеченность в нечто большое и пока еще непонятное, но уже сумевшее зародить интерес и желание находиться в этом процессе, овладели мной.

6

– Сколько же там женщин оказалось в итоге? – спросила М.

– Ну-у-у, – протянул я, – я до сих пор не знаю точно, сколько их, человек пятнадцать, не меньше.

– Столько женщин в одном помещении?! – не без удивления заметила она, – Представляю, насколько непросто им ужиться друг с другом.

– Да, непросто, – подтвердил я, – но сразу я этого не мог понять, все вроде бы мирно и тихо. На первый взгляд несведущего человека там царит дружелюбная атмосфера, но это только на поверхности. На самом деле любой коллектив – среда враждебная индивиду, поневоле приспосабливаясь, вынуждая себя быть не таким, какой ты есть на самом деле, жертвуя и идя на компромисс, люди и могут хоть как-то существоввать в этом коллективе. Но в этой искусственно созданной утопии все рушится моментально, стоит одному неосторожно сказанному слову повиснуть в воздухе. Все вспыхивает, и вот уже гул десятков недовольных голосов эхом разносится под сводами, и вновь восстановить это мнимое перемирие всех со всеми не всегда бывает просто. Лучше всего держаться подальше ото всех и заниматься своим делом, не влезать ни в какие отношения, сохранять целостность, и тогда, может, удастся сохранить свое лицо. Мне это не удалось, я был открыт людям, за что и поплатился в итоге. Чтобы вместить в себя грязный поток и остаться чистым, нужно быть морем[1].

– Ты начал работать каждый день? – прервала мои рассуждения М.

– А, да-да, о чем это я…

Дни пошли своим чередом. На улице все холодало, я жил тогда у друга, спал в большой комнате на полу, что как раз подходило к моему образу, как, впрочем, подходит и сейчас, но тогда это было мне просто необходимо. Раз уж я начал вести аскетический образ жизни, то этого следовало придерживаться во всем. Мысли мои в тот период имели мрачные очертания. Просыпаясь ранним утром, боясь оказаться за пределами одеяла, но мучительно осознавая необходимость этого, я резко вставал и выходил на балкон. Там было очень холодно, и это в минуту приводило меня в чувство. С еще полузакрытыми глазами и ежась от холода, стоя на ледяном полу босиком, я пытался вглядываться в этот новый день. Каждое утро туманы затягивали дворы, свет фонарей размазанными маслянистыми пятнами выступал на плотном теле тумана. В этой белесой пелене я смотрел на крошечные, немногочисленные еще фигурки людей и задавался одним-единственным вопросом: «Зачем я проснулся сегодня?» Я искренне не понимал, как мне дальше жить и для чего. Начинал вспоминать свои счастливые августовские дни и с самого утра заражал себя ядом отчаяния. Мне хотелось почувствовать себя еще более жалким и ничтожным, и я изо всех сил старался преуспеть в этом искусстве самоуничижения.

Каждое утро я вставал около шести утра, а спал не больше четырех часов в сутки, считая это тоже необходимым условием издевательства над собой. Я двигался тихо по большой квартире, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате друга, который, к тому же, скорее всего, недавно лег. Мы вели довольно странную жизнь. Иногда я просыпался немного раньше звонка будильника и видел сквозь сон отсвет от экрана компьютера – это означало, что он еще не ложился. А случалось, что, придя с работы, я заставал его еще спящим, так что виделись мы редко.

Я проводил много времени на кухне и как утром, так и вечером часами просиживал там, смотря за приготовляемыми блюдами, читал, думал. Я старался все время чем-то занять себя, какими-нибудь действиями. Приготовление еды хорошо помогало мне отвлечься от тяжелых мыслей и воспоминаний, и я отдавался этому занятию самозабвенно. Утром я готовил еду для себя, оставлял другу и брал с собой на работу, чтобы не тратить деньги на обед в столовой или хотя бы сократить эти траты, беря лишь одно блюдо.

Рабочий день начинался в 9 утра, и часа за полтора я должен был выйти. В полумраке я медленно одевался, собирал сумку и под округленными от удивления глазами двух кошек почти бесшумно закрывал за собой входную дверь.

Идя до метро по протоптанным в глубоком снегу тропинкам, таким узким, что двум встречным пешеходам нельзя было на них разойтись, я вспоминал детство, когда вот так же в предрассветной мгле, от фонаря к фонарю, с тяжелым ранцем за плечами и с мешком для сменной обуви, который затягивался на длинный шнур, я шел в школу, свет окон которой уже виднелся сквозь голые ветки деревьев где-то там вдали. Самым приятным и тогда и сейчас был окружающий меня сумрак зимнего утра, и мне так не хотелось, чтобы небо светлело, и начинался новый день. Хотелось сохранить чувство праздника, тревожное волнение в груди при виде этого иллюзорного мира, погруженного в тишину, где лишь приятное поскрипывание собственных шагов по свежевыпавшему снегу было самым правдивым явлением на свете, в отличие от всего остального, спрятанного за завесой тайны и тьмы. В этом городе сегодня уже невозможно услышать скрип снега от твоих шагов даже ранним утром, все здесь сливается в один гул и шорох десятков ног, шагающих рядом с тобой. Быстрее, медленнее, но никогда рядом с тобой, ты всегда один, один из сотен, уже не оставляющий следов.

– Я помню, что меня провожала в школу мама, – сказала М., – И очень долго провожала, класса до третьего, все уже ходили сами, и я просила ее отпускать меня, но она ни за что не соглашалась, а у меня это формировало комплекс неполноценности.

– Родители часто, не желая того, делают то, что вредит их детям, и обычно делают это из самых благих побуждений.

7

Я приезжал на работу раньше всех и, переодевшись в бывшую тогда еще чистой рабочую одежду, садился ждать остальных. Тогда со временем прихода на рабочее место было строго, и цеховые всегда приходили вовремя, так же, как и я, к 9 утра. Когда собиралась вся наша бригада, мы занимали исходную позицию на мешках у лестницы. Глядя на лица моих коллег, можно было с уверенностью сказать, как они провели остаток вчерашнего вечера. Не все и не всегда, но частенько люди приходили помятыми, не выспавшимися, раздраженными. И вообще пили довольно часто, порой прямо после работы, в соседнем дворе у магазина. Я думаю, что этот магазин выживает в большей степени потому, что располагается недалеко от нашего театра. Странно, что они до сих пор не догадались увеличить ассортимент алкогольной продукции. Часто и сейчас, проходя мимо него, можно встретить там наших работников, расслабляющихся после тяжелого дня. Я тогда почти не пил, денег совсем не было. Оставалась небольшая сумма из заработанных осенью, но и она быстро таяла, а до первой зарплаты нужно было еще дожить.