Взрыв - Виктор Михайлович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Обед заказан, — весело блеснули его синие глаза. — Пока будут накрывать на стол, не хотите ли познакомиться с другими залами ресторана?
«Не все ли равно, где ожидать обед», — подумал Иван Андреевич. В комнате с застоявшимся воздухом, с черными, будто из чугуна, пепельницами на подоконниках, с расставленными по углам креслами Иван Андреевич и Жак осмотрели огромный бильярдный стол с зеленой суконной поверхностью. Отсюда Жак повел гостя в соседнюю комнату с шахматными столиками.
— Одну партию? — шутливо взглянул он на Петракова.
«Развлекаться, что ли, приехали сюда?» — подумал Иван Андреевич.
— Извините... Я не играю.
— Жаль, господин профессор. В научном Центре мы могли бы организовать турнир. Не желаете ли поучиться?
— Спасибо, господин Сенье. Надеюсь, возможность еще представится.
— Безусловно. Не желаете ли посмотреть телевизор? — тянул Жак в следующую комнату.
Бесцельная трата времени... Это уже беспокоило Ивана Андреевича. Но, как видно, Жак даже не задумывался. «А со мной не церемонятся, — признался себе Иван Андреевич. От своей же откровенности осталось недоумение и горечь. — Что-то происходит странное... Почему я должен быть учтивым и покорным?» Он молча обошел Жака и направился в обеденный зал.
Стол был накрыт. Большое, тонкого фарфора, блюдо с голубыми ангелочками по краям было наполнено яркой, с каплями воды, зеленью — какая-то незнакомая трава с резными листьями. Рядом с блюдом возвышались бутылки — вино, виски, водка. Иван Андреевич налил сухого вина: в такую жару подходящее средство утолить жажду.
— Одну минуту, господин профессор! — прокричал Жак, появившись в открытой двери. — А вы, оказывается, хороший компаньон по этой части. — Быстрым шагом он обогнул столы, потянулся к водке. — Это — лучше всего, — проговорил Жак, наклоняя бутылку над хрустальной стоночкой на тонкой ножке. — Люблю, великий грешник, — постучал ногтем по этой стопочке.
Выпили. Бледное лицо Жака зарозовело, синие глаза потемнели. Он раскинул руки влево-вправо на спинки соседних стульев. Светлый пиджак его расстегнулся. Ивану Андреевичу почему-то было неловко смотреть на висевшую на одной нитке зеленую пуговицу рубашки.
— Господин Сенье, мне кажется... не слишком ли много времени мы тратим на ресторан?
— Господин профессор, так это же для вас. Как скажете, так и будет. — У Жака дрогнул подбородок. Засмеялся. Подумав, повторил уже без смеха: — Да, получается, что много... Но дело-то вот в чем... Завтра я уже сюда не попаду. Не пустят, такой у нас режим. А иначе нельзя. Каким же будет научный Центр без четкого порядка и жесткой дисциплины? А пока я свободен в своих желаниях, в расходовании средств и времени. Если можете, потерпите немного.
— Но, извините, нас, наверное, ждут, — выбирал Иван Андреевич резные листья, что позеленее, помягче.
— Конечно, ждут... И мы, конечно же, приедем. Нам некуда, господин профессор, деваться. Приедем... Мы с вами здесь многое не видели еще. Например, девочек...
«Насмешка или настоящая издевка? Что-то делается... не то! — терялся Иван Андреевич. — На острове крупный научный Центр; значит, его сотрудники — высокообразованные люди. И конечно же, культурные, уважительные к человеку, к личности. Иначе быть не должно, других людей нельзя допускать к работе над продлением жизни, им это будет чуждо. Но Жак... Судя по всему, не простая сошка, иначе не поручили бы ему встречать иностранного гостя. Однако поведение...»
— Извините, господин Сенье, я приехал знакомиться с работой вашего Центра. Дома, в лаборатории, меня ждут дела. Я не могу, не имею права вот так... бездельничать. Да и у вас, наверное, дела, семья. Ну и зачем же нам...
Жак, будто ничего не слышал, снова налил водки.
— Дела... семья... Мой бог! Вы, очевидно, наивны, господин профессор. Впрочем, извините, это ваше дело. Нет семьи, никто, кроме шефа, меня не ожидает. Была... Мало ли у кого что было!..
Он выпил, с откровенным превосходством повидавшего на своем веку человека посмотрел на Ивана Андреевича:
— Семья? Это призрак, мираж! Каждый человек одинок с момента рождения. Таким он и проходит сквозь все годы, что отвела ему судьба. Семья была только в первобытном обществе. Целое племя... Вот семья! И никакого, заметьте, притворства. Все открыто, все нравственно. Целое племя, каждый принадлежал тебе, а ты — всем.
Ивану Андреевичу сделалось неловко, на его лице собрались страдальческие морщины.
— Простите, господин Сенье. Я случайно обмолвился о вашей семье. Видимо, у вас было потрясение... Извините, пожалуйста.
Жак медленно вертел стопку на тонкой граненой ножке. Понял Ивана Андреевича. Коротко взглянул, скрывая усмешку:
— Уважаемый господин профессор. Никакого потрясетия... Все куда проще, все, как у многих. Что есть наука? Вам хорошо известно. Это когда весь там, в лабораториях, в анализах. Все мысли, все время — все там... Какой жене нравится это? Да если она красивая женщина?.. Как бы то ни было, моей бывшей жене это показалось плохо. Она была, конечно, не из девочек с Пляс Пигаля. Я понимал ее. Деньги мои нравились, а остальное... Слишком мало времени бывал с нею. Я не ханжа и все равно не мог смириться с ее поведением. Плюнул на все! А тут предложили работу на острове. Какое же это потрясение, господин профессор? Обычное дело.
— Так и живете без семьи?
— Здесь только наука и никакого распыления духовных сил, знаний и всего прочего.
— Странно все же, господин Сенье.
— А мы живем здесь нормальной жизнью. Ничего странного. У нас все предусмотрено, в известных, разумеется, пределах. Абсолютная свобода невозможна, вы это, конечно, знаете.
Иван Андреевич почувствовал, что вязнет в разговоре. Еще раз напомнил:
— Господин Сенье, нас ждут дела...
Жак священнодействовал над желто-зеленым ломтиком рокфора.
— Дела, говорите?.. У вас, господин профессор, если судить по вашему настрою, многое еще впереди. Успеете, насмотритесь в нашем Центре и, если захотите, наработаетесь. А я в науке свое уже сделал. Что мог. Вывод для нас обоих один: спешить некуда.
— Странно... Ученым обычно не хватает времени, — нервничал Иван Андреевич.
— Для новых открытий, что ли, не хватает? — поморщился, будто от неожиданного неудобства, Жак. — А зачем они
